Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 45

Хвостек при падении сильно расшибся и теперь, лёжа в горнице на лавке, сыпал проклятиями и стонал. У изголовья его сидела княгиня и смотрела на него с презрительной жалостью.

— Сам ты виноват, милостивый господин, — говорила она, — надо было меня слушаться. Все бы по-иному кончилось. Пригласить бы их учтиво в покои, усадить за стол да вести с ними сладкие речи… А тем временем стража встала бы у ворот — вот бы и поймал их, как рыбу неводом. Или ещё лучше… ещё лучше обманывать их обещаниями, прикидываться, будто идёшь на уступки и, пока не подоспеют саксы, не спешить с войной. — Тут она хлопнула его по лбу белой рукой.

— У тебя, господин мой, больше силы в руках, чем в голове. Я слабая женщина, а скорее бы управилась с этим вероломным племенем. Слушайся меня!

Князь изрыгал проклятия и стонал.

— Что теперь делать?

Брунгильда призадумалась.

— Созвать друзей и привлечь их на свою сторону. Ты по опрометчивости вооружил против себя дядьев, племянников — весь свой род, и теперь они готовы присоединиться к кметам; снова снискать их расположение — первая задача.

Хвостек слушал.

— Говори, как это сделать: у тебя разум немецкий. Я умею только драться, — бормотал он. — Говори, как это сделать.

Бледное лицо княгини слегка разрумянилось, она поднялась и стала расхаживать по горнице.

— Дядья и вся родня должны быть на нашей стороне: если они присоединятся к кметам, будет плохо. Покуда саксы придут, они могут напасть.

Уставясь на неё, Хвостек только ворчал. Брунгильда остановилась перед ним.

— Предоставь это мне, — предложила она. — Одного сына Милоша ты убил, другому выколол глаза. Нужно отдать отцу слепца и уверить, что глаза у него выкололи без нашего приказания. Я пойду к нему в башню. Надо его накормить, одеть и со слугами отправить к отцу. Может быть, старый Милош помирится с нами, получив обратно сына.

— А двое других? — спросил Хвост. — А племянники и остальная родня?

— Надо к ним послать умных людей и пригласить в городище. Наша беда — их беда. Не станет нас, кметы истребят всех Лешеков, ни один не уцелеет — они должны это понять… Пусть съезжаются, пусть держат совет.

— А если не захотят?

Брунгильда, не отвечая, скрестила руки на груди и покачала головой. Они посмотрели друг другу в глаза.

— Захотят? Не захотят? Лишь бы они приехали, а там видно будет, что делать.

Князь приподнялся. Супруга подала ему чарку и погладила по голове.

— Ты только слушайся меня, — сказала она. — Я хоть и женщина, а скорее тебя слажу с людьми. Ты силён в бою, а где нужно подойти с хитростью и взять лаской, предоставь мне.

Она погладила его по лицу.

— Пойду в башню, освобожу Лешека и пошлю к Милошу. Слуг отправлю к дядьям. Поручи это мне и отдыхай, нечего тебе тревожиться.

С этими словами она оставила Хвостека на лавке, а сама выскользнула во двор и кликнула своего приближённого, кашуба[53], которого звали Мухой.

Это был красивый парень, весёлый и живой. Княгиня сама зачислила его в дружинники, обнаружив в нём хитрость и сметливость, а в этом она знала толк. Между ним и немцем, посланным с перстнем, не прекращалась борьба за милостивое расположение княгини, и она любила посмеяться над их соперничеством, которое ей льстило.

У Мухи с немцем не раз дело кончалось кровопролитием. Теперь, избавившись от соперника, кашуб торжествовал. Брунгильда улыбнулась ему. Он тотчас подбежал, готовый к услугам.

— Мне нужно в башню и в подземелье, где сидит ослеплённый Лешек, — сказала она. — Ты пойдёшь со мной… Надо снарядить четверых людей и приготовить красивую пышную одежду. Сегодня же отправим Лешека к отцу.

Муха молча поклонился в ответ.

Нетерпеливая княгиня уже шла к башне. Проникнуть туда можно было только по лесенке с перилами, которую приставляли к пробитым вверху дверям. Лесенка как раз стояла на месте, потому что сторож понёс заточенному в темницу Лешеку воду и хлеб. Брунгильда ловко вскарабкалась по приступкам, приказав Мухе следовать за ней. В башне уже было темно. Дощатые ступеньки вели вниз. Здесь, за тяжёлой дверью, находилось подземелье, где томился ослеплённый Лешек. Другая лесенка вела вглубь темницы, освещённой лишь одним узким оконцем.

В этой тесной, сырой норе на охапке сгнившей соломенной трухи лежал красивый юноша лет двадцати двух или трех. Сквозь дыры в грубой, грязной одежде видно было исхудалое, пожелтевшее тело. Он полулежал и, казалось, смотрел куда-то вдаль широко раскрытыми кровавыми глазницами. Услышав необычный шум, Лешек приподнял голову, и бледный лоб его нахмурился. Брунгильда, испуганно осмотрев подземелье, прислонилась к лесенке, по которой вошла, и робко кашлянула.

Лешек сел, видимо встревожась.

— Кто тут? — спросил он.

— Это я, — тихим, нарочито ласковым и нежным голосом отвечала женщина, — это я… Брунгильда…

— Меня сейчас убьют? — снова спросил узник.

— Нет! Я приношу тебе свободу! — воскликнула княгиня. — Я всегда желала добра тебе и твоему брату и старалась вас спасти. Князь не виноват, недруги подстрекали его против вас, страшили вами. Это произошло по вине слуг, без нашего приказания.

Лешек презрительно усмехнулся и недоверчиво покачал головой.

— Верь мне, — продолжала Брунгильда, — князь сожалеет, что брата твоего лишили жизни, а тебя — глаз.

— По чьему же приказанию это сделано? — засмеялся узник.

— Приказания не было.

Лешек смеялся; подняв с пола пучок прелой соломы, он, сам того не замечая, теребил её исхудалыми белыми пальцами.

— Я пришла освободить тебя, — повторила княгиня, — и хочу отправить тебя к отцу. Достаточно раздоров было у нас в роду, достаточно крови пролилось. Помиримся все и объединимся, у нас и без того слишком много недругов, Лешек. И твой отец и ты будете спокойно жить в своём доме.

Говоря это, Брунгильда медленно подвигалась к Лешеку, но, услышав её приближающийся голос, он в ужасе отпрянул, словно испугавшись нового предательства.

— Не бойся! — повторила Брунгильда. — Клянусь тебе, завтра же ты будешь свободен, будешь сидеть со своим старым отцом у домашнего очага. Князь хочет мира и покоя. Позволь вывести тебя отсюда, одеть тебя, накормить; кони и люди уже ждут во дворе.

Лешек, казалось, ушам своим не верил; по его судорожным движениям можно было догадаться, что он ищет чего-нибудь, что могло бы послужить ему для защиты или хотя бы для мщения тем, кто покушался на его жизнь. Дрожащие руки хватали холодную стену.

— Не бойся! — повторила Брунгильда. — Клянусь тебе!

Бедный узник молчал; он вскочил со своей подстилки и прижался к стене, как будто хотел в ней укрыться, когда двое слуг, приведённых Мухой, осторожно взяли его под руки. Громко застонав, он попытался вырваться, не поверив клятвам Брунгильды, но был слишком слаб, и его без труда одолели. Наконец, его взвалил на плечи дюжий невольник и понёс по лестнице. Брунгильда и Муха следовали за ним. Внизу на него накинули епанчу, а затем кашуб повёл его в кладовую, где ему должны были дать новую одежду. Приказано было выбрать самую дорогую. Между тем Брунгильда поспешила к себе в покои, где хотела накормить и успокоить выпущенного из темницы Лешека.

Слуги в одно мгновение приготовили для изголодавшегося юноши всякие яства и поставили на стол белый хлеб, мясо, молоко и мёд — сотовый и сыченый. Княгиня рассчитывала на то, что сумеет привлечь его к себе ласковым голосом и словами. Муха должен был его к этому подготовить.

Вскоре отворилась дверь, и наперсник Брунгильды ввёл в горницу изменившегося до неузнаваемости Лешека. Юность и красота при страшном увечье возбуждали жалость к нему даже в людях, привыкших к подобным зрелищам. Одели его по-княжески: на нём был расшитый кафтан, обувь с красной тесьмой и, словно в насмешку, меч на боку. Светлые, только что вымытые волосы рассыпались по плечам, мерцая золотистым отливом; бледное лицо с едва пробивающимся пушком было печально, а кровавые глазницы, неплотно прикрытые посиневшими веками, внушали ужас.