Прыжок - Коул Мартина - Страница 42

Каролина причмокнула губами.

— Не понимаю, почему зло. Если вам интересно мое мнение, то он мне кажется эгоистичным ублюдком. Моя мама говорит, что все они, мужики, ублюдки и эгоисты. Вы отдали ему двадцать лет, ухаживали за ним, за домом, занимались делами. Наверное, ему пойдет на пользу, если вы покажете кое в чем свою силу. Я знаю, что Вейн гордится мной и тем, как я со всем управляюсь. И вот что еще скажу вам: я стала ему немного дерзить. Такого я никогда себе не позволяла до того, как он сел в тюрьму. И мне нравится моя независимость. Находясь рядом с ним с детства, я мирилась с тем, что всегда он заказывал музыку, и танцевала под его дудочку. Делала все, как он хотел. — Почти в точности по вашему сценарию.

Каролина замолчала, чтобы отпить глоток кофе.

— Настало время спасать свою жизнь, девочка! — с подъемом продолжила она. — Все, о чем бы он вас ни попросил, сначала долго и хорошенько обдумывайте. Слушайтесь разума, а не сердца. Это единственный стоящий совет, который я вам могу дать. Вы красивая, милая женщина, так что не продавайте себя слишком дешево. Если вы хотите его — получите свое, но на ваших условиях. Примерно то же самое я проделала с моим Вейном. Заставила этого бедолагу встать передо мной на колени и, право дело, почувствовала себя от этого далеко не так хорошо, как ожидала. В действительности, оставшись без него, я не делала и шагу из дома, не ходила ни разу на сторону с тех пор, как его посадили. Но ему дала понять, что болтаюсь повсюду — не то чтобы с кем-то путаюсь, а просто гуляю со своими подругами и все такое. На самом деле я езжу в «Бинго» с мамой по пятницам, это в Мекке, так она меня пытается развлекать, а мой папа в это время сидит с детьми! Я же понимаю, что в жизни многое делается не так, как об этом принято говорить; чаще случается иначе, но об этом обычно умалчивают. И тогда людям приходится самим думать. Это вроде игры, и как бы только мы знаем ее правила…

Донна по-доброму улыбнулась этим простым словам и той правде, которую они в себе заключали. «Каролина, молодая девушка, жизнь которой гораздо труднее, чем я могу себе вообразить, лучше меня разбирается в мужчинах. Не знаю, может, это к ней пришло с материнством. Может быть, она, как львица, сражается за своих детей, только и думая, как защитить их. А личность при этом отступает на второй план. Возможно, меня зря от всего оберегали…»

Она познакомилась с Джорджио спустя шесть месяцев после гибели родителей в той ужасной автомобильной катастрофе, когда столкнулось много машин. Джорджио пришел и перевернул всю ее жизнь.

Ее единственным живым родственником оставался брат Хамиш. Будучи старше ее на двенадцать лет, он жил своей жизнью в Ливерпуле. Остер Хамиш, в молодости окончивший университет, хотел казаться респектабельным джентльменом, и его двое детей напоминали персонажи из старых фильмов 40-х годов. Дети называли Остера Хамиша и его жену Аннабел матерью и отцом, а не мамой и напой. Теперь они оба уже выросли, оба вели образцовую жизнь, никогда не хохотали громко, от души и не играли во что-нибудь более шумное, чем «Монополия»…

— Принести вам еще кофе? — Вопрос официантки прервал размышления Донны.

— Вы выпьете еще кофе, Каролина?

— Выпью, если вы закажете и себе.

Донна кивнула молоденькой официантке, удивляясь, насколько легко она себя чувствовала в обществе Каролины.

— Пенни за ваши мысли, Донна? Я уже испугалась было, что мы вас там потеряем. Собиралась повесить вам на грудь табличку с надписью: «Нормальная служба возобновится как можно скорее».

Донна откинула голову и громко рассмеялась.

— Знаете, Каролина, вы такая смешная! Вы как доза лекарства. Я так рада, что встретила вас сегодня. Право же, очень рада!

Каролина улыбнулась в ответ, но улыбка вышла несколько грустной:

— Я тоже рада, что встретила вас. И спасибо за щедрое угощение для моих детей. Да и вообще…

— Можно мне мороженого? Ну пожалуйста! — с умильной гримаской попросил Майкл Джозеф.

Донна улыбнулась маленькому мальчику и сказала:

— Сегодня, Майкл Джозеф, ты можешь съесть все что захочешь!

Он в восторге захлопал пухлыми ручонками.

Джорджио лежал на своей койке в камере и изводил себя воспоминаниями о последнем свидании с женой. Глаза его были устремлены на фотографии Донны, приклеенные к стене возле его постели… Он все никак не мог поверить, что Донна оказалась способной так резко обойтись с ним. Никогда, ни разу за всю их совместную жизнь она ничего подобного не делала. Он испытал сильное потрясение, внезапно осознав, насколько остро нуждается в ней. Особенно теперь, когда и дом, и бизнес — все записано на ее имя. Буквально все, ради чего он работал и что построил. Один дом стоил столько, что эта сумма могла составить небольшое состояние. А деньги были нужны. Ему до настоящего момента и в голову не приходило, что Донна может взбунтоваться. Она ведь всегда делала именно то, что он хотел. «Однако, — мелькнула мысль, — и меня никогда не сажали в тюрьму на долгие восемнадцать лет…»

Тут в камеру ворвался Тимми. Он весь так и сиял от радости.

— Все в порядке, Джорджио, сын мой? У меня только что так здорово прошло свидание с моей старухой и с обеими моими девочками. Одна, правда, из них беременна, но тут все в порядке, потому что ее типчик хочет жениться на ней: мои брательники за этим присмотрят. Хороша семейка, а? Что бы мы делали без нее? Посмотри-ка сюда!

Тимми сунул Джорджио под нос фотографию девушки в возрасте двадцати-двадцати одного года с младенцем на руках. Ребенок, девочка примерно двух лет от роду, была похожа на мать. Сразу видно было, что они — мать и дочь.

— Вот моя Трэси. А ее маленькую дочку зовут Коринн. Миленькая малышка, не правда ли?

Джорджио молча кивнул.

— Они обе у меня очень хорошенькие. — Тимми поцеловал фотографию и улыбнулся: — Догадайся, что мне сказала моя старуха? Видел молодого парня, который только что прибыл в крыло? Брумфильда? Ну, такой мозгляк… Он здесь за то, что приставал к маленьким детям, кусок дерьма! Кажется, он изнасиловал пятилетнюю девочку. Я-то думал: мол, забавный парень, потому что в отличие от других хмырей он никогда не рассказывал о своем деле. Я ему покажу дело, долбаному гаду! Принял его за хорошего парня, ну, знаешь, тихоню такого. Ох, я и вздрючил его сегодня ночью! Погоди, я еще скажу Левису. Он вынет все кишки у тюремщиков за то, что они не проинформировали его. Держу пари, они выжидают, чтобы затем перевести Брумфильда в одиночку. Чтобы у него была собственная камера, представляешь? Боже ж ты мой, мы тут и так сидим все в тесноте и к тому же должны нюхать, как эта крыса смердит!

— А он и правда такой придурок? — с отвращением спросил Джорджио.

Тимми кивнул.

— Конечно, чтоб он сдох! Представь только: он будет тут сидеть с нами. Но, очевидно, парень все-таки немного шизик. Ну, может, и не вполне… Он еще больше рехнется, когда я с ним расправлюсь, с извращенцем поганым! Изнасиловал маленькую девочку, совсем ребенка. Она еще даже не ходит в школу. Ей пришлось накладывать тридцать швов, после того как он ее оприходовал. Ничего удивительного, что он любит смотреть детские передачи, а? Наверняка кончает от них… — И Тимми затопал вон из камеры, чтобы разнести новости по всему крылу.

Джорджио был потрясен. Парню явно грозила смерть или в лучшем случае серьезное увечье. Джорджио не мог отыскать в себе ни на йоту сочувствия к парню. У большинства мужчин в крыле были либо собственные дети, либо племянницы или племянники. И даже геи ненавидели педофилов. В этом месте педофилы считались мразью, но так оно и должно быть! Ни у кого не было времени, чтобы пестовать у себя «синдром социального работника», и не принимались во внимание доводы, что над подобными людьми в детстве, скорее всего, тоже надругались. Большинство заключенных происходили из неблагополучных семей, где над детьми всячески измывались, били и делали с ними что угодно; однако заключенные боготворили детей. И не могли ни понять подобного, ни найти оправдание тем, кто надругался над ними. Просто не способны были таких подонков прощать. Здесь даже истинные католики не проявляли ни на унцию милосердия по отношению к педофилам.