Маслав - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 32

Его окружали только женщины и маленькие дети. Все мальчики постарше, – как их ни прогоняли прочь и не удерживали, пошли на окопы на окопы метать из пращей и стрелять из маленьких луков. – Воины не могли от них избавиться!

Среди заплаканных женских лиц выделялось спокойное лицо старой Белиновой и полудетское еще с широко открытыми глазами и полуоткрытым ртом лицо Каси, дышавшее почти мужским воодушевлением. Она, казалось, готова была каждую минуту сорваться с места, чтобы бежать и принять участие в борьбе. Нахмуренное личико ее горело пламенным гневом и неудержимым желанием бежать туда, где кипел бой. Здана несколько раз с изумлением оглянулась на нее.

– Что с тобой?

– Со мной? Я хотела бы тоже сражаться! – тяжело переводя дыхание, отвечала Кася, – ах, я так хотела бы сражаться!

Белинова закрыла ей рот рукою.

Борьба казалась тем более страшною, что не видно было, как она происходит, и сюда относились только отзвуки ее.

Прислушиваясь к ним, молящиеся женщины, девушки и дети старались угадать, с какой стороны исходили эти крики боли и гнева и из чьей груди вырывались.

Все головы поворачивались в сторону замковых ворот, около которых происходил самый ожесточенный бой.

Когда, наконец, отец Гедеон повернулся и, описав в воздухе большой крест, благословил женщин, детей и тех, которые сражались за них, – все женщины с плачем упали на землю… Капеллан уже удалился к себе, а ни все еще не решались встать. Только одна Кася вскочила на ноги и, вся дрожа от желания быть там, где разгорался бой, смотрела в ту сторону, где были ворота.

Здана схватила ее за руку и почти силою увела в горницу.

Как завидовала Кася старой Ганне Белиновой, которая, не обращая внимания на камни и стрелы, пролетавшие над ее головой и падавшие во дворе, пошла взглянуть собственными глазами на то, что там делалось, а разделить опасность с своим паном и мужем.

У нее было смелое и мужественное сердце, стойко выдержавшее потерю двух дочерей и одного сына. Из пятерых детей осталось только двое, и один был, в эту минуту, наверное, там, где кипел самый жаркий бой, где была наибольшая опасность!

В нижней горнице никого не было: старые, слабые, раненые – все потащились на валы, чтобы принести там посильную пользу. В тот день никто не был там лишним, даже самые слабые могли на что-нибудь пригодиться. Сюда прибегали только раненые, чтобы перевязать рану и остановить кровь, – и тотчас возвращались на свое место. Подстреленный Топорчик зубами перевязывал себе рану, из которой обильно текла кровь, – торопясь бежать к своим.

Словно муравьи, копошились люди вокруг городища, стремясь взять его приступом. Оставшиеся в долине напирали на передних. Отступление было невозможно даже при желании; огромные бревна и камни, сбрасываемые вниз, в толпу, придавливали напиравших, разбивали им руки и ноги, но им некуда было податься, потому что на них напирали сзади. Живые карабкались по телам убитых и искалеченных, образовавшим целый вал у рогаток.

Маслав, стоя в стороне, приказывал трубить в рог, чтобы поддерживали воодушевление. Осаждавшие окружили замок такою плотную стеною, что не было место на валах, где бы не приходилось обороняться.

И даже со стороны речки по нам скоро положенным жердям и по мосту двигалась толпа, напиравшая с особенным упорством, потому что рассчитывала, что здесь встретит наименьшее сопротивление. При небольшом количестве защитников участие простого народа могло бы принести большую пользу, но Белина пользовался ими, только разделяя их на маленькие группы, смешивая их с рыцарями и устанавливая над ними строгий надзор. У ворот же не было ни одного простолюдина. Народ же шел неохотно, лениво, с угрюмым видом, понуждаемый угрозами и едва исполняя приказания. Выражение скрытого гнева не сходило с их лиц, и казалось, что они каждую минуту могли взбунтоваться. Они таскали бревна, передвигали камни, носили кипящую смолу, но за ними, как за рабами, все время присматривали старшины.

Вехан и Репец, вертевшиеся в толпе нападающим, давали знаки своим и громко призывали их возраст против осажденных. Бледные лица загорались зловещим румянцем, но руки не осмеливались бросить работу. Белина с мечом в руках не спускал с них глаз. Всякое сопротивление грозило им смертью. Женщины простолюдинки с грудными детьми на руках выбегали с распущенными волосами, возбужденные шумом борьбы, к своим мужьям и братьям и призывали их к бунту, но их, как скот, загоняли в сараи, и оттуда доносились только крики и стоны.

Положение было отчаянное и еще ухудшалось с каждым часом. Со стороны речки, там, где только что подсыпали валы и установили новые рогатки, после первого же натиска обломалась большая часть заграждения… Образовалась брешь. Все, кто только мог, тотчас же бросились к этому месту и принялись заваливать его всем, что нашлось под рукой. К счастью, удалось поправить дело с помощью досок и кольев от разбросанных строений. Братья Доливы показывали чудеса, работая за десятерых.

Оба они, сварливые и неспокойные в обычной мирной жизни, горячие духом, всегда готовые повздорить и поссориться, теперь оказались дельными, неутомимыми, и несмотря на то, что кровь обильно струилась из их ран, и стрелы торчали в них, как иглы у ежей, а от камней все тело было в шишках и синяках, ни один из них не охнул и не пошел перевязывать раны.

Каждый удар врага удваивал их силы, они передвигали такие тяжести, каких ни один из них в другое время не мог бы сдвинуться с места, и даже не чувствовали утомления, посмеивались, довольные собой. Глядя на них, старый Белина чувствовал себя счастливым, и в самый разгар боя обнял Мшщуя и поцеловал его в голову. Между тем люди, напиравшие на замок со всех сторон, оказались в довольно опасном положении. Довольно большой отряд переправлялся через узкую часть, отделенный от остального войска быстро текущей речкой. Вшебор, присмотревшись к ним, сбежал с валов к Белине.

– Смилуйся, отец! – сказал он. – Дай мне горсточку людей! Много не надо, но дай сколько-нибудь! Выпустите меня через какую-нибудь! Выпустите меня через какую-нибудь щель на эту чернь, я их потоплю в болоте!

– Где? Каким образом? – спросил Белина.

– Смотрите, какая узкая гать. Они не рассчитывают на нападение. А если мы на них бросимся, они уйдут. Ведь это не воины и не рыцари, все они взяты от сохи и бороны. Их можно живо разметать в разные стороны.

Белина, подняв руки, защищался и не хотел уступить.

– Ведь пойдете на гибель! Жаль мне вас!

– Вернемся невредимыми, отец; пусти, а то я не выдержу и один брошусь на целую толпу! – воскликнул Вшебор.

Предприятие это в первую минуту всякому могло показаться безумным. Броситься какому-нибудь десятку – двум воинов на толпу в несколько сот людей – казалось немыслемым. Но надо было помнить, что весь этот народ, согнанный под городище, был безоружен, одет в рубахи и сермяги и не мог сравниться с вооруженными рыцарями. Вшебор ручался и клялся, что прогонит чернь, если только ему дадут нескольких вооруженных людей на помощь. Для осажденных было очень важно прогнать отсюда нападающих, чтобы обратить все внимание на другие стороны.

Но Белина долго колебался и не давал согласия. Не так-то легко было выпустить отряд охотников из городища.

Главный вход в городище находился с противоположной стороны, а со стороны речки была только небольшая калитка, давно уже забитая и засыпанная, так что ее трудно даже было отыскать среди заграждений. Ее надо было теперь открыть, рискуя тем, что в случае неуспеха, чернь прорвется через нее в городище.

Поэтому старый Белина упорно отказывал в своем согласии и готов бороться в городище до последней крайности, но не пускался в рискованные и опасные предприятия. Но с Вшебором трудно было поладить, когда он что-нибудь задумывал: он так уговаривал, упрашивал, настаивал, что в конце концов получил разрешение.

И как только Белина кивнул головой в знак согласия, Вшебор полетел, как безумный, сзывал охотников; на его призыв отозвались все пылкие головы.