Последний дар любви - Арсеньева Елена - Страница 35

Халтурин отлично помнил, что сие высокопарное заявление повергло «Народную волю» в столбняк. Верность считалась в организации отжившим предрассудком, половая разборчивость – проявлением глубочайшего недружелюбия к товарищам по борьбе. Геся Гельфман, которая называла своим мужем Николая Колоткевича, охотно угождала в постели и другим товарищам. Точно такой же покладистой была простоватая, жалостливая мещанка Анна Якимова. Верочка Фигнер, прежде чем затеяла стрелять в генерала Трепова, пользовалась всеобщей любовью. Конечно, Перовская царила среди этих женщин, вдохновляла их на свободную любовь, убеждая: здесь собрались раскрепощенные люди, отрицающие такой отживший предрассудок, как брак. Никто из них в Бога не верил, для них Бога просто не существовало. Значит, не существовало и таинства.

Котику пытались втолковать это, однако он лишь посматривал на окружающих, как-то так приподнимая свои очень густые брови, что казалось, он на всех, как на Перовскую, смотрит сверху вниз, даже на богатыря Желябова, рядом с которым казался хрупким мальчишкой. Нет, Котик не спорил, отмалчивался, но было ясно: уговоры пролетают мимо ушей. На лице Перовской возникло такое злобное выражение, что, казалось, она вот-вот выставит вон строптивого мальчишку.

Желябов предостерегающе кашлянул: с народом в последнее время было плохо. Ряды «Народной воли» редели, всяких примитивных работяг, мещан или откровенных люмпенов, которые примыкали к организации исключительно ради участия в терроре, а потом норовили ограбить убитого царского сатрапа, следовало гнать взашей, чтобы не компрометировать идею. Зато вот таких недоучившихся студентов из полуеврейских семей, каким являлся Гриневицкий-Котик, необходимо привечать. Нельзя Котика отталкивать!

Видимо, Перовская поняла его мысль и спросила:

– И как же ее зовут, эту девицу, ради которой вы ведете себя с нами не по-товарищески? Неужто вы и с ней не спали ни разу?

– Между нами самые чистые и нежные отношения, – высокопарно проговорил Котик. – А зовут ее так же, как и вас, – Софья.

Перовская уставилась в его непреклонные янтарные глаза и вдруг покраснела. Повторила растерянно:

– Софья?.. – И снисходительно пожала плечами: – Ну ладно! Коли вам взбрела охота осложнять себе жизнь, то извольте. Только чтобы на общем деле сие отрицательно не сказывалось.

Котик остался в организации, и все заметили, что Перовская с тех пор обращалась с ним осторожно, даже робко, почти нежно. Поговаривали, она еще несколько раз предпринимала атаки на его добродетель, но напрасно. Однако не властный и могучий любовник Желябов, фактический руководитель «Народной воли», а именно этот недоступный и надменный Котик оставался единственным мужчиной, который мог достучаться до разума Перовской, когда ей вдруг попадала под хвост террористическая шлея, и она сатанела в приступах классовой ненависти.

Вот и сейчас – стоило лишь раздаться голосу Гриневицкого, как Перовская моментально перестала вострить когти на злополучного Халтурина и сделалась мягче лампадного масла:

– Что вы сказали, Котик?

– Я сказал, чтобы вы отстали от Халтурина, – терпеливо повторил Гриневицкий. – Он ни в чем не виноват. Все рассчитал правильно, взрыв состоялся. Верно?

– Верно, и все-таки… – запальчиво начала Перовская, но Гриневицкий усмехнулся:

– Все-таки – что? Совершенно ничего. Помешало неудачное стечение обстоятельств. Такое же, какое помешало в ноябре прошлого года, когда вы лежали под насыпью, готовясь посигналить Ширяеву соединять провода. Помните?

Вопрос дурацкий, конечно. Будто Перовская могла забыть ночь провала грандиозных планов.

Перовская старалась не вспоминать те неудачи. Однако Котик заставил…

– Тогда почему-то вы ни от кого не потребовали пустить себе пулю в лоб, да и сами этого не сделали, – со злым ехидством продолжил Гриневицкий. – Помню, все причитали: динамит-де плохой, да и мало его было, мол, даже если подорвали бы царский поезд под Москвой, не уверены, что взорвался бы именно тот вагон, который нужен. Для себя вы оправдания нашли, что ж не хотите найти их для Халтурина? Ну, не удалось это покушение – надо работать дальше, готовить новые!

– Не выйдет у нас ничего, – вдруг угрюмо сказал Халтурин, которому это неожиданное заступничество придало смелости. – Слышали, ему гадалка напророчила, что все покушения переживет? Еще когда Березовский промахнулся. Сначала Каракозов промазал, потом Березовский. Он якобы тогда к гадалке пошел аж в самом городе Париже, а может, еще где-нибудь, та ему и говорит: ничего не бойся, всякая беда от тебя убежит…

Перовская снова взвилась, словно змея, которой наступили на хвост:

– Ты суеверный мещанин, Халтурин! Глупец! Ничего толком не знаешь, а туда же, каркаешь, как ворона: не выйдет, не выйдет! Мы все здесь прогрессивные люди, не должны забивать себе голову идеалистическими бреднями! Гадалка! Пусть царь и ходит к гадалке! А мы делали свое дело и будем делать! – Она перевела дух и закончила уже тише: – И, если на то пошло, она ему предсказала пережить шесть покушений, понятно? А седьмое станет роковым!

– Женская логика, – промурлыкал Котик, щуря янтарные глаза, и только сейчас до Перовской дошло, что она сама себе противоречит. Упрекает Халтурина в том, что он верит в предсказания гадалки, а сама-то…

Кому-то другому она должным образом ответила бы, но Котику только виновато улыбнулась, искательно заглянув в его янтарные глаза, которые он тут же отвел.

– А между прочим, товарищи, – торопливо сказал Желябов, не без ревности наблюдавший эти дурацкие переглядки, – если посчитать… если посчитать, сегодня ведь было пятое покушение! Вот смотрите!

И он принялся перечислять, загибая пальцы, а остальные смотрели на эти его сильные, толстые, крестьянские пальцы (он ведь происходил из крепостных крестьян) – и непроизвольно загибали свои, про себя отсчитывая: раз, два, три, четыре, пять…

Раз!

Дмитрий Каракозов около Летнего сада в Петербурге.

Два!

В Париже – польский эмигрант Березовский.

Три!

2 апреля 1879 года прогуливающегося по Дворцовой площади императора пытался убить уже известный нам растяпа Соловьев.

Четыре!

Несостоявшийся взрыв под Александровском и напрасное крушение свитского поезда под Москвой в ноябре 1879 года!

Пять!

Сегодняшний напрасный взрыв в Зимнем дворце!

– Вот видите! – торжествующе воскликнул Желябов. – Цель близка! Главное, руки не опускать. Шестое, потом седьмое – мы достанем его! Достанем!

– Мы должны убить царя! Убить во что бы то ни стало! – яростно крикнула Перовская. – У меня есть запасной вариант. Во втором часу дня царь ежедневно выезжает в Летний сад и там гуляет.

– Шпики и охрана, – скучным голосом напомнил Гриневицкий.

– Согласна, что тут неудобно. Расстояние короткое, и трудно здесь, где сравнительно мало народа, быть незамеченным. Но вот по воскресеньям император ездит на развод в Михайловский манеж. Я сама проследила. Обычно он возвращается по Малой Садовой или по Инженерной улице, выезжает на Екатерининский канал. И тут и там удобно устроить засаду. На повороте от Михайловского театра на канал царский кучер всегда задерживает лошадей: там скользко на раскате. Вот тут очень удобно метать бомбы. На малой Садовой стоит дом графа Менгдена. В нем свободное помещение в подвальном этаже, оно сдается внаем. Там легко устроить подкоп под улицу.

– Принципиально, – сказал Желябов, – я ничего не могу возразить против того, что говорит Софья Львовна. Но… Как-то, товарищи, разуверился я в силе этих подкопов и взрывов. Уж на что все было хорошо в Зимнем дворце устроено, а ничего не вышло. Только вред для партии. Мне больше по душе метательные снаряды, которые нам придумал Николай Иванович.

Николаем Ивановичем звали Кибальчича. При упоминании метательных снарядов этот угрюмый чернобородый человек встрепенулся и сказал ровно и бесстрастно:

– Видите ли, господа, скажу вам прямо… Мне до народа нет дела. Я – изобретатель. У меня теперь – чертежи. Я даже сделал математические вычисления и решил выстроить такой корабль, чтобы летать на нем по воздуху. Управляемый корабль. Ну, только думаю, при царе летать не выйдет. Не позволят. Тут нужна свобода! Еще придумал я и снаряды… И мне очень интересно попробовать эти снаряды на людях. И форму для нашей цели я придумал – плоская, как конфетная коробка, завернуть в белую бумагу. Я вам динамит дам, запальные приспособления. Нет, дам кое-что эффективнее, чем динамит, – гремучий студень, лучше заграничного. Там скляночка, как бросите – разобьется – и кислота – моментально и взрыв, и мне интересно, как по человеку будет?..