Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 29

Несмотря на неровную поверхность дерева, взбирался он долго. Толстый ствол трудно было обхватить, ноги скользили по гладкому мху, несколько раз человечек срывался и едва удерживался, впившись ногтями в кору, но тотчас же снова напрягался и лез дальше.

Он уже почти добрался до вершины, как вдруг изнутри донёсся странный шорох.

Из дупла показалась серая, похожая на кошачью, косматая голова с жёлтыми глазами и длинными усами, оскалила белые как снег зубы, ляскнула, громко фыркнула и ринулась прямо на голову человеку. Раздался визг, вой; зверь и человек, сплетясь в один клубок, вместе рухнули наземь. Серый косматый отшельник сжимал маленького человечка, пальцы Зносека подбирались к шее хищника. Наконец, руки человека зарылись в шерсти зверя, сдавили глотку, раскрылась окровавленная пасть, жёлтые, налитые кровью глаза побелели и, выкатившись, застыли… тело ещё содрогалось.

Зносек поднялся, утирая кровь, лицо его было исцарапано когтями, голова искусана. Он фыркнул, отдышался, сплюнул, провёл рукой по окровавленному черепу и, встряхнув задушенного, мёртвого зверя, несколько раз ударил его об дерево. Потом сунул за пояс свою добычу и снова поглядел вверх, утирая рукавом сочившуюся кровь. Раны на голове и покалеченные руки не удержали его от новой попытки. Борьба больше разгорячила его, чем утомила, и он снова стал карабкаться на дерево, прижимая к себе задушенного врага. Наконец, он ухватился за истлевший край дупла, вцепился в него пальцами, подтянулся всем телом и повис над чёрной дырой, заглядывая внутрь и одновременно прислушиваясь к отдалённому шороху, донёсшемуся из лесной чащи.

Вмиг спустился он в дупло и исчез, только на дне его зашелестели сухие листья, потом высунулась голова, руки опёрлись на край, он смотрел. Широкие мясистые губы разжались, белые зубы сверкали, как у дикой кошки. Карлик визжал от боли и… смеялся.

Все явственней слышался шум, долетавший из лесу, и торопливое поскребывание ногтей из дупла; наконец, в истлевшей коре появилась щёлка, через которую спокойно и незаметно мог подсматривать глаз. Рядом Зносек проковырял вторую, теперь смотрели оба глаза… Сквозь ветви видно было городище и ведущую к нему дорогу.

Из дупла можно было не только сосчитать прибывающих, но даже разглядеть их лица.

Карлик жадно уставился на дорогу; вдруг затрещали ветви и в отдалении показался всадник в сопровождении нескольких верховых. Покрытый шкурой статный серый конь с развевающейся гривой медленно выступал. Всадник устремил вдаль задумчивый взор, но смотрел он, не видя. Во всей его фигуре была разлита спокойная и прекрасная величавость. То был уже седой человек с длинной белой, бородой и рассыпавшимися по плечам волосами. Голову его покрывал надвинутый на лоб меховой колпак из медвежьей морды, оскалившей белые зубы. Казалось, зверь грозил каждому, кто бы посмел приблизиться с враждебными намерениями. В руке всадник сжимал как бы увитое белой лентой, пёстро разузоренное древко, на которое был насажен искусно гранёный, искрящийся каменный обушок, привязанный плетёным лыком. На шее у него висело несколько медных обручей, которые падали на грудь, закрывая её, как панцирь. Сопровождавшие его верховые, по всей видимости слуги, держались в некотором отдалении, готовые броситься к нему по первому знаку; только один юноша в таком же, как он, вооружении ехал с ним рядом, высоко подняв голову.

Поровнявшись с дубом, старец обернулся к урочищу и, увидев, что оно ещё пусто, остановил коня.

— Никого! — буркнул он.

— Никого! — повторил, склонившись, его спутник.

— Неужто испугались и не придут? Возможно ли? Даже те, что сзывали вече? А им бы надо быть первыми!

С этими словами старец слез с коня.

— Вы стойте здесь поблизости, — приказал он слугам, — пасите коней и ждите.

— А ты, Мрочек, пойдёшь со мной… тебе надо поучиться, как совещаются старейшие. Слушай, смотри, будь учтивым и учись.

Младший покорно опустил голову.

В эту минуту с другой стороны подъехало трое верховых — Доман со своими слугами. Он также, не доезжая до городища, отдал коня слуге, приказав пустить его на пастбище, а сам поспешил к старцу.

— Поздравляю с днём веча, — сказал он.

— С днём веча, только бы счастливым, — ответил старец. — Куда ж это Виш запропал?

Доман простёр обе руки к небу и показал на облака.

— Мы сожгли уже его останки, и уже оплакали его плакальщицы… а ныне он с предками пьёт белый мёд.

Старец всплеснул руками.

— Виш умер? — спросил он.

— Убит, — отвечал Доман, — убит княжьими холопами, напавшими на его двор.

Старец опустил голову, однако вскоре овладел собой и поднял загоревшиеся гневом глаза.

— Так подумаем, наконец, о своих головах: что ему вчера, то нам завтра.

Пока они беседовали, снова послышался топот, он становился все громче и, казалось, наполнял весь лес; со всех сторон выглядывали конские морды и головы людей, шум усиливался — собирались старейшины. Два глаза смотрели из дупла, и два уха слушали разговоры, которые велись под самым дубом.

Прибывающие поздравляли друг друга с днём веча, но лица их были печальны. С трех число их возросло до десяти, потом до тридцати, до сорока… до сотни. Все ещё стояли под дубом, когда подъехал Людек, сын Виша.

Соскочив с коня, он подошёл поздороваться со старейшинами, достал окровавленную рубаху и сермягу, покрытую тёмными пятнами, и бросил их в толпу, не произнося ни слова. Он только рукой показал на запёкшуюся кровь. Все взоры обратились к одежде убитого, руки дрогнули, нахмурились брови.

Сжимая кулаки, глядели кметы на эту улику злодеяния.

Глухой ропот пробежал в толпе, он нарастал, усиливался и, наконец, разразился криками, призывающими к кровавому мщению. Один только Доман молча отошёл в сторону. Но вот все задвигались и медленно потянулись к городищу. Людек поднял с земли одежду отца, закинул её на плечо и пошёл за ними. Торжественное шествие во главе с седовласыми старцами направилось к покосившемуся навесу посреди урочища. Все молча заняли на земле подобающие им места и сложили перед собой оружие.

Опоздавшие продолжали прибывать. Старейшины расселись широким кругом и, облокотись, размышляли — многих сегодня недосчитались. Некоторые странно поглядывали, как будто готовясь поспорить, хотя ещё не проронили ни слова.

— Нет уже в живых того, кто нас созвал сюда, — начал старый Боимир, — но дух его напоминает нам, зачем мы все пришли. Надо нам сообща подумать, как сделать, чтобы не нарушались старые наши Полянские обычаи, чтобы не онемечили нас и не обратили в княжьих холопов. Везде, где слышится наша речь, «слово»[34] ? у лужичан[35], дулебов[36], вильков[37], хорватов, сербов и мазов[38], до Дуная и за белый Дунай, до синего моря, в лесах и в горах, — князья предводительствуют на войне, но в сельских общинах народ выбирает старейшин, судит, рядит и делит землю. Народ назначает старост и тысячников, поддерживает мир с соседями и блюдёт безопасность. А Хвостек связался с немцами и хочет из своего городища распоряжаться нами, будто не мы выбрали род его для обороны. Виш наш убит за то, что посмел созывать вече!

В толпе послышались гневные возгласы и ропот. Старцы покачивали головами.

Но вот справа вышел, засунув руки за пояс, чернобородый человек средних лет. Он поднял глаза, до этой минуты смотревшие в землю, и обвёл взглядом толпу, как будто отыскивая своих.

— Без князей нам не обойтись, — воскликнул он, — порядка не будет!.. Нападут на нас немцы или хоть те же поморяне и вильки, когда голод доймёт их и доведёт до бешенства. Кто тогда будет предводительствовать и управлять нами, кто будет оборонять нас? Князь ли, король — как бы его там ни звали — должен у нас быть. А мы хоть и ровня с ним, а должны ему подчиняться — и мы, жупаны, баны[39], кметы и владыки, и простой народ, и наши невольники… Князь должен быть!..