Приходи в воскресенье - Козлов Вильям Федорович - Страница 4

— Вы не ошибаетесь, — растерянно ответил я. Все это свалилось на меня как снег на голову.

— Министерство машу кандидатуру утвердило… — замминистра взглянул на управляющего. — Павел Васильевич тоже не возражает, хотя, должен признаться, мне стоило большого труда уломать его…

«Еще бы, — подумал я. — Какой еще дурак будет неделями болтаться по командировкам?»

— Ну так как, Максим Константинович? — с улыбкой посмотрел на меня заместитель министра. — Согласны?

— Я подумаю, — сказал я.

По лицу замминистра скользнула тень. Улыбка спорхнула с его чисто выбритого лица. Взглянув на часы, он сказал деловым тоном:

— Я улетаю завтра в Москву в час дня… — Он озабоченно перелистал записную книжку. — В одиннадцать утра я буду в тресте у Павла Васильевича, и вы мне сообщите о своем решении… — Он встал, давая понять, что разговор окончен, и вручил мне папку. — На досуге полистайте… Завод весьма перспективный.

Я пожал крепкую костистую руку заместителя министра, потом мягкую ладонь Павла Васильевича. Мой начальник сочувственно взглянул мне в глаза, чуть заметно пожал массивными плечами, дескать, была бы моя воля, я ни за что тебя не отпустил, но начальство…

3

И вот сумрачным сентябрьским утром я шагаю по длинному Московскому проспекту на Фонтанку, где находится наш трест. Обычно я езжу на автобусе, а сегодня решил пройтись пешком, хотя путь и неблизкий. От моего дома до Фонтанки километров семь будет, не меньше. Времени у меня до одиннадцати достаточно. Небо низкое, серое, без единого просвета. Оно гигантской непроницаемой шапкой нахлобучилось на город. Не слышно гула самолетов. Отменят рейс на Москву, и заместитель министра задержится в Ленинграде и даст мне возможность еще немного подумать.

Жил себе человек спокойно. Ходил на работу, ездил в командировки. Все у него более-менее благополучно: интересная работа, приличная зарплата, отдельная квартира, которую он обставил по своему вкусу, и даже серыми осенними вечерами не чувствует себя в ней одиноким волком. Есть у человека красивая женщина, которая ему нравится… и вдруг в один прекрасный день человеку говорят, что все это нужно бросить и уезжать в другой город, где построили новый завод… А если человек не хочет ехать в этот город, хотя он для него почти что родной? Если этот город двадцать лет назад обошелся с человеком жестоко? Не один год понадобился человеку, чтобы оправиться от безжалостного удара судьбы… И вот, когда годы притупили боль, а многие давние события поблекли, стерлись в памяти, судьба-злодейка снова швыряет меня в Великие Луки… Город послевоенной юности моей, моих юношеских несбывшихся надежд, первой большой любви. Город разочарований…

Я столкнулся со спешащим к автобусу прохожим и, извинившись, остановился. Увидел вдали влажно блестевшие железные крыши монументальных гранитных зданий, построенных еще в тридцатые годы. Убегая вдаль, мерцали трамвайные и троллейбусные провода. По широкому Московскому проспекту, мокро шелестя шинами, скользили машины. Разноцветными маяками смутно светились вдали светофоры. На повороте трамвай высек несколько ярких зеленых вспышек.

Проходя мимо сквера, который начинался сразу за авторемонтным заводом, я увидел старушку в черном, с небольшой плетеной корзинкой в руке. В другой руке старушка держала за изогнутую рукоять большой свернутый зонт. Близоруко щурясь, она нагибалась к жухлой траве, усыпанной пожелтевшими листьями, тыкала острым наконечником зонта в землю, потом нагибалась и выковыривала скрюченными пальцами гриб. Я давно обратил внимание, что в этом сквере, тянувшемся вдоль самого тротуара, собирают шампиньоны. И эта худощавая, с интеллигентным лицом старушка собирала их, наверное, еще в то время, когда здесь была окраина города. Когда не было этих гранитных домой, асфальта, трамвайных путей. Когда теплый ветер с залива шумел в березовых рощах, вольно раскинувшихся тут когда-то.

Опять вспомнились Великие Луки, остров Дятлинка, который огибает древняя Ловать, старый обшарпанный дом моего сурового друга детства Николая Бутафорова — вряд ли дом сохранился. Бело-розовые крепыши шампиньоны росли у них в огороде, меж грядок с капустой и морковкой, у изгороди, куда лопатой швыряли из хлева навоз…

Ничто уже давно меня не связывало с этим городом. Родители мои жили в Смоленске, друзья разъехались после института по разным городам страны. Как это обычно и бывает, первое время мы переписывались, а потом работа, житейские заботы, семья — все это захватило нас в плен, и студенческая переписка постепенно сама по себе заглохла. Или ты позабыл ответить на письмо, или тебе не ответили, или переехали на новую квартиру, а про то, что адрес переменился, забыли сообщить…

Шагая по Московскому проспекту, я перебирал в памяти все, что произошло со мной в том городе… Отчим, инженер Ягодкин, Швейк, дядя Корней, Алла, которая преподала мне первый урок женского коварства. Впрочем, как подтвердила дальнейшая жизнь, этот урок так и не пошел мне на пользу. И наконец, причина всех моих давнишних терзаний — Рысь… Ведь я с ней так и не встретился в Риге. Я обошел все морские училища, но никто мне не смог сказать, где сейчас находится стройная глазастая девчонка с острова Дятлинка по прозвищу Рысь… Я мог бы и не разыскивать ее. Динка не поступила ни в одно училище, потому что девчонок туда не принимали, и уехала в Севастополь, где когда-то командовал эсминцем ее герой отец. И там нашлись знакомые отца, которые помогли девчонке устроиться, так как никуда от моря она не захотела уезжать. Динку взяли официанткой на торговый корабль. Потом она все-таки закончила гражданское мореходное училище и плавала третьим штурманом на теплоходе «Степан Разин». Добилась-таки своего! А потом… потом я больше ничего не слышал о Рыси. Кажется, она вышла замуж за военного моряка. Да и все это я узнал гораздо позже, когда встретился в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта с Генькой Аршиновым. Я учился на четвертом курсе, а Генька только что поступил на первый. До сих пор не могу себе простить, что не разыскал тогда Рысь… И до сих мор мне снится иногда Ловать, поземка и длинноногая девчонка в пушистой мужской шапке, скользящая по блестящему льду на коньках, прикрученных веревками к стареньким валенкам. Я вижу канатный висячий мост через Ловать. Мост раскачивается, в лицо бьют колючие снежинки, а девчонка с глазами рыси хохочет… И еще мне снится пассажирский поезд «Москва — Рига», обледеневшее окошко в тамбуре, и снова огромные зеленоватые глазищи Рыси. Вот я лечу в белый снег под откос, потом мелькает черный фибровый чемодан, и с подножки прыгает она… Мы оба в сугробе, я совсем близко вижу ее сияющие глаза, заснеженные ресницы, полураскрытые губы…

Я понимаю, раз она мне не написала, значит, я ей был не нужен. Правда, тогда я не обратил бы на это внимания, я если бы узнал, где она находится, не раздумывая помчался бы вслед за ней… Это потом, гораздо позже, я понял, что никогда не нужно разыскивать женщину, которой ты не нужен. И все-таки до сих пор меня порой охватывает дикая тоска при воспоминании о Рыси. Почему жизнь так жестоко распоряжается судьбами людей? Если я кого и любил по-настоящему в своей жизни, то только ее, Рысь. И я ведь знал, что она меня тоже любила. Что же случилось с ней?

Я понимаю, она гордая девчонка: не захотела возвращаться домой побежденной, но почему она не написала мне? Три года я ждал в Великих Луках от нее письма. На неделе по нескольку раз наведывался на Дятлнику к ее тетке. По крайней мере, за те три года, что я учился в железнодорожном техникуме, Рысь не написала тетке ни одного письма. Впрочем, тетку это мало беспокоило…

После техникума меня направили помощником машиниста в Бологовское паровозное депо. Два года я водил скоростные пассажирские поезда по магистрали Ленинград — Москва. Потом был от Бологовского депо направлен на учебу в ЛИИЖТ. После окончания института меня хотели оставить аспирантом на кафедре тепловозостроения, но я отказался, чем немало удивил руководство института: такая блестящая перспектива!