Тьма надвигается - Тертлдав Гарри Норман - Страница 113

– Этот хочу, – заявил Леудаст и взял менее броский кинжал.

При этот он внимательно смотрел на альгарвейца. Рыжик старательно, но недостаточно успешно попытался скрыть изумление и разочарование. Капрал не улыбнулся – губами, во всяком случае, – но на душе у него потеплело. Он передал альгарвейцу флягу самогона. Кавалерист в юбке повеселел, но ненамного.

Леудаст оглянулся: как идет торговля у его товарищей. Двое или трое выбрали кинжалы с пестрыми камушками. Этих парней капрал уже корил про себя за жадность. Сейчас он только ухмыльнулся. Жадность приведет их к тому, чего обычно заслуживают жлобы. У капрала не оставалось сомнений в том, что он справился лучше.

А вот сержанта Магнульфа надуть было не так легко. Он с тем альгарвейцем, что владел немного не то фортвежским, не то ункерлантским, все еще торговались. Наконец рыжик воздел руки к небесам.

– Ладно! Ладно! Ты победить! – воскликнул он и отдал сержанту не только очень дорогой, на взгляд Леудаста, кинжал, но и пару альгарвейских серебряных монеток, и со злостью вырвал флягу из рук сержанта.

– Не хочешь, могу твое барахло вернуть, – предложил Магнульф.

– Я хотеть! – искренне возмутился альгарвеец и потешно прижал флягу к груди, словно красавицу с пышными формами. Потом, расслабившись немного, спросил: – Мы воевать с вы, ункерланты?

Прежде чем Леудаст успел прокашляться или как-то иначе намекнуть Магнульфу, что вопрос-то с двойным дном, сержант продемонстрировал, что и сам не промах.

– Откуда мне знать? – ответил он, пожав плечами. – Разве я генерал? Надеюсь, что нет, – это все, что могу сказать. Всякий, кто видел войну, не захочет новой.

– Твой правда, – согласился альгарвеец и, обернувшись, бросил что-то своим людям на родном языке.

Они взлетели в седла с легкостью, выдававшей в них опытных бойцов. В настоящем сражении, впрочем, кавалерия на единорогах будет нести страшные потери, прежде чем начнется сабельная рубка.

Переправившись обратно на восточный берег, альгарвейцы двинулись прочь, продолжая обходить границу. Тот, что мог кое-как объясниться с ункерлантцами, помахал на прощание, и сержант Магнульф махнул ему в ответ. Затем альгарвейцы скрылись из виду в подлеске.

– Неплохо, – высказал Магнульф мнение всего отряда. – Совсем неплохо. А раз кинжалы это фортвежские, никто и не узнает, что мы торговали с альгарвейцами.

– А что будет, если все же проведает кто? – спросил один из солдат.

– Не знаю, – ответил сержант. – Но по мне, так выяснять это на своей шкуре будет не очень эффективно.

Спорить никто не стал.

Однако когда они одолели с полмили, Леудаст, догнав Магнульфа, спросил вполголоса:

– Сержант, может, нам и стоит кому-нибудь намекнуть, что мы болтали с рыжиками? Тот альгарвеец – он ведь за нами шпионил, провалиться мне на этом месте, если не так! Может, нашим командирам стоит знать, что альгарвейцы опасаются нашего нападения?

Магнульф окинул его пристальным взглядом.

– Я-то думал, что ты солдат башковитый. Ты горы прошел и вышел живой. Ты пустыню прошел и нашивку заработал. А теперь сам же хер в мясокрутку сунуть решил? Может, лучше его сразу новым ножиком оттяпаешь?

Уши Леудаста заалели. Но одним из качеств, благодаря которым солдат пережил столько сражений, было его упрямство. Поэтому он продолжил:

– Тебе не кажется, что наши командиры могут и простить нас за братание с альгарвейцами, когда узнают, что мы услыхали?

– Может быть. Строевые офицеры – так точно, – ответил Магнульф. – Да только это дело для разведки, а значит, пойдет оно через инспекторов. Мы ведь не сможем объяснить им, откуда узнали это, не выдав, что нарушили устав, так? А когда ты последний раз слышал, чтобы инспекторы спускали кому-нибудь нарушение устава?

– Не было такого, – признался Леудаст, – но…

– Какое там «но»! – решительно перебил его Магнульф. – Да с чего ты взял к тому же, что расскажешь инспекторам что-то новенькое? Если уже простые солдаты спрашивают у таких же простых солдат, что дальше случится, тебе не кажется, что прознатчики с обеих сторон тоже не даром хлеб едят?

– А-а… – протянул Леудаст. Мысль показалась ему разумной. – Наверное, вы правы, сержант. Так оно эффективней будет.

– Само собой. Ну так что, мой благороднейший и великолепнейший капрал, – желчному выражению на физиономии Магнульфа позавидовал бы зувейзинский верблюд, – дозволишь ли держать язык за зубами?

– Так точно, сержант, – отозвался Леудаст, и Магнульф изобразил немыслимое облегчение. – А как выдумаете, – продолжал капрал, – будем мы воевать с альгарвейцами?

Это был не просто иной вопрос – это был вопрос иного плана. Магнульф сделал несколько шагов молча и только затем проговорил:

– А как ты думаешь, стали бы нас гонять на учения по борьбе с бегемотами, если бы мы не ожидали войны? Наши генералы не всегда действуют настолько эффективно, как хотелось бы, но они не полные олухи.

Леудаст кивнул. Это тоже было разумно – слишком, на его вкус, разумно.

– Как вам кажется, – спросил он, – они нам врежут или мы на них первые полезем?

Магнульф расхохотался.

– Да ты сам скажи, когда это конунг Свеммель кого-нибудь дожидался?

– А-а… – снова протянул Леудаст, глядя через речушку на занятые Альгарве фортвежские земли. Издалека они ничем не отличались от фортвежских земель, захваченных Ункерлантом. Леудаста терзало предчувствие, что он очень скоро увидит те края вблизи.

С той поры, как альгарвейцы захватили городок, Ванаи выходила на улицы Ойнгестуна без всякого удовольствия. (Она и до начала войны не любила выбираться из дому, но об этом девушка предпочитала не думать.) Но когда майор Спинелло взялся обхаживать ее деда, всякое путешествие по улицам городка становилось невыносимым испытанием.

До начала войны, прежде чем альгарвейский майор-антиквар начал посещать дом Бривибаса, ойнгестунские кауниане относились к девушке хорошо, хоть фортвежцы и глумились над ее древней кровью и глазели на обтянутый штанами зад. Фортвежцы глумились и глазели по-прежнему. Их примеру следовали альгарвейцы из малочисленного гарнизона. С этим Ванаи могла жить – помогала привычка.

Но теперь ее отвергали собственные соплеменники, и это было как нож в сердце. Когда Ванаи проходила кварталами, где жил большинство ойнгестунских кауниан, те, что повежливей, отворачивались, делая вид, будто не видят ее. Другие – в основном ее ровесники – адресовали ей больше грязной ругани, чем было за душой у самых неприглядных имперских остряков.

– Глядите! – несся впереди нее крик, когда Ванаи брела в лавку аптекаря. – Вон идет подстилка рыжика!

Из выходящих на улицу крошечных окошек слышался хохот. Ванаи держала голову высоко поднятой, а спину прямой, как ни хотелось ей разрыдаться. Если ее собственное племя могло закрывать на нее глаза, она сможет мысленно заткнуть уши.

Аптекарь Тамулис, бледный и немолодой, слишком любил деньги, чтобы делать вид, будто Ванаи не существует на свете.

– Что надо? – осведомился он, едва девушка зашла, словно хотел побыстрее выпроводить ее из своей лавки.

– Мой дед страдает от головных болей, сударь, – вежливо отозвалась Ванаи вполголоса. – С вашего позволения, я бы попросила склянку вытяжки из ивовой коры.

Тамулис скривился.

– От вас с Бривибасом у всех кауниан Ойнгестуна голова болит, – холодно ответил он. – Кто еще так подличает перед альгарвейцами, как вы?

– Не я! – воскликнула Ванаи. Она хотела защитить деда, но возражения застревали в горле. Наконец она подобрала слова, которые могла произнести, не покривив душой: – Он не причинил зла никому в деревне. Он ни на кого не доносил. Он никого не обвинял.

– Пока, – уточнил Тамулис. – Долго ли осталось ждать? – Нагнувшись, он пошарил по полочкам за прилавком, пока не нашел лекарства, которое просила Ванаи. – Держи. Один и шесть. Бери и убирайся.

Прикусив губу, она выложила на прилавок две большие серебряные монеты. Аптекарь вернул полдюжины мелких. Ванаи сгребла мелочь в один карман, склянку с декоктом после минутного раздумья запихала в другой. Когда она проходила по улице, сжимая что-нибудь в руке, какой-нибудь мальчишка непременно пытался выбить у нее ношу. Ванаи такие развлечения забавными не казались.