Тропами карибу - Крайслер Лоис - Страница 24

Теперь волчата открывали нам тундру, как никто другой. Первым делом они обратили наше внимание на безымянные комочки костей и перьев – останки птиц, погибших здесь нынешней весной, – больных, старых, обессиленных либо захваченных поздней бурей птиц; они проделали долгий путь к тундре, где впервые увидели свет и услышали песни своих собратьев, и здесь умерли.

Леди поймала мышь. Это была ее первая добыча. Она пришла с нею к Крису, и он похвалил ее. Леди танцевала вокруг него, сияя от гордости.

Затем волчата продемонстрировали нам то самобытно – неповторимое свойство всего дикого, которое так поражает нас в сказках братьев Гримм.

Дело было так. Мы шли с волчатами по новому маршруту, и я обернулась взглянуть, почему отстала Леди. Наш черный волк стоял возле куртинки впервые открытых им темно-розовых маргариток и знакомился с ними! Он водил по ним носом, поднимал лапу и трогал их. Позже нам приходилось наблюдать, что и другие молодые волки точно так же знакомятся с впервые открытыми ими цветами.

Волчье любопытство бескорыстно и идет гораздо дальше страха и интересов желудка. Впервые раздавив гриб дождевик, Леди отпрыгнула назад, чихнула и снова хлопнула его лапой. Любопытствуя, она подбежала ко мне; сидя на земле, я рвала и ела первые, еще кислые ягоды голубики. Я раздавила несколько ягод, она слизнула их языком и стала внимательно наблюдать за мной. Я сорвала еще несколько ягод и дала ей, после чего она сама сорвала и съела несколько ягод. Волчат тоже надо учить.

Все эти эпизоды имели отношение к еде. Подлинно бескорыстную зачарованность неведомым Леди проявила однажды утром, впервые увидев лед.

Она стояла и изучала лед в своей поилке, трогая его лапой. Даже после того как я налила поверх льда воды, она сунула лапу в воду и погладила эту новую для нее гладкую поверхность.

Затем мы открыли в натуре наших волчат какую-то темную, совершенно непонятную нам черту. Желая порадовать их, Крис однажды привел волчат к найденному им трупу оленя. Однако они не обрадовались, а как будто смутились, взволновались. Затем крошка Леди взвалила на себя неимоверный труд (надо полагать, такова была бы нормальная реакция ее родителей) – стала прятать мясо.

Она отрывала кусок, уносила и, держа его в челюстях, деловито выкапывала ямку. Она клала мясо в ямку и засыпала его взрыхленной землей, подгребая землю не лапами, а своим нежным носом. Затем она спешила обратно к туше. Не желая рисковать всем своим достоянием, она прятала куски по разным местам.

Ну а что делал тем временем Курок?

Курок ел!

Чем это объяснялось – различием между самцом и самкой? Или несходством характеров? Долгое время спустя нам довелось наблюдать, как Леди два часа работала, словно вол, под палящим солнцем, пряча по частям добычу, а маэстро Курок прохлаждался поблизости в тени ив. Но мы видели за работой и его, и он трудился даже еще прилежнее Леди, делая большущие концы с тяжелыми кусками мяса, чтобы спрятать его; единственным стимулом к этому у него был дух соперничества, опасение, что его мясо могут присвоить чужаки. Леди же действовала как будто из более общих побуждений. Мясо положено прятать, вот и все.

Волчата были весьма не похожи друг на друга. Леди отличалась диким, крайне независимым нравом, была бесстрашна, игрива и всегда предводительствовала, всегда знала, куда идти, что делать. Курок поражал меня сочетанием барственности и робости, хотя, возможно, это вполне естественное сочетание. Он был сложной натурой, Леди – простой. Она, казалось, всегда куда-то стремилась, словно шла навстречу судьбе. А раз в пути – пустяки были для нее безразличны.

Другое дело Курок. Он любил роскошь. В жаркие дни он занимал единственный прохладный уголок в загоне – похожую на логово пещеру. Это само собой разумелось. Леди же с полным безразличием спала где придется прямо на солнцепеке. Когда Крис и для нее выкопал тенистую пещеру, она два дня с недоверием обходила ее: «дикое» место!

Курок был очень привязан к Леди. В нашем загоне не было ворот. Мы отгибали в одном месте верх металлической сетки и переступали через нее. И вот однажды вечером Курок чуть не сошел с ума. Мы посадили Леди в загон, а он этого не видел, тем более что часть пути Крис нес ее на руках. Курок решил, что Леди пропала, и побежал в тундру искать ее, а когда вернулся к загону, она была тут как тут. Кланяясь и улыбаясь, она бегала вдоль изгороди с другой стороны и приглашала его к игре. Он был до того расстроен, что никак не давался в руки и не шел домой.

Очутившись наконец в загоне, бедный волчишка думать забыл о всяких удобствах и хотел лишь одного – быть поближе к Леди. Даже на следующий день, оставив свою тенистую пещеру, он лежал рядом с нею на припеке, положив большую поджарую лапу на ее пушистый мех.

Много времени спустя Крис сказал мне:

– Я допускаю, что когда-нибудь Курок может стать опасным, но свирепым – никогда.

У волчат было сильно развито чувство собственности. Они не ссорились из-за еды: кому первому доставался кусок мяса, тот и съедал его. Но если случалось, оба хватали мясо одновременно, начиналась игра «кто кого перетянет». До драки дело не доходило, но каждый цепко держал лакомый кусок, не желая уступать его другому. Волчата шлепались на землю, рычали, тянули мясо к себе, упирались – и все ритмично, словно под барабанный бой.

Однажды Крис решил инсценировать и заснять эту борьбу. Он наладил камеру и бросил волчатам большой кусок мяса. Оно досталось Леди. Курок лишь взглянул на нее, затем сел и выжидающе уставился на Криса, то и дело поспешно оглядываясь через плечо: не просмотрел ли он, как его доля пролетела мимо. Крис рассмеялся и, сжалившись, бросил кусок и ему.

Волчата и не подозревали, что, когда запас мяса иссякал, они могли убить нас горем, если б стали попрошайничать. Но они никогда не канючили куски. Если они и голосили, так только тогда, когда мы уходили и оставляли их одних.

Они были игривы и все делали наперекор, как щенки. Однажды дождливым вечером я стояла у юконской печки и терпеливо просушивала их подстилки.

Затем я расстелила подстилки в их спальном ящике в загоне. Волчишки заскочили в ящик, выволокли подстилки и, расправив их лапами, улеглись на них прямо под дождем!

Время от времени то темное и дикое, что окружало нас со всех сторон, давало себя знать. Однажды утром Крис заметил гризли, который шел по ущелью на юг. Поначалу казалось, что медведь свернет в сторону реки Нигу. Но к тому времени как я принялась мыть посуду, он проходил уже мимо Северного озера, не собираясь никуда сворачивать, и стало ясно, что он не охотится, а просто гуляет. Мы приготовились. Я погасила примус и наладила погремушки. Крис занял позицию у «предела дерзновения». Я до последней минуты надеялась, что медведь пройдет мимо, не заметив нас.

Он шел уже низом, под самым лагерем. Это был чудовищно огромный зверь и – красавец. Его лапы и голова были сама чернота. Свое прекрасное светлое рыжевато-коричневое одеяние он носил, словно просторный плащ. У него был наиболее резко выраженный загривок, какой я когда-либо видела у медведя. При каждом движении передних лап он колыхался из стороны в сторону и казался то черным, то рыжевато-коричневым. Когда медведь входил в тень, загривок превращался в гребень допотопного ящера, взбегавший от низко опущенной головы к бугру над плечами.

Гризли поднял взгляд и тотчас направился вверх, как поступил бы на его месте всякий разумный медведь. Когда он подошел к «пределу дерзновения», мы вскочили и пустили в ход наши погремушки. Медведь понесся вскачь на юг, в своем первоначальном направлении, и лишь только раз рискнул взглянуть назад, чуть повернув голову набок.

– Посмотри на волчат, – понизив голос, сказал Крис. – Теперь он у них по ветру.

Леди стояла на самом высоком камне в загоне, Курок – под нею. Хотя они не могли видеть гризли, оба усиленно вбирали в себя впечатления. Голова Леди была высоко вскинута, глаза сумрачные, потемневшие. «Она сейчас совсем как настоящий волк», – прошептал Крис. В тусклом свете утра у нее был какой-то жуткий вид.