Тропами карибу - Крайслер Лоис - Страница 9

В событиях весны не было ничего идиллического: они диктовались жизнью.

Как-то ночью я проснулась от громкого плеска воды и продолжительных, ни на что не похожих криков, словно заика пытался говорить о чем – то быстро и горячо. Я вышла наружу. Это были морянки – два самца и самка, занявшие накануне разводье среди голубовато – белого льда в том месте, где ручей впадал в озеро.

Самцы дрались. Один из них, привстав над водой под углом в сорок пять градусов, преследовал другого. Самка поначалу оставалась поблизости, затем вылезла на лед. Выгнув смертоносной дугой спину, отжав книзу остроконечный хвост, преследователь летел, звучно шлепая по воде косо поставленными лапами. Наконец соперники схлестнулись; забурлила, запенилась вода, замелькали тела птиц. Затем последовал захват: один из самцов держал другого под водой так долго, что у меня зашлось дыхание. Бедняга еще пытался бороться. Его голова на мгновенье показалась над поверхностью, но победитель снова затоптал ее под воду.

Эта ночь принесла мне одно расстройство: я проклинала себя за то, что не разбудила Криса и он не мог заснять этот бой. И вот теперь мне представился случай загладить свою вину. В золотистом свете низкого солнца я возвращалась к палатке, и мое внимание привлекло какое-то движение в небольшой лощинке перед нею. Это были два песца, тусклые и бесцветные, как прошлогодняя трава. Рыжевато-коричневые, они были одного цвета с тундрой и потому нефотогеничны. Да и вели они себя неинтересно – просто сновали по лощине. Будить Криса ради них не хотелось. Но по «долгу службы» я все же расчехлила кинокамеру и собственноручно отсняла несколько футов пленки.

Внезапно ситуация стала памятно фотогеничной. Песцы поднялись на гребень берегового ската, еще покрытый снегом, и один из них съехал по крутизне вниз, присел по-кошачьи и с вызовом задрал морду к тому, что стоял наверху. Тот бросился вниз, налетел на первого, и они кубарем покатились по снегу. Потом один из песцов отделился и вторично помчался наверх с явным намерением снова прокатиться с горки.

Песцы безмолвно играли, отбрасывая длинные голубые тени. От каждой, даже малейшей, грядки снега тоже тянулась длинная голубая тень.

Я поспешно развернула громоздкую махину, сфокусировала, нажала кнопку.

Никаких признаков жизни. «Испортился! – вне себя от ярости подумала я. – Испортился, проклятый!» Уже бросившись – увы, слишком поздно! – за Крисом, я сообразила: просто кончилась лента. Песцы взглянули на меня и потрусили рысцой вдоль занесенного снегом берега. И бой селезней, и игра песцов были «самородочным материалом». «Самородок» – это действие, а не просто портрет, причем такое действие, которое можно заснять. Три самородка за сезон Крис считает большой удачей. А я за одну ночь упустила два!

Ухаживание, бои за самок, насиживание яиц, цветение – поток жизни бурно стремился вперед. Среди скал, на юго-западных отрогах гор, распустились первые цветы. Это были какие-то неизвестные мне цветы и бледно – лиловые ветреницы, «Надели свои малицы», – заметил Крис, имея в виду их мохнатые стебли. Тундра пестрела нарядными куртинками желтого ледникового гравилата, тоже с мохнатыми стеблями.

Но все это было ничто по сравнению с одиноким кустиком желтеньких цветочков, на который я набрела, идя по голому гребню горы. Кустик этот ютился среди бахромчатых веероподобных лап белого лишайника. Он был в дюйм высотой, дюйма два толщиной и сиял, как неоновая реклама. Осмотрев его, я поднялась и внимательно огляделась вокруг. Впервые я с удивлением отдала себе отчет в том, что пройдет месяц и эти многомильные, монотонные, рыжевато-бурые пространства оденутся зеленью.

Особенно глубоко запал мне в душу один вечер. Вечерами в тундре вообще хорошо. Весь день тундра лежит широкая, плоская, горячая, пустая и мертвая.

И вся колышется от марева. А вечером оживает и обещает кое-что показать.

Вечерний свет широкий, теплый, приятный.

Мы ужинали на веранде. Я хотела обратить внимание Криса на пять оленей, казавшихся жемчужными в свете низкого солнца, и уже начала говорить, как он перебил меня, негромко воскликнув:

– Вот они! Те самые птицы, что поют как ветер.

Над белым озером показались две темные птицы – короткохвостые поморники, совершающие брачный полет. Они летели, почти соприкасаясь кончиками крыльев, – ведущий и ведомый. Летели они быстро. Их острые V – образные крылья созданы для стремительного движения и маневрирования в воздухе, и этот полет был вершиной их летного искусства. Они ныряли вниз, к самому льду, под острым углом отпрядывали назад, взмывали ввысь и снова пикировали. У нас дыхание перехватывало при виде такого совершенства и дерзновения. Они были как два сказочных конькобежца – ведущий и ведомый, с отчаянной дерзостью и мастерством скользящих не в двух, а в трех измерениях.

Выступления наших прославленных конькобежцев на льду покажутся после этого вымученным, жалким дилетантством.

Тут появился еще один поморник. Стремительный танец прервался. Птицы разъединились. Послышалось ворчливое мяуканье. Крис рассмеялся.

– Им не нравится, что этот тип встревает между ними!

Когда я начала мыть посуду, одинокий поморник вновь сделал попытку пристать к первым двум. Супруги грелись в ярком свете низкого солнца, лившемся над лощиной, – спокойные, нахохлившиеся, друг подле друга. Самка лежала, самец стоял рядом, чуть отступя назад. Смешно было видеть, как они согласно вертели головами: она поворачивала голову направо, и он – направо; она – налево, и он – налево. Быть может, причиной этого была новизна обстановки? Или и на берегу океана они столь же внимательны и осторожны? Всякий раз, как раздавалась песня подорожника или пронзительный крик утки, они настороженно поворачивали головы, словно голоса птиц говорили им о чем – то.

Итак, третий поморник снова подлетел к ним. Он должен был искать себе пару в здешних краях, иначе долгое путешествие в тундру лишалось для него всякого смысла. «Мяу!» – клювы супружеской четы немедленно раскрылись, издав тонкий, пронзительный крик. Тут только непрошеный гость окончательно отказался от своих намерений и улетел.

Супруги снова угомонились и сидели спокойно один возле другого, поглядывая вокруг.

Над берегом, неподвижно повиснув в воздухе, щебетал перепончатокрылый песочник. Он щебечет так быстро, что человеческий язык просто не в состоянии воспроизвести издаваемый им звук. «Птица с мраморными шариками в горле», называл его Крис. Эскимосы называют его звукоподражательно «лива – лива».

Песни птиц переплетались в воздухе. Вот взвился ввысь, а потом начал планировать подорожник. Торжествующе оглядывая сверху тундру, он с песней устремился вниз – подвижная, белеющая на солнце пушинка, в совершенстве владеющая искусством скольжения в воздухе. Еще один подорожник поднялся справа от меня. «Наш», обосновавшийся на шесте веранды самчик пел. Очень может быть, все они бегали птенцами по этой косе у озера и их отцы тоже пели здесь тихими просторными вечерами.

Над головой раздался звук кофейной мельницы, и возле веранды опустилась куропатка. В тот же миг поблизости опустились два подорожника, и куропатка, испугавшись, снова взлетела. Раздалось хлопанье крыльев, что-то прошмыгнуло у меня под ногами: куропатка пролетела через веранду и села на перекладину над самым моим лицом. Я замерла, потом съежилась и чуть подалась назад, чтобы как следует разглядеть алые египетские брови, трагически удлиненные, черные, как уголь, глаза и клюв. Спина птицы мраморно – четко выделялась на синеве неба; белоснежные меховые «чулки» казались удивительно мягкими.

Я повернула голову и молча посмотрела на Криса, который тихо подошел со стороны озера. Уставив на нас краснощекое загорелое лицо, он улыбался в свою темную бороду. Мы с любопытством ожидали следующего движения неробкой птицы.

Она наершилась, рельефно подчеркнув каждое перышко светло – голубой тенью.

Тут Крис, который зачастую проявлял себя сперва наблюдателем, а уж потом только фотографом, чем нимало и сердил, и смешил меня, расчехлил камеру и успел – таки щелкнуть куропатку во весь кадр, прежде чем она улетела.