Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 63

Кохан, помолчав немного, возвратился к прежнему разговору.

– Любовь творит чудеса, – произнес он, – но для этого необходимо, чтобы ей отвечали тем же.

Вдовушка ответила многозначительным взглядом.

– Рассчитываете ли вы когда-нибудь опять посетить Прагу вместе с вашим паном? – спросила она.

– Мы здесь часто бывали и, даст Бог, не один еще раз приедем; ваши прекрасные глаза, вероятно, нас привлекут сюда!

Затем, выпив большой бокал вина за здравие хозяйки, он взял из-за пояса перчатки и собрался уходить.

– Передайте через меня, – сказал он напоследок, – хоть одно ласковое слово моему господину, нам легче будет уезжать отсюда…

– Вы уже слышали все, что я могла сказать, – ответила Рокичана, не поднимаясь с места. – Передайте ему мою благодарность и мой совет – лучше забыть меня, чем мечтать о том, что я для него пожертвую своей честью. Один лишь путь ведет ко мне – законный брак.

Выражение ее лица вовсе не соответствовало только что произнесенным словам; оно не было строгим, и подавало кой-какую надежду.

Рава почтительно поклонился и, обещав вдове исполнить ее поручение, вышел из комнаты с иронической улыбкой на устах.

Возвратившись в замок, он не нашел нужным дословно передать королю свой разговор с Кристиной; отдавая ему перстень, он уверил его, что вдовушка относится к нему очень благосклонно, приглашает его возвратиться в Прагу и со временем станет уступчивее.

– Прекрасная вдова ломается, – кончил он, – она говорит о браке, о том, как она дорожит своей честью, но ведь это все знакомые песенки, которые все женщины распевают… Ей жалко будет лишиться короля, потому что таких, как наш, мало, и если ей приготовить замок, двор и сокровищницу, – птичка с удовольствием пойдет в позолоченное гнездышко. Так думал Кохан, но он ошибся в своих предположениях. Семья Рокичан принадлежала к числу самых богатых и знатных в Праге. Муж Кристины, Миклаш, умерший в 1346 году, выстроил на свои средства костел Св.Духа в Старом Городе и не раз помогал деньгами королю Яну, императору и городу. Вдова этим очень гордилась, и все ее родственники подстрекали ее самолюбие и охраняли ее честь. В Праге уже все говорили о любви польского короля к Кристине, но мало верили в его успех, так как Рокичана была слишком горда и слишком заботилась о своем незапятнанном имени, чтобы быть любовницей короля, а он, связанный браком, не мог на ней жениться.

Енджик, влюбленный в вдову и ревнуя ее, внимательно следил за всем, что происходило при ее дворе; он знал о том, что вскоре после посещения короля к Рокичане приезжали какие-то послы, приносили подарки, но он лишь иронически улыбался; он слишком хорошо знал Кристину, чтобы опасаться за нее.

Король, возвратившись в Краков, не давал своему фавориту покоя, не переставая вздыхать о прекрасной вдове. Его не столько привлекала ее красота, сколько осанка и манеры. Вынужденный предаваться любовным интригам, которые вызывали в нем чувство отвращения, он мечтал о прочной любви, о тихом, спокойном домашнем счастье, которого у него не было.

Рава, видя нетерпение Казимира, старался найти средство склонить вдову к уступкам. Он два раза тайком ездил в Прагу и возвращался оттуда с одним и тем же ответом, что путь к ней – только брак. Аделаида Гессенская стояла поперек дороги, потому что, хотя королю и обещали расторгнуть этот брак, однако, никто не брался выхлопотать это у папы.

Несмотря на все серьезные дела, которыми в то время Казимир был занят, мысль о Кристине не покидала его.

Ему удалось, наконец, присоединить к королевству на ленных основаниях Мазовье, учредить в Кракове высший судебный трибунал для немецких судов, но, обессиленный приставаниями сестры и своего племянника, Людовика, о передаче последнему короны, о чем у них был возобновлен разговор, Казимир еще сильнее чувствовал свое одиночество и удручался неимением наследника, так как брак с Аделаидой лишил его всякой надежды.

В одну из таких минут раздражения и нетерпения, которые у него часто бывали, приехавший из Танца ксендз Ян нашел его таким расстроенным и печальным, что должен был удвоить свою разговорчивость и веселость, чтобы вывести короля из этого состояния.

Казимир не скрыл перед ним причин своего горя.

– Проклятая ворожея была права, – сказал он, – мне везет во всем, что я предпринимаю для блага страны, но личного счастья я не могу найти! Я не обвиняю покойного короля Яна и императора Карла, что они заведомо и со злым умыслом навязали мне эти цепи, но если бы не этот несчастный брак, который связал меня по рукам и ногам, я мог бы иметь сыновей, Людовику не пришлось бы передать короны, и я не был бы последним в роде!..

Как мы уже об этом говорили, ксендз Ян был одним из самых легкомысленных людей, и когда дело шло о выгодном разъяснении стеснительных церковных правил, у него всегда можно было найти хороший совет.

– Но ведь я говорил вашей милости и повторяю, – сказал он, – что этот брак, продолжавшийся около пятнадцати лет без сожительства, недействителен, даже согласно церковным уставам. Вы, ваше величество, свободны, но нужно иметь мужество, нужно говорить и действовать сообразно с этим.

Король смотрел на него с удивлением.

– Да, да, – повторил аббат, – этого нельзя назвать браком.

– Кто же из духовных осмелится меня обвенчать, прежде чем папа разрешит этот вопрос? – спросил король. – А если ждать решения какого-нибудь дела в Авиньоне, то и жизнь пройдет. Нет, никто меня не обвенчает!

Аббат почтительно склонил перед королем голову и произнес с улыбкой: – Я обвенчаю! Собственно говоря, для венчания короля необходим, по крайней мере, епископ, но епископа Бодзанту трудно будет к этому склонить, а я, хоть и не епископ, ношу митру и, принарядившись, выгляжу очень представительно.

Казимиру это обещание показалось до того невероятным, что он принял его за шутку.

Аббат вторично его повторил.

– Найдите только, ваша милость, невесту по вкусу, и я не отрекусь от своего обещания: я вас обвенчаю.

Казимир задумался и хотя ничего не ответил, однако, не забыл слов аббата.

Вечером к ксендзу Яну пришел Кохан, и речь зашла о короле; когда фаворит стал описывать, в каком удрученном состоянии находится Казимир, как он убивается бездетностью и одинокой жизнью, аббат живо прервал его:

– Напрасно вы жалуетесь! Я говорил это королю, повторяю и вам: пускай он только найдет невесту, я его обвенчаю! Я! Слышите? Как меня видите живым. Я не боюсь ничего… Папа, в конце концов, признает его брак с Аделаидой недействительным. Что это за брак, когда они пятнадцать лет уже живут врозь! Ему насильно навязали некрасивую, несносную женщину, он с ней даже не сблизился и никогда не был ее мужем.

– Так это возможно? – воскликнул Рава.

– Было бы возможно, если б только король был так же решителен, как я. – Решимости-то у него хватит, потому что он больно тяготится и бездетностью, и жизнью без семьи в пустом доме, и любовными интригами, которые ему надоели. Но какая княжна или знатная дама захочет выйти за него, когда существует сомнение… Когда…

– А вам непременно нужна княжна! – рассмеялся аббат. – Ведь королевское дитя, от какой бы то ни было законной жены рожденное, будет таким же королевским, несмотря на то, какая в нем течет кровь. Пусть берет, кого хочет! Была бы только молода, по сердцу и могла бы ему дать наследника.

Аббат еще раз весело повторил, поднимая руку, как бы для благословения:

– А я обвенчаю!

Рава задумался.

– Гм! – произнес он. – Король будучи в Праге, наметил себе одну, которая ему очень понравилась.

– Какого сословия? – спросил ксендз Ян.

– Мещанка, но очень богатая; он с ней познакомился при дворе во время императорских празднеств. Она не слишком молода, статная, красивая, с хорошими манерами, вдова Рокичана…

Ксендз Ян быстро повернулся, так как, бывая часто в Праге, знал тамошние дела.

– Я ее знаю, – произнес он, – муж ее, Миклаш построил на свои средства костел. Семья хорошая, хоть и мещане; невеста известна своей красотой, и никто не осмелится сказать про нее дурного слова.