Таблицы Рошарха - Крамной Николай - Страница 20

– А что если мы поступим так…

И в этом «мы поступим» Виктор Георгиевич уловил не только готовность помочь ему, но и явное желание собеседника после устранения всех временных трудностей взять на себя часть забот по дальнейшему ведению дел, включив в них своих людей, финансы и опыт.

– Как? – с надеждой спросил Виктор Георгиевич.

– Прежде всего надо выключить из дела следователей.

– Вы… имеете в виду…

– Нет, нет… Совсем не то, что вы подумали, – успокоил Патова собеседник.

ЛИЦЕНЗИЯ НА УБИЙСТВО

Азией Жогин пресытился быстро: от жирного плова и бараньей шурпы постоянно мучила изжога. И ко всему этому изматывающая сухая жара днем и плотная, почти осязаемая на ощупь, духота ночью. Облегчение наступало только под утро, когда от протекавшей через город бурной горной реки начинало веять прохладой, а в садах, окутанных предрассветной туманной дымкой, затихали страстные призывы перепелов.

Но эти часы, наполненные утренней свежестью и первозданной тишиной, были слишком коротки, и для того, чтобы полностью отдохнуть и почувствовать себя свежим, Жогину их явно не хватало. День начинался с томного воркования горлинок, облюбовавших почему-то для своих объяснений перила балкона, на котором спал Жогин. Деревянный балкон проходил по всему фасаду дома на уровне второго этажа, и горлинок, разбившихся на влюбленные пары, усаживалось на отполированные перила н& менее дюжины. Затем откуда-то из поднебесья доносился протяжный крик муллы, напоминающий мусульманам об их долге. В такие минуты Жогин едва сдерживал себя от того, чтобы не достать из-под подушки пистолет и перестрелять как можно больше горлинок. Но… приходилось терпеть.

После такой своеобразной побудки он уже не мог уснуть и, свесив ноги с широкой деревянной тахты, выкуривал натощак несколько сигарет, обдумывая, что ему предпринять, чтобы поскорей избавиться от этой дремотной скуки. Окурки и обгоревшие спички он с каким-то непонятным злорадством швырял прямо вниз, в гущу цветущих петуний, мяты и еще каких-то неизвестных ему цветов, пахнувших тревожно и остро.

Вскоре из лабиринта многочисленных комнат появлялся заспанный хозяин дома, присаживался рядом со своим гостем на тахту и, блаженно почесывая через вырез белой рубахи могучую волосатую грудь, произносил ритуальную фразу:

– Сейчас будем чай пить… Зеленый.

Откашлявшись после сна, хозяин плевал через перила в собственный цветник и знакомил гостя с планами на день:

– Потом манты покушаем и поедем к одному мастеру. Покажу тебе, как медные кувшины делают.

«Чтоб ты провалился вместе со своими мантами и кувшинами! – мысленно желал ему Жогин. – На хрена мне это знать? То к ковровщикам возил, то какие-то бревна ореховые показывал…»

– А может, просто чаю с фруктами выпьем? – предлагал Жогин, у которого после обильного ужина только под утро утихла изжога.

– Э-э-э, – шутливо грозил толстым пальцем хозяин, – а потом поедешь к Виктору и будешь жаловаться, что голодным был? И вспомнив своего многолетнего друга, благодаря которому он и гуляет-то до сих пор на свободе, восхищенно добавлял: – Вот военный мужик! Такому своего ребенка можно отдать воспитывать.

По-русски Расул-ака говорил почти без акцента, только иногда прерывал свою речь в самом неожиданном месте, подыскивая в памяти необходимое слово, или, в крайнем случае, подходящую замену ему. Был невысок, черен, любил хорошо и много поесть, но свое полное тело носил легко и на жару не жаловался.

«Привык, – неприязненно думал о нем Жогин. – Живет в этой духовке всю жизнь, и другой ему не надо…»

– Мне, Расул-ака, каким-то делом заняться надо, – намекнул он хозяину дома. – А то я только целыми днями виноград ем да на экскурсии хожу по мастерским. Жиреть уже начал, – похлопал он себя для большей убедительности по тугому животу.

– Какую я тебе работу дам? – сердился Расул-ака. – Виктор передал, чтобы ты отдыхал. Вот и отдыхай. А работа… Людей наших не знаешь, город тебе не знаком. Если тебя и пошлешь куда-нибудь, на каком языке разговаривать будешь?

Все сказанное хозяином дома было правдой: и местного языка он не знал, и с городом был незнаком. О людях – и говорить нечего. И получалось, что Патов, отправляя его сюда, заранее обрекал на бездействие.

«Действительно, военный мужик, – думал он, валяясь на широкой тахте после сытного обеда. – Продумал все. Уехал человек, и ищите, кому нужно. Дел за мной никаких не числится, а подозрения… Их еще обосновать надо и свидетелей найти! А они все в раю уже! Он бы меня, наверное, убрал и там, да не хотел лишний раз внимание к больнице привлекать. Интересно: вызовет он меня назад, или мне тут и доживать придется на окраине этого Вавилона? Хотя… кому я тут нужен? Своих забот хватает. Трахнут когда-нибудь ночью, вывезут за город и поминок справлять не будут. Рвануть отсюда, что ли, пока не поздно? Деньги на первый случай есть… А куда? Жить где? Э-эх!»

Этих полуденных часов и раздумий Жогин особенно не любил. Деревянный навес над балконом хоть и защищал от солнца, но прохлады не давал. Воздух был раскален настолько, что вершины далеких гор колебались в знойном мареве, шумный город обессиленно затихал на некоторое время, погружаясь в полуденную дрему, и лишь неутомимые коршуны выписывали неторопливые круги в белесом, выжженом солнцем небе. И мысли у Жогина в эти часы были ленивые, липкие и неохотно уступали место одна другой.

Как-то за ужином хозяин дома, неторопливо прожевав кусок баранины, спросил:

– На охоту хочешь поехать? В заповедник. Мои люди нашли такое место, где ирбис живет…

– Логово? – догадался Жогин.

– Да, – важно кивнул Расул-ака. – Охота опасная, надо высоко в горы лезть. Зато денег много можно получить. Одна шкура ирбиса стоит больше, чем сотня каракулевых.

– А разве в заповеднике можно охотиться?

– У моих людей бумага будет… Разрешение на охоту.

– Лицензия, – подсказал Жогин.

– Да, лицензия. Только в ней будет написано, что можно горного барана бить. Поедешь?

– Мне один черт кого бить: барана или ирбиса. Конечно, поеду, – согласился Жогин.

Дуплет часто задумывался: зачем он понадобился Игорю Сергеевичу? То, что он делал сейчас, нельзя было назвать работой. К трем часам дня он приезжал к загородному ресторану «Уют» и торчал там до его закрытия, слоняясь без дела по многочисленным подсобным помещениям. А в полночь его и ее нескольких человек какая-нибудь машина развозила по домам. Иногда кто-то неизвестный, распоряжавшийся этими перевозками, забывал прислать машину, или ее у него под рукой не оказывалось. В таких случаях вся компания оставалась ночевать в ресторане, не поднимая лишнего шума и никому на это не жалуясь. Но такое случалось очень редко. Едой и выпивкой его не обижали, иногда Фомич привозил сотню-другую на карманные расходы, и Дуплет посапывал в две дырочки, понимая, что его держат для каких-то будущих дел, А с недавнего времени ему приказали неотлучно находиться возле швейцара и запоминать всех приезжающих в ресторан.

– Вы что, совсем уже надломились? – выразительно повертел Дуплет пальцем у виска, выслушав эту новость от Фомича. – Там народа каждый день сотни две бывает! А иной раз сразу на двух автобусах приезжают… И в каждом – иностранцы.

– Иностранцами без тебя есть кому заниматься, – спокойно сказал Фомич, переждав вспышку раздражения своего приятеля. – Нам с тобой эти дяди не по зубам. Там надо все валюты знать: что почем… И болтать по-ихнему уметь. А мы и по-русски толком не выучились. Да и рожей не вышли, – добавил Фомич. – А у тебя, кроме того, еще и кракли с метками. Только подойдешь к иностранцам, сразу «караул!» кричать начнут.

Дуплет и сам теперь частенько подумывал над тем, как ему избавиться от татуировки на кистях рук. Молод был, глуп, наделал себе меток по всему телу, а теперь бы и рад избавиться, да поздно! Бабка, к которой его определили жить, застав как-то утром Дуплета в кухне в одних трусах, выронила от неожиданности из рук тарелку и перекрестилась на маковки церковных куполов, синеющих на могучей дуплетовой груди.