Тайна Мертвого озера - Козлов Вильям Федорович - Страница 9

— Что он — дурной? — Старик задумался. — Не было ему резону тута оставаться. Думаю, не одну сотню людей отправил он на тот свет со своими помощничками. Верой-правдой немцам служил, на груди — ихние побрякушки. Убег он, служивый. Чего ему тута в норе сидеть? Он привык к красивой жизни… — Как же, «граф„! — усмехнулся Шорохов. — Можа, и граф, — согласился Катышев. — На вид представительный, похож на барина и держался как господин… Раз, помню, замешкался я — не сразу пропустил в комендатуру, — так он обозвал меня «хромым быдлом“!

— Узнали бы вы его, если бы вдруг увидели?

— Неужто живой? — даже приподнялся со своей скамейки старик. — А коли и живой, так сюда бы вовек носа не сунул! На нем одном столько грехов висит, сколько и на сотне таких полицаев, как я, не наберется. Да что сравнивать! Зверь он был, душегуб! И Красновский отряд добивал у болота, и за Храмцовым охотился… Нет, коли жив, не вернется он сюда ни под каким соусом!

— Ну а если, как говорится, нужда припрет, мог бы он к вам обратиться?

Старик привстал со скамейки, глаза его заморгали, заскорузлые, со следами старых порезов пальцы так согнули ивовый прут, что он сломался.

— Эва чего, милый, сказанул! Да он меня и в лицо не помнит. Говорю, глядел на нас сверху вниз, как на скотину… Как же, граф! А я кто? Навозный жук.

— Какой он граф, — усмехнулся Шорохов. — Обыкновенный самозванец!

— Как тот самый Гришка Отрепьев? — заметил Катышев. — По телевизору тут показывали про Бориса Годунова…

— Вы сказали, никто из местных яму не копал… Кто же вообще зарывал убитых?

— Немцы наших не хоронили — мы их сами закапывали где придется. Сейчас и не найдешь, а сколько кругом безымянных могил нарыто!

— Но где-то покоятся останки Храмцова и его людей, — сказал Павел Петрович.

— И топили в болотах, и сжигали… — вздохнул Катышев. — Сдается мне, что смерть Филимона Храмцова тоже на совести карателей. Они мало кого в плен брали, невинных людей, детишек без жалости стреляли. А сколько домов сожгли!

Еще до встречи с Катышевым Павел Петрович поинтересовался у деревенских мальчишек, не приезжал ли сюда пожилой седой человек на «Жигулях» цвета слоновой кости — к деду Никите за корзинками. Ребятишки уверенно заявили, что такого не было. На «газике» приезжали двое из райцентра, сразу взяли десять корзинок, позавчера на «Запорожце» был один лысый с палочкой — он купил четыре корзинки. А больше на машинах никого не было. Тетки и бабки из окрестных деревень приходили, так они по одной корзинке покупали.

Никита Борисович не темнил, ничего не скрывал, не пытался себя обелять, и капитан ему поверил, да и вряд ли Гриваков нашел бы в нем себе помощника. Кстати, в деревне зла на Катышева никто не помнил, а ребятишки даже не знали, что он был когда-то полицаем.

Заплатив пять рублей за ивовые корзинки, Павел Петрович попрощался со стариком. Хитро прищурившись, тот спросил:

— Зря небось ехал, товарищ начальник? Вроде и память хорошая, а ничего такого больше не припомню.

— Какой я начальник, — улыбнулся Павел Петрович. — А приехал я не зря: такие замечательные корзинки в магазине не купишь! — И, уже попрощавшись, задал последний вопрос: — С пасечником из Клинов Кузьмой Даниловичем Лепковым не сталкивала вас судьба?

— Читал про него в районной газете, а встренуться не доводилось, — спокойно ответил Катышев. — Партизанил в войну, только навроде не в нашей местности.

Поздно вечером, лежа на койке в своем финском домике, капитан Шорохов внимательно проанализировал свою беседу с Катышевым: старик рассказал все, что знал, отвечал на вопросы толково, не напрягался, как бывает с человеком, который осторожничает, боится лишнее слово сказать… В этом отношении совсем другой Лепков: он как раз был немногословен, прежде, чем ответить даже на простой вопрос, обязательно подумает… Впрочем, люди разные, и характеры у них различные. И все-таки странно: Катышеву он, Шорохов, склонен больше верить, чем бывшему партизану Лепкову… Обычно фронтовики охотно рассказывают о былом, Кузьма Данилович же явно тяготился этим разговором. Скромность? Или что-то другое? По его словам, когда он узнал, что фашисты готовятся часть трудоспособного населения отправить в Германию, он хотел уйти из Песков, но не успел — запихнули в эшелон, в теплушке сговорился с попавшим в облаву переодетым нашим летчиком бежать. Побег удался — так он попал в Прибалтику к партизанам… Когда пришли свои, продолжал службу в рядах Советской Армии, под Гродно ранило в поясницу, после госпиталя был подчистую комиссован. Вернулся домой, вот теперь совхозный пасечник… Усмехнувшись, заметил, что биография у него самая обыкновенная и вряд ли для писателя представит интерес…

Судя по всему, Лепков не поверил, что он писатель, хотя Павел Петрович вовсю строчил в блокноте шариковой ручкой…

В занавешенное марлей окно пробивался слабый лунный свет, слышно было, как на озере звучно крякают утки, шумят над домиком высокие сосны, иголки с мышиным шорохом сыплются на пластиковую крышу. Услышав тяжелые шаги, Павел Петрович натянул одеяло до подбородка и прикрыл глаза. Дверь без стука тихо отворилась, в темном проеме смутно возникла высокая фигура.

— Паша, ты спишь? — негромко спросил Вася. В его густой шевелюре запутался голубоватый лунный лучик.

— Сплю, — еще тише ответил Шорохов, стараясь не рассмеяться.

— Утром, дружище, подниму ровно в пять, — сообщил Вася. — Я тут такую ямину нашел! Не удивлюсь, если сом попадется.

— Мне, знаешь, мед понравился, — сказал Павел Петрович. — После рыбалки махнем на пасеку к Кузьме Даниловичу? Килограмма два возьму, вот жена обрадуется!

— Торговаться буду я, — заявил Вася. — С незнакомых он за литровую банку двенадцать рублей дерет, ну а с меня — десятку.

— Вася, не буди ты меня на заре-е… — жалобно пропел Павел Петрович.

— За ноги в лодку стащу, если будешь сопротивляться, — засмеялся тот и прикрыл дверь.

— Черт бы побрал эту рыбалку! — проворчал капитан. — Выспаться не дадут! — Перевернулся на бок и, зажмурив глаза, стал внушать себе, что должен немедленно заснуть: «Все мысли прочь, руки стали ватными, ноги в коленях расслабились, дыхание спокойное, ровное, я хочу спать, спать, спать…» Аутотренинг сработал безотказно.

Через пять минут капитан Шорохов крепко спал.

9. МАЙСКИЙ МЕД

Василий Ершов был в приподнятом настроении: нынче утром на глазах у Шорохова он мастерски подсек и элегантно подвел к лодке полуторакилограммового леща. Плоская, как блюдо, золотистая рыбина, глотнув воздуха, дала подтащить себя к самому борту, а тут Вася в мгновение ока просунул под нее подсачок. И только оказавшись в лодке, дуралей-лещ изогнулся и бешено замолотил черным осклизлым хвостом по днищу, обрызгав их грязной водой, скопившейся под ногами. Ершов придавил его ногой, он счастливо смеялся, что-то лопотал, даже не сразу заметил, что удочку уронил в воду. Надо быть настоящим рыбаком, чтобы получать столько удовольствия от пойманной рыбины. У Павла Петровича тоже кто-то клюнул, однако, когда он взмахнул удочкой, на крючке ничего не оказалось. Когда солнце поднялось над бором, ему с трудом удалось уговорить Васю причалить к берегу, — тот надеялся еще одного, как он говорил, «лаптя» зацепить…

И вот они едут проселком на «Москвиче» Шорохова к пасечнику. Дорогу перелетают сороки, в стекло с костяным звуком ударился жук и отскочил. В багажнике две литровые банки для меда. Ершов пообещал, что он выпросит у старика майского, лечебного меда. Помогает от всех болезней, а он, Вася, запросто отличит любой другой мед от майского. Бывает, некоторые пасечники разводят сахарный сироп, а пчелы таскают взятки в улей прямо на пасеке. Такой мед напоминает патоку, хотя отличить его от настоящего неспециалисту довольно трудно, — по цвету и вязкости он точно такой же, как и цветочный. Ну а его, Васю, не проведешь! Без майского меда они не уедут.

Павел Петрович понемногу с меда перевел разговор на пасечника. Лепков — местный, до войны здесь был колхоз, он работал бригадиром полеводческой бригады, в шестидесятых годах образовался птицеводческий совхоз, развернулось крупное строительство, для рабочих стали возводить двухэтажные кирпичные дома, птицеферма оснащена передовой техникой, большой автомобильно-тракторный парк… Кузьма Данилович, выйдя на пенсию, занялся пчелами. Собственно, он и организовал колхозную пасеку. У него и своих ульев хватает, весь участок заставлен. Мед-то он продает на сторону свой. Был в городе на курсах пчеловодов, а теперь к нему приезжают учиться. Кто попробовал его меда, тот только к Лепкову за ним и ездит. Из города, из районного центра, из окрестных деревень. От меда Кузьма большой доход имеет, купил старшему сыну «Жигули», свой большой дом на отшибе, за домом луг, заросший клевером, рядом поле гречихи, так что его пчелам есть где взяток брать.