Коронованная распутница - Арсеньева Елена - Страница 34

– Возьми его, отнеси куда-нибудь да брось.

– Не смею я этого сделать, – отвечала трясущаяся служанка.

– Когда ты не возьмешь, – сказала Марья, – то призови своего мужа.

Был уже поздний час ночи; Марья, измученная душевно и телесно, упала на кровать. Сон сморил ее, но то был неспокойный сон. Так же, в легком полузабытьи, дремала и Катерина. С трудом дождались утра, Катерина пошла и привела к Марье своего мужа, первого дворцового конюха Василия Семенова.

Марья поднесла ему водку, а потом подала завернутого в куль мертвого ребенка и велела выбросить в укромное место.

И Катерина, и Василий были крепко преданы этой доброй, щедрой на подарки, но несчастливой девушке, поэтому повиновались беспрекословно. Однако в хитром деле сокрытия улик они были не искушены, поэтому концы в воду спрятать не смогли – так, как оно следовало бы…

Через два или три дня приехал из Ревеля Орлов и застал любовницу едва живой.

– Что с тобой сделалось? – спросил он испуганно – никогда не видел Марью такой изможденной.

– Маленько было не уходилась, – ответила она со слабой улыбкой. – Вдруг схватило: сидела я у девок, они после насилу меня в мои палаты привели, и месячное вдруг хлынуло из меня ведром.

Орлов поверил.

Между тем при дворе, между денщиками, фрейлинами, служанками, придворными дамами ходили слухи, которые тревожили Марью. Говорили, будто в Летнем саду у фонтана в зарослях нашли мертвого подкидыша. Кто говорил, что это дитя Гамильтон (все-таки приметили люди ее полноту, а потом внезапное похудение!), кто обвинял других фрейлин, которые блудодействовали направо и налево, только лучше умели таить шило в мешке. Орлов, слушая сплетни, порочившие его любовницу, взбесился и устроил ей допрос с пристрастием:

– Как это на тебя говорят, что ты родила и ребенка убила?!

Та стала плакать и клясться:

– Разве бы я тебе о таком деле не сказала?!

– А почему ж все вокруг твердят, будто ребенок, найденный у фонтана, – твой?

Марья вновь стала плакать и божиться, но сомнение не ушло с лица Орлова, и Марья опасалась, что любовник ей не поверил. По этой причине или по другой, но он начал все более от нее отдаляться. И опять возобновилась его связь с генерал-майоршей Авдотьей Чернышовой…

Замученная ревностью, Марья решила погубить свою соперницу сплетней – одной из придворных интриг, которые так часто удавались другим, почему бы и ей не попробовать? Она задумала напугать Орлова и тем отвадить от Авдотьи. Он хоть был удалой любовник, но большим умом не отличался, так что Марья рассчитывала с успехом заморочить ему голову. И вот как-то утром, когда Орлов пил у Марьи кофе, та потребовала с него сохранения строжайшей тайны и стала говорить:

– Сказывала мне сама государыня-царица о том, что один денщик говорил с Авдотьей о ней, о царице: кушает-де она воск, оттого у нее на лице угри.

Орлов со страхом и любопытством начал спрашивать, кто же этот денщик, решившийся на такое ужасное преступление. Марья никого не называла.

После этого Орлов отбыл по служебному поручению.

Довольная началом интриги, Марья решила пойти дальше и, всеми силами желая выкопать своей сопернице яму поглубже, принялась рассказывать княгине Прозоровской и многим другим при дворе, что о страсти царицыной есть воск и об угрях, на ее лице происходящих, говорили Чернышова с Орловым. Она, бедняжка, надеялась, что Орлов испугается этих слухов (оскорбление ее императорского величества!!!) и более с Авдотьей вязаться не станет.

Орлов воротился и попал в бушующий костер сплетен, главным топливом для которого был, оказывается, он. Денщик перепугался до потери рассудка. Оказывается, государыня считает его виновным! Надобно немедля оправдаться! Он тотчас бросился к императрице, пал к ее ногам и принялся уверять, что никогда ничего не говорил ни о воске, ни об угрях.

Катерина вытаращила глаза. Оказывается, сплетня, которая была на устах у всего двора, не дошла до нее! Однако она сочла себя оскобленной тем, что все вокруг, оказывается, обсуждают угри, которые и в самом деле ей ужасно досаждали, и призвала первую виновницу, пустившую слух: Марью Гамильтон.

Та сперва запиралась, но когда Катерина пустила в ход кулаки (она вообще, при всем своем покладистом и веселом нраве, была вспыльчива и драчлива), Марья повинилась во всем.

Ее немедленно заточили в камеру Петропавловской крепости. Вполне возможно, Катерина скоро бы отошла и простила красавицу, которая только из ревности сама себе вырыла яму. Но случилось так, что комнату Марьи обыскали и нашли вещи: украшения и кое-что из платья, – которые Катерина с изумлением признала своими.

Петр в ту пору только что вернулся из Москвы, где заканчивались расследование и казни по делу царевича Алексея. Он был опьянен количеством пролитой крови, рука его еще самопроизвольно подергивалась, норовя подписывать новые и новые смертные приговоры, а в голосе еще раскатывались грозные басы. Поэтому допросы Марьи велись весьма сурово, с острасткою… Она сперва запиралась в воровстве и дивилась, откуда у нее столько добра – она-де брала по малости! – а потом во всем созналась, видя, что все равно ей никто не верит. Более того – когда кто-то высказал утихшее было подозрение, не ее ли тот младенец, который был найден мертвый в Летнем саду, она повинилась и в этом.

Привели на допрос Катерину Терновскую. Она, рыдая и виновато глядя на госпожу, поведала о той ночи, когда Марья родила ребенка, убила его и повелела Катерине его спрятать…

Марья признала, что обвинение верное. Не запиралась ни в чем. Однако Петр накинулся на нее с яростью неописуемой! Даже судьи удивились: зачем подвергать пыткам преступницу, которая ни в чем не собирается запираться? Конечно, с приказом они спорить не стали – Марью вздернули на виску, дали плетей. И добились-таки искомых подробностей! К признаниям Марьи прибавились клятвы в том, что да, она в убийстве и краже виновна, но никто, кроме Терновской, об этом не знал, и Иван Орлов, любовник ее, об сем не ведал.

Орлов это с готовностью подтвердил, а также добавил, что вообще считал Марью сущей блядью и жил с нею, лишь повинуясь ее мольбам, а так – никакой особенной охоты у него до нее не было. Вообще в том, что Марья содеяла, его дело – сторона.

Ну что ж, признательные показания были получены, настало время суда. И по законам петровского времени, и по законам предшествующей эпохи, по «Уложению» царя Алексея Михайловича, за убийство незаконных детей полагалась смертная казнь. И Марье другой дороги не было, кроме как на эшафот.

И тут Катерина спохватилась. Ей уже давно было жалко злосчастную камер-фрейлину (императрица знала, что бедняжке всего лишь не посчастливилось, ей просто не сошло с рук то, что сходило другим!), к тому же за Марью били челом ее родственники и свойственники, поэтому она решила просить Петра о снисхождении, причем почти не сомневалась в успехе. Однако, к изумлению своему, наткнулась на яростное сопротивление.

Тогда Катерина привлекла в помощь любимую невестку Петра, царицу Прасковью Федоровну, которой, как говорили, он ни в чем никогда не отказывал и отказать не сможет. Не раз случалось, что она просила кому-то милости – и уговаривала царя, который подписывал просьбы о помиловании. Петр был в духе, выслушал невесткино челобитье терпеливо, выслушал также поддержавших ее Брюса, Апраксина, Толстого, а потом сказал, что не может помиловать Марью ни по Божьему, ни по человечьему закону. Ему робко пытались напомнить, что Марья уже год в заключении, четыре месяца – в кандалах, подвергалась пыткам, но Петр ответствовал, что должен неуклонно выполнить закон.

Сподвижники его, которые не единожды видели, как зверски он нарушал все законы, а порою создавал новые, чтобы оправдать свои действия, частенько вообще действовал и без всякого оправдания, были поражены такой настойчивостью и холодностью к судьбе женщины, бывшей любовницы! Эти опытные, много пожившие люди обменялись быстрыми взглядами… В голове каждого мелькнул ответ на вопрос, почему столь упрям оказался Петр… Ответ этот заключался в одном слове, но никто не осмелился произнести его вслух, да и нужды в том не было. Теперь оставалось только ждать казни.