Таможня дает добро - Воронин Андрей Николаевич - Страница 50

Но чуда не случилось. Когда Дорогин вновь открыл глаза, та же картина стояла перед ним.

— Уже ничего не поделаешь, — вздохнул Сергей, отпуская педаль тормоза. И машина сама, с незапущенным двигателем, покатилась с горы. Это было странное чувство — ехать в полной тишине, когда слышно лишь стрекотание кузнечиков и свист птиц, радостный, утренний свист.

Машину Дорогин оставил возле изгороди. По всему было видно, что пепелище уже перебирали, скорее всего, когда доставали трупы. Ни ограждения, ни предупреждения о том, что ходить здесь нельзя, не было. Но и без них Дорогин не мог себя заставить переступить невидимый порог дома. Он стоял, представляя себе, как бы все могло сложиться, приедь он раньше. Скляров вышел бы из дому с недоверчивой улыбкой на губах, с надеждой во взгляде.

— Привез? — спросил бы он.

— Привез, — радостно ответил бы ему Дорогин. — Я же обещал.

— Я и не сомневался. Проходи в дом, я тебя с женой познакомлю, с дочкой, внучкой.

«И конечно, я сразу узнал бы внучку, ведь я видел ее на фотографии. Но этого не будет, уже не будет никогда», — Дорогин запрокинул голову и посмотрел в прозрачное до синевы летнее небо, по которому плыли легкие, похожие на пушечные взрывы облака.

Странный контраст чувствовался здесь: яркая, зеленая трава, цветущие кусты и иссиня–черный, промытый дождем уголь от дома. Дорогин сжал в руке горсть углей, они захрустели, рассыпаясь, превращаясь в черный песок, который высыпался сквозь пальцы. Затем Сергей вытер руку о влажную с утра траву и побрел через сад, через луг к недалекому кладбищу.

Тропинка была хорошо протоптанной, сразу видно, что люди не забывают о мертвых. И стоило Дорогину хоть на секунду прикрыть глаза, перед внутренним взором ярко возникало изображение, виденное на сожженном хуторе: прямо у печи две трехлитровые банки с чистой водой, а в них огромные букеты цветов. Эти цветы выпадали из страшной реальности, казались полностью инородными, пришедшими из другого мира.

Сергей шел к кладбищу. Свистели птицы. Свежие могилы он увидел сразу — белесо–желтые кресты, еще не успевшие посереть под дождем и ветром, завядшие цветы, которыми были буквально усыпаны холмики, и единственный портрет у основания самого маленького креста. С фотографии улыбалась девочка, с такой же самой фотографии, которая осталась в Москве у Тамары.

«Вот мы и увиделись, вот я к тебе и приехал, — с горечью подумал Сергей. — Красивое кладбище, на таком бы и я хотел лежать. И вот в чем дело — я не знаю, на каком кладбище меня похоронят. А Гриша Скляров знал наверняка, с самого рождения знал, что существует кладбище, на котором лежит его дед, отец, на котором будет лежать и он сам.»

Эта мысль не успокаивала, а еще больше заводила Дорогина. Сергей закурил, стоя напротив креста, на котором чернела надпись, сделанная на куске оцинкованной стали: «Григорий Скляров», и даты жизни.

И тут Дорогин почувствовал, что он не один на этом пустынном кладбище. За спиной послышался шорох, затем все стихло. Сергей медленно обернулся, в его черных очках отразились кресты, кусты можжевельника, сосны, ни единой живой души рядом не было.

Хруст повторился совсем близко. Он повернул голову, и глаза в глаза Муму увидел пса, огромного, лохматого, на мощных, чуть подогнутых лапах. Шерсть на загривке стояла дыбом, на боках болталось несколько сухих серых, явно еще прошлогодних репейников. Пес не дошел до дороги метров десять, остановился и принялся зло разрывать землю когтистыми лапами. Песок летел во все стороны. Зверь ощерил пасть, показав скошенные, чуть желтоватые страшные клыки.

Дорогину сделалось не по себе. Этот пес был словно бы воплощением самой смерти на безлюдном, но тем не менее идеально ухоженном кладбище. Пес зло хлестал по бокам хвостом, но не спешил приближаться к человеку, словно бы говорил ему своим рычанием, мол, убирайся отсюда подобру–поздорову. Дорогин довольно хорошо умел обращаться с собаками. Животные чувствовали, что этот человек зря зла не причинит, будь ласков с ним, и он ответит тем же.

Но в загадочном псе, появившемся на кладбище словно бы ниоткуда, ощущалась неутоленная злость, ненависть ко всем живым. Можно было подумать, что у него нет хозяина, но на шее поблескивал вполне добротный, хотя и не очень дорогой кожаный ошейник с металлическими заклепками.

— Кто же ты такой? — пробормотал Муму, присаживаясь на корточки.

Он знал, когда разговариваешь с собакой, лучше всего, чтобы и твои глаза, и глаза зверя оказались на одном уровне. А еще лучше стать на четвереньки, тогда разговор пойдет как бы на равных.

— Ну и кто ты такой? Почему злой? Тебя кто?то обидел? Но не я же, — и Дорогин развел руками.

Он говорил спокойно, вкрадчиво — так, как разговаривал бы с человеком. Он не обманывал себя; собаки, даже самые умные, не понимают человеческой речи, зато отчетливо чувствуют интонацию, а иногда это даже больше, чем смысл слов. Слова могут обманывать, интонация же почти не поддается фальсификации. Злой человек может битый час говорить о любви, но его выдаст голос, холодный и бесстрастный.

Пес зарычал еще сильнее, выбрасывая из?под лап фонтаны песка, но тем не менее чуть ближе подобрался к Дорогину.

«Если он это делает, чтобы цапнуть меня, то лучше будет уйти», — подумал Сергей и, подняв на лоб темные очки, чтобы его собеседник–пес сумел получше разглядеть глаза, улыбнулся дружелюбно и приветливо.

— Ну?ка расскажи, кто твой хозяин и почему ты такой злой? Голодный, наверное? Я бы тебя угостил, но все съестное осталось в машине.

С минуту пес и мужчина смотрели друг другу в глаза. Дорогину казалось, что у пса они слезятся, но не от болезни, а от боли — почти человеческие слезы наворачивались на глаза у собаки. И Сергей ощутил, как в его душе тоже просыпается боль, словно они скорбят по одному и тому же человеку.

Ветер издалека донес запах гари.

Пес, будто поняв, что перед ним человек, которого не надо ни бояться, ни ненавидеть, прилег в свежевырытую песчаную яму, влажную и прохладную. Он положил лохматую голову на широкие лапы, чуть прикрыл глаза, будто задумался.

— Ну вот, кажется, мы с тобой поняли друг друга, — Дорогин поднялся и, осторожно приблизившись к псу, потрепал его по загривку.

Тот ответил глухим утробным рычанием, но в нем уже не чувствовалось злости, только боль.

— Хорошо у вас здесь, красиво, свежо, но, наверное, скучно, — сказал Дорогин, аккуратно запуская пальцы под ошейник.

Пес поднялся, повинуясь руке человека. Он даже не пытался вырваться, но в то же время вел себя с достоинством — не его вели, он вел.

«Кладбище скорее всего очень старое», — подумал Дорогин, разглядывая надгробия.

Некоторые из них уже глубоко ушли в землю, в основном это были серые ледниковые валуны с одной стесанной гранью, в верхней части которых были укреплены металлические кресты, изъеденные ржавчиной так сильно, словно они не один десяток лет пролежали на морском дне. Надписи на старых камнях почти не читались, иногда с трудом можно было разобрать лишь дату рождения или смерти. Большинство надмогильных камней были похожи друг на друга.

«Сделаны, наверное, одной рукой. Да и надо ли на несколько окрестных деревень больше одного резчика по камню, способного изготовить надгробие?»

В листьях папоротника мелькнули два контурных ангела, поддерживающие выбитый на камне крест, незамысловатые, словно бы нарисованные детской рукой, и от этого еще более трогательные.

Пес несколько раз оборачивался, чтобы заглянуть Дорогину в глаза, словно хотел убедиться, что тот не изменил к нему своего отношения.

— И куда ты меня приведешь?

Сергей и пес, клички которого он не знал, обогнули могильный холм и оказались на другой стороне кладбища. Здесь еще царила тень, солнце осталось по другую сторону. Теперь к щебетанию птиц, к шуму старых деревьев прибавился еще один звук — неприятный, скрежещущий, мерный. Металл входил в каменистый песок, за деревянными крестами и надмогильными плитами виднелась куча свежего, еще влажного песка.