Маслав - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 5

Но воля Божья направила этих людей искать сокровища, в сакристии, а я успел в это время укрыться между гробницами за каменными плитами. Разбойники пришли и туда, проходили около меня, чуть не задевали меня одеждой, а я каждую минуту ждал, что они схватят меня и потянут на смерть, но Бог ослепил их. Они разбили гробы, вытащили оттуда трупы, а меня оставили. Я слышал, как над головой моей пылал костел, слышал, как падали бревна, как рухнула крыша, и обгоревшие части ее, провалившись в раскрытые двери склепа, упали почти у самых моих ног.

Я остался невредим! Для чего Богу угодно было продлить мою жизнь, – я не знаю, – прибавил старец и, помолчав немного, продолжал. – Если для чего-нибудь была сохранена моя жизнь, то, верно, для того, чтобы я услышал ваш ропот и жалобы и принес вам утешение. С могилы, на которой я стою, глаза мои видят ясно. Не тревожьтесь о том, что крест упал, и вернулось язычество, – не думайте бить поклоны Маславу. Как проносятся вихрь и буря, так пройдет и гнев Божий: ветви обломаются, но стволы останутся целы и снова зазеленеют весною. Но плакать и роптать, ломать в отчаянии руки и падать на землю, – не ваше дело, вам надо собираться вместе и защищаться. Плачут женщины, мужчины – борются. Бог поможет мужественным, если они вознесут к нему сердца. Разве уж погибло все наше рыцарство, что завоевывало земли с Болеславом?

Разве осталась только чернь, которая и тысячами не страшна, если одно сердце станет за тысячу?

Вы теперь все порознь идете, но, если соберетесь вместе и возьмете в руки крест, – победа будет за вами. Напуганная чернь бросится в леса, а изменники понесут головы под меч и в петлю. Кланяться Маславу, – с жаром говорил старик, – это то же, что отречься от Бога и святого креста. Бог дает злым временное торжество, но не дает им власти. Ступайте, собирайтесь вместе, советуйтесь и выбирайте себе князя. С вами будет Бог.

Мне жаль костела, но глаза мои видят, как он скоро поднимется, как зазвучат в нем гимны в честь и славу Господа бога! Не падайте духом, имейте веру в Бога! Бог вас спасет.

Говоря это, старец чувствовал все большую и большую слабость; дрожащею рукою он благословил на все четыре стороны слушателей, склонивших перед ним головы, и умолк, опускаясь на землю. Прибежал Дембец с охапкой соломы, которую он приготовил было для себя: на ней он уложил ослабевшего ксендза, который сложил руки на груди и сомкнул веки, как бы засыпая.

Все молчали; огонь потухал, и остальные тоже готовились ко сну.

Небо понемногу очищалось от туч; среди разорванных облаков мигали кое-где бледные звезды. Затихал ветер, и тишина, все реже прерываемая шумом в воздухе распространялась над долиной, погруженной во мрак. И только узкая полоска неба еще светилась отблеском вечерней зари. Вдохновенные слова старца оживили сердце надеждой; все думали о том, что предпринять завтра и, хотя не высказывали вслух своих предположений, – мыслили все одинаково. Надо было искать своих и соединиться вместе, не теряя надежды на лучшее.

Новая тяжесть спала на трех всадников: им надо было забрать с собой ослабевшего старца, которого они не могли обречь на голодную смерть или на поругание врагам. Младшие еще могли идти пешком, но Дембец, который тоже собирался идти с ними, не мог ходить быстро, да и кони, ослабевшие от голоданья, не годились для торопливой езды. Об этом думали все, не смея высказать своих мыслей и, сидя у потухавшего огня, впадали понемногу в дремоту.

Отец Ян, утомившись, очевидно, заснул крепко, – не слышно было даже дыханья.

Лясота тоже, видимо, не очень заботился о своей судьбе и равнодушно ждал, что будет дальше. Так прошла ночь.

Уже рассветало, когда братья Долины начали совещаться между собой, в какую сторону направиться. Они уже не говорили о Маславе, но намеревались лесами пробраться к Висле, чтобы укрыться где-нибудь в Мазурской земле, потому что там чернь еще не поднялась.

День занимался, когда петухи, каким-то чудом уцелевшие на пожарище, прокричали приветствие утренней заре, объявляя опустевшей земле о начале нового дня. Услышав этот крик, все встрепенулись. Он также напомнил им лучшие времена в спокойных усадьбах! А единственный обитатель опустевшего поселения, не заботясь о том, что его окружало, испустил, может быть, в последний раз громкий крик, – призывая к жизни смерть и пепел, и крик этот прозвучал в одно и то же время, как страшное издевательство, и как напоминание. Объятые различными чувствами – одни тревогой, другие – бодростью, все начали подниматься с земли, словно пристыженные этим бдительным сторожем.

– И мы, пока живы, должны так сзывать друг друга, – вскричал Лясота, усиливаясь подняться.

– В дорогу!

Глава 2

Тихая и спокойная ночь сменилась пасмурным утром, ветер, словно разбуженный, снова, как вчера, погнал облака. Сначала пронеслись маленькие, румяные посланники зари, а за ними потянулась целая вереница серых, сливавшихся в огромные клубки, изрезанные по краям, и вот все небо, затянулось как будто печальной полотняной пеленой, а по ней клубились и свивались все новые громады туч. Ветер принялся подметать и землю, опрокидывая кое-где обуглившиеся части строений; они падали на пепелище, а дым и смрад неслись вверх и распространялись далеко вокруг.

Холодный западный ветер принудил всех подняться с земли. Надо было позаботиться о более удобном убежище.

В этой гдецкой болотистой, отовсюду открытой, низине, всякое нападение грозило опасностью; негде было укрыться, нельзя защищаться. Гораздо выгоднее было схорониться в ближних лесах.

Первыми встали братья Доливы, которым надо было попоить коней.

Дембец тоже приготовился разложить костер, чтобы подкрепить теплой пищей хотя бы раненого Лясоту и закостеневшего от холода старца. Мшщуй, встав с места, хотел прикрыть своим плащом отца Яна, но, наклонившись над ним, заметил, что лицо его было мертвенно бледно, и, приложив руку к его голове, убедился, что Капеллан был мертв. Он должно быть, умер спокойно, точно с молитвой на устах, руки его были сложены вместе на книжке, которую он вынес из костела. Эта книжка была единственным наследством, оставшимся после него.

Мшщуй не был ни удивлен, ни огорчен этой смертью: для отца Яна она была благодеянием, для путников освобождением от тяжести, с которой они не знали, как справиться. Переговорив с братом и убедившись окончательно, что отец Ян умер и совершенно закостенел, Мшщуй занялся прежде всего погребением старца. Нельзя же было оставить труп на съедение диким зверям и воронам; на общем совете решено было похоронить его в костельном склепе, из которого он вчера вышел к ним.

Дембец предлагал им свою помощь в этом богоугодном деле, но братья послали его присмотреть за конями, а сами, подняв труп за голову и ноги, в молчании отправились на рассвете к развалинам костела, находившегося неподалеку оттуда.

Здесь, как бы готовясь принять бренные останки капеллана, ждал его раскрытый дубовый гроб, из которого грабители вытащили мертвеца… В этот гроб братья благоговейно опустили отца Яна и прикрыли его на вечное отдохновение тяжелой крышкой. Потом, задвинув каменной плитой, закрывавшей раньше вход в гробницу, отверстие под землей, вернулись к сожженной хате. Лясота, давно уже проснувшийся, смотрел с каким-то каменным равнодушием на все, что происходило вокруг него; так смотрят люди, перенесшие большое горе: он не скорбел о чужой смерти и не побоялся бы своей собственной. Дембец, стоя на коленях, варил что-то в горшке, кони были напоены, и хоть не нашли обильной пищи в наполовину выжженных оградах, все же выглядели бодрее, чем накануне.

Утро, сначала пасмурное, начинало светлеть, когда братья Доливы собрались двинуться в путь. Лясота еще лежал, подперев голову рукою.

– Отец, – обратился Мшщуй к старику, который, по-видимому, и не думал о путешествии, – нам надо ехать, и вы должны ехать с нами.

Лясота покачал головой.

– Дайте мне спокойно умереть, – произнес он едва слышным голосом. – К чему столько мучиться, только для того, чтобы спасти жизнь, которая ни на что уж не нужна. Если бы я мог владеть руками!