Серебряная луна - Крамер Элли - Страница 12

В положенный срок Джилл родила Билла, и Гортензия действительно первой увидела нового жителя Грин-Вэлли. Однако юной матери не пришлось порадоваться даже первым шагам своего ребенка. Когда Биллу исполнилось семь месяцев, Джилл подхватила сильнейший грипп, перешедший в воспаление легких, и все "декокты"

Харли и антибиотики Гортензии оказались бессильны. Джилл схоронили рядом с ее матерью.

Гортензия и Аманда помогали, как могли, а еще год спустя Аманда сама стала бабушкой.

Гортензия, не имевшая собственных детей, возилась с новорожденной Мэри, потом мчалась к двухлетнему крепышу Билли и была совершенно счастлива.

Еще три года спустя Мэри осиротела, обретя тем самым сразу двух бабушек, случился эпохальный переезд в Кривой домишко, а Билла Уиллингтона в первый раз обозвали ублюдком.

Он дождался возвращения деда из леса и задал ему вопрос. Серьезно и абсолютно по-взрослому выслушал тихий ответ, а уже на следующий день в Грин-Вэлли случился грандиозный скандал. Посреди бела дня пятилетний пацан вошел в магазин Джоса Бримуорти, деловито забрался на прилавок и изо всех сил двинул кулачком Джосу по носу. Свидетелей было много, но в магазине мгновенно воцарилась мертвая тишина. Билли Уиллингтон слез с прилавка и ушел домой.

Как это ни странно, именно с тех пор его не трогали. Никто и никогда. Ни в школе, ни во время обычной мальчишеской возни – это сверстники, а взрослые… Взрослые воздерживались от замечаний юному Биллу, даже когда он несколько перегибал палку.

Тем не менее, он не стал хулиганом и балбесом. Для этого у него был слишком хороший друг – его дед.

Лондон ошеломил его, но только в первый момент. Харли отправил внука к своему старому армейскому дружку, Морису Каннагану, который к тому времени занимал уже должность суперинтенданта в Скотланд-Ярде, в отделе уголовной полиции.

Сильный и рослый не по годам парень пришелся ко двору. Билла окружали суровые, грубоватые мужчины. Если его и опекали, то делали это ненавязчиво и довольно скупо. Но именно среди этих мужчин, вечно небритых и невыспавшихся, скорых на не вполне цензурную брань и не имеющих понятия о хороших манерах, он обрел настоящих друзей.

Когда ему исполнилось двадцать четыре, его взяли в Особый отряд. К тому времени он знал Лондон – а в особенности его дно – лучше, чем Харли знал свой лес, умел стрелять без промаха, драться и раскручивать самых неразговорчивых задержанных в течение пары минут.

Он был профессионалом, знал и любил свое дело, хотя время от времени ощущал странную тоску. Слишком много грязи. Слишком много порока. Слишком много боли, крови и человеческой подлости.

Особый отряд занимался тяжкими преступлениями и особо сложными задержаниями насильников, убийц и вообще закоренелых и профессиональных преступников. К двадцати пяти годам Билл Уиллингтон узнал, что убивают и за несколько шиллингов, на панель выходят за дешевую выпивку, а за дозу наркотика могут продать собственного ребенка. Он видел искалеченные трупы, вынимал из петли проституток, вытаскивал из помоек новорожденных младенцев, завернутых в грязное тряпье, а в награду получал пулю и нож.

Все чаще ему снился дед, Грин-Вэлли, а еще – какая-то девчонка, чьего лица он никак не мог вспомнить, проснувшись. Помнил только, что они с ней стояли под старой яблоней в саду и не то разговаривали, не то молчали – не поймешь. Он очень хотел хоть раз увидеть и запомнить ее лицо, но ничего не получалось.

По повадкам и даже внешнему виду Билл стал напоминать волка, этакого худого зимнего волка, обманчиво тощего и нескладного. На самом деле под его кожей перекатывались стальные мускулы, а острые нюх и глаз делали его смертельно опасным для преступников противником. Инструктор по рукопашному бою души в нем не чаял, а проститутки, поставлявшие в Ярд информацию, наперебой врали друг дружке о том, каков "красавчик Билли" в постели.

Женщины в его жизни… Нет, пожалуй, их не было. Был первый опыт, жгучий и стыдный, оставивший мерзкий привкус дешевого вина во рту. Были короткие связи по "оперативной" надобности. Была одна, едва ли не вдвое старше его, женщина, которую он, наверное, немного любил. Или думал, что любил. Скорее, их просто свело взаимное одиночество и желание заполнить беспросветные ночи хотя бы иллюзией тепла. Она была вдовой одного из сослуживцев Билла, погибшего во время операции. В Отряде об этой связи знали, не одобряли, но и не порицали. Все кончилось как-то само собой, она просто продала квартиру и уехала на север, в свой родной городок. Билл провожал ее на поезд. Они избегали смотреть в глаза друг другу и, кажется, оба испытали облегчение, когда поезд тронулся.

Потом случилось то, что случилось, и он вернулся домой, ощущая себя не человеком, а, скорее, выжженной пустыней в человеческом облике. Яркие краски и свежие запахи заставляли его морщиться и прикрывать глаза.

В виске поселилась ноющая тупая боль…

Которая закончилась в тот миг, когда он увидел Мэри. Услышал ее смех. Утонул в ее глазах.

Теперь эта боль вернулась.

Полчаса назад, в ее кабинете.

Такое ощущение, что ему с размаху приложили по роже горячей сковородкой.

Ха, он даже не разглядел лицо Грейсона.

Интересно, каким он стал? В детстве был чистенький и розовенький, что твой поросеночек.

Впрочем, ничего плохого о нем тогда сказать было нельзя. Зубрила и чистюля, первый ученик, однако списывать всегда давал, не ябедничал, не стучал на курильщиков и даже однажды заступился за Билла перед учителем, хотя профиту ему в том никакого не было.

Смешно. Сегодня Билл даже не разглядел его лица. И все потому, что смотрел только на их с Мэри сплетенные руки. И на золотой ободок кольца на нежном, прохладном, сильном пальчике.

Боевой офицер, бывалый оперативник, взрослый, жесткий и суровый мужик, Билл сейчас ощущал себя беспомощным младенцем. Ведь даже обижаться он не имел права, потому что не имел никаких прав на Мэри в принципе.

Кроме одного.

Он ее любил. И желал.

Это не было темной похотью молодого мужчины, давно не имевшего отношений с женщиной. Это не было страстью измученного отсутствием любви сердца. Скорее, это было сродни благоговейному восторгу, хрупкому и осторожному восхищению перед тем, что оказалось невыносимо прекрасным и настолько совершенным, что достаточно просто смотреть и благодарить Бога за эту возможность.

Вчера вечером он видел ее обнаженную грудь, мог даже дотронуться до нее. Но сейчас был не в силах даже вызвать мысленный образ обнаженной груди Мэри. Это казалось кощунством.

Вчера вечером он обнимал ее, прижимал к своей груди, вытирал ее слезы, сжимал дрожащие пальчики и смотрел в залитые слезами карие глаза. Но он не мог представить ее в своих объятиях. Это было невозможно. Немыслимо.

Гордый, как сто тысяч древних королей, внук Харли Уиллингтона мечтал превратиться в пса и лечь у ног Мэри Райан. Отдать за нее жизнь такой вопрос даже не стоял. Это не обсуждалось. Зачем же еще нужна эта самая жизнь?

Но даже псом ему не стать. Потому что она любит Ника Грейсона и выходит за него замуж.

Харли отложил в сторону ржавый капкан, который вознамерился почистить, и прислушался. Острый слух браконьера вылущил из ночного свиристения, шелеста и поскрипывания странные, глухие звуки. Харли поднялся и бесшумно спустился в сад.

Его внук стоял на коленях в траве, мокрой от росы, у подножия корявой древней яблони.

Обхватив голову руками, он медленно раскачивался из стороны в сторону и тихо выл. Харли едва не схватился за сердце, на секунду поверив, что Билл и впрямь лишился рассудка.

Потом старик бесшумно и жалостно вздохнул.

Он понял, в чем дело.

Так плачут мужчины, не умеющие плакать.

Так плакал он сам, двадцать семь лет назад, на могиле собственного ребенка. Джилл.

Чувствуя себя старым и безмерно усталым, Харли на цыпочках вернулся в дом. Он понятия не имел, что ему делать дальше.

Гортензия Вейл откинулась на спинку кресла и смерила золотоволосую пышечку Дотти насмешливым и полным ехидства взглядом.