Случай необходимости - Крайтон Майкл - Страница 5

В моих глазах Сэндерсон всегда был очень мудрым, очень добрым и очень правильным человеком.

— Понимаешь, — продолжал Арт, — вся эта история болезни обыкновенная туфта для отвода глаз. Правдой там можно назвать только то, что девушке на самом деле было двадцать лет и что она переболела корью. Разумеется, у нее было нарушение менструального цикла, но только причиной тому стала беременность. Этим подарком ее наградил в одну из совместных вылазок на футбольный уикэнд какой-то молодец, которого, как выходило по ее же словам, она очень любит и даже собирается выйти за него замуж. Но все же сначала ей хотелось закончить учебу в колледже, а ребенок стал бы помехой в этом деле. К тому же во время первого семестра она умудрилась подхватить где-то корь. Может быть эта девица и была не слишком сообразительной, но, видать, для того, чтобы представить себе возможные последствия кори, у нее ума все же хватило. Когда она пришла ко мне на прием, она была очень встревожена. Сначала она, запинаясь, мямлила что-то маловразумительное, а потом напрямую попросила меня сделать ей аборт.

Я был в ужасе. Я тогда был только-только после стажировки и все еще смотрел на мир мечтательным взглядом идиалиста. А она оказалась в такой ситуации, что не позавидуешь; ей было уже нечего терять, и она шла напролом, действуя так, как если бы весь мир вокруг нее вдруг начал рушиться. Наверное, в некотором смысле, это так и было. Ей было наплевать на чужие проблемы; ее волновали только ее собственные трудности, как то вынужденная необходимость бросить учебу в колледже и стать матерью-одиночкой, родив вне брака ребенка, который, возможно, может к тому же оказаться дефективным. Это была довольно милая девушка, и мне было ее искренне жаль, но тем не менее я отказал. Я посочувствовал ей, на душе у меня было чрезвычайно мерзко, и начал объяснять, что не могу этого сделать, что руки у меня для этого связаны.

Тогда она вдруг поинтересовалась, опасно ли делать аборт. Вначале мне показалось, что она собирается попытаться проделать это самостоятельно, и поэтому я ответил, что это, безусловно, рискованная и сложная операция. И тогда она сказала мне, что будто бы где-то в районе Норт-Энда есть один человек, который делает аборты и берет за это две сотни долларов. Вроде как он когда-то работал санитаром в «Маринз» или еще где. Короче, она заявила, что если я не сделаю ей аборт, то она обратится к тому человеку. А потом она встала и вышла из кабинета.

Он глубоко вздохнул и покачал головой, продолжая следить за дорогой.

— В тот вечер, когда я вернулся домой, настроение у меня было прескверное. Я возненавидел ее: за то, что она имела наглость посягнуть на мою только-только начинавшуюся практику, за то, что ворвалась в мою чистенькую жизнь, в которой все мною было уже заранее распланированно. Я ненавидел ее за то давление, что она пыталась теперь оказать на меня. Я не мог спать; я думал всю ночь. Я представлял себе, как она заходит в вонючую дальнюю комнату какой-то грязной квартиры, где ее встречает некий подозрительный тип, который ее искалечит или даже отправит на тот свет. Я думал о своей собственной жене и нашем годовалом малыше, и как все могло бы быть хорошо. Я думал о последствиях тех кустарных абортов, которые мне приходилось видеть еще будучи стажером, когда в три часа ночи к нам поступали истекающие кровью девочки. И, если честно сказать, я думал о тех проблемах, что возникали у меня самого, когда мы еще только учились в колледже. Однажды мы с Бетти целых шесть недель с не находили себе места, дожидаясь ее долгожданных месячных. Я очень хорошо знал, что случайно забеременеть может любая женщина. Это элементарно, и это может случиться с каждым, а поэтому это не должно считаться преступлением.

Я молча курил.

— Я поднялся с постели посреди ночи, решив все же довести этот спор с самим собой до конца, и выпил сразу шесть чашек кофе, а потом сидел, тупо уставившись на стену кухни. К утру я пришел к выводу, что закон несправедлив. Я решил для себя, что коли уж врачу, если судить по большому счету, и приходится исполнять обязанности Господа Бога, то это дело несомненно благое. Ведь выходило, что я бросил больного в беде, не оказал ему помощи, хотя это было мне вполне по силам. Это угнетало меня больше всего — я отказал пациенту в лечении. Это было равносильно тому, как если бы отказать заболевшему человеку в пеницилине, так же глупо и жестоко. На следующее утро я отправился к Сэндерсону. Я знал, что он придерживается довольно либеральных взглядов по целому ряду вопросов. Я обрисовал ему ситуацию и сказал, что я хочу сделать чистку. Он ответил, что устроит все так, чтобы самому провести патологоанатомическое исследование. Сказано — сделано. Вот с этого все и началось.

— И ты что, делал аборты все это время?

— Да, — сказал Арт. — Когда я считал, что они оправданы.

Он остановился у какого-то неприметного бара в районе Норт-Энд, в скромно обставленном помещении которого проводили время местные разнорабочие — немцы и итальянцы. Арт был настроен на доверительный разговор и говорил без умолку, словно исповедывался.

— Я часто задаюсь вопросом о том, — говорил он, — какой была бы медицина, если бы главенствующее положение среди всех прочих религиозных чувств в этой стране занимало бы научно обоснованное христианство. Разумеется, раньше это было не слишком актуально; потому что медицина в то время была слишком примитивной и неэффективной. Но что было бы, если бы этот период пришелся на эпоху пеницилина и антибиотиков. Что если бы вдруг появились некие воинственно настроенные группы, выступающие против лечения с помощью этих лекарств. И что если бы в таком обществе нашлись бы заболевшие люди, которые знали бы наверняка, что им вовсе не обязательно умирать от своих болезней, потому что есть лекарство, которое может им помочь. Разве тогда не появился бы черный рынок этих лекарств? И разве не умирали бы эти люди от самолечения, от домашней передозировки, от суррогатов, завезенных контробандой? И разве не воцарилась бы тогда во всем полнейший хаос и неразбериха?

— Мне ясна твоя аналогия, — сказал я, — но согласиться с этим я никак не могу.

— Послушай, — сказал он. — Нравственность не должна идти вразрез с наукой, потому что если человека поставить перед выбором, быть нравственным и мертвым или безнравственным и живым, он всегда выберет жизнь. Сегодня люди хорошо осведомлены о том, что аборт — это безопасно и просто. И они хотят быть счастливыми и просят о том счастье, которое им может дать эта операция. Они нуждаются в этом. И так или иначе они все же добиваются своего. Если они богаты, то они едут для этого в Японию или в Пуэрто-Рико; если бедны, то обратятся к тому же самому санитару из «Маринз». Но так или иначе, они все равно сделают этот аборт.

— Арт, — сказал я. — Это же противозаконно.

Он улыбнулся.

— Я никогда не подумал бы, что ты до такой степени чтишь закон.

Это было намеком на мою несостоявшуюся карьеру юриста. После колледжа я поступил на юридический факультет, который был мною терпеливо посещаем в течение целых полутора лет, прежде, чем я наконец решил для себя, что ненавижу там решительно все. Я забросил юриспруденцию и решил попробовать себя в медицине. В перерыве между этими двумя событиями я успел еще некоторое время прослужить в армии.

— Я совсем другое имею в виду, — возразил я. — Если ты попадешься на этом, то тебя упрячут в кутузку и лишат лицензии. Об этом ты знаешь не хуже меня.

— Я делаю это, потому что это мой долг.

— Арт, брось дурить.

— Я уверен, — сказал он, — что поступая так, я поступаю правильно.

Взглянув ему в лицо, я понял, что он и в самом деле настроен самым решительным образом. Позднее, с течением времени, мне и самому выпала возможность столкнуться с несколькими случаями, где аборт был единственным гуманным выходом из положения. Арт делал свое дело. А мы вместе с доктором Сэндерсоном надежно прикрывали его у себя в отделении. Мы четко организовали все таким образом, что больничный совет по-прежнему оставался в полнейшем неведении. Это было тем более важно, что в совет больницы «Линкольна» входили заведующие всех ее отделений, а также избираемая на временной основе группа из шести врачей. Средний возраст членов совета равнялся шестидесяти одному году, и при любой расстановке сил, по крайней мере на одну треть он состоял из католиков.