Президент Каменного острова - Козлов Вильям Федорович - Страница 35

Я бы не смог. Для чего это нужно, Коля так и не сказал. Каждое утро они тренируются на спортивной площадке. У них есть боксерские перчатки, стеганый мат, на котором они занимаются борьбой. Я бы никогда не поверил, что Коля сможет положить меня на обе лопатки. Я плотнее его и выше. Но он положил меня на лопатки три раза подряд. Он оказался увертливым и сильным. Вот почему Сорока взял его и свою команду, когда была драка. На острове остались еще восемь человек. Они тоже могли бы сесть в лодку, но Сорока взял шесть человек, столько же, сколько было на двух лодках Свища.

Конечно, Коля мне не все рассказал. Мне хотелось узнать, например, про летчиков. Про картонных человечков. И про многое другое, что происходило на острове. Но я для них чужой. И они не вправе доверять мне свои тайны… А что, если попробовать пройти все эти испытания? Ну, пусть сразу не пройду, потом… Я окинул взглядом озеро и вздохнул: вовек не переплыву. А этот камень на дне? Семь метров глубина! Я еще никогда на такую не опускался.

Я услышал скрип уключин: возвращался Гарик. «А он прошел бы испытания?» — подумал я. Гарик бы выдержал.

Он выкинул из лодки щуку. Килограмма на полтора. И окуня на полкило. Гарик загорел до черноты.

— Ты ныряешь на глубину семь метров? — спросил я.

Гарик удивленно посмотрел на меня. К его щеке прилипла круглая чешуйка. Щука хвостом по носу съездила, что ли?

— В Ялте я нырял на четырнадцать, — сказал он. — Это когда кефаль подстрелил…

— Озеро переплывешь?

Гарик снова посмотрел на меня.

— Зачем? — спросил он.

— Это верно, — сказал я.

Глава тридцатая

Опять отец целый день пропадает в интернате. Даже обедать не пришел. Гарик, я и Аленка ели уху, сваренную из щуки и окуней, пойманных Гариком. Отцовская тарелка стояла на столе. И ложка положена. А отца нет.

— Безобразие, — сказала Аленка, — он совсем отбился от дома…

— Я не буду с ним разговаривать, — сказал я.

— Второй день не обедает дома… Для кого я варю?

— Для нас, — сказал я.

Гарик ел уху и помалкивал. Уха получилась вкусная, наваристая. Костей в щуке мало, не то что в окуне и плотве.

— Хороша уха, — похвалил Гарик. Аленка расцвела от удовольствия и тут же предложила еще тарелку. Гарик был сыт, но, чтобы не обидеть Аленку, протянул тарелку.

В это время отворилась дверь и в комнату вошли отец и Сорока. Мы не слышали, как они причалили.

— Как раз к обеду, — сказал отец и повернулся к Сороке: — Садись к столу.

Президент не стал ломаться. Взял табуретку и сел рядом со мной. Аленка достала из буфета еще тарелку, налила ухи.

— Сколько километров до райцентра? — спросил отец.

— Около тридцати…

— Антена должна быть высотой метров пятнадцать, не меньше.

— Я знаю.

— Как вы ее установите на острове?

— Я вам покажу чертеж, — ответил Сорока.

— Помолчали бы за столом, — сказала Аленка.

Я заметил, что Сорока не ест. Оказывается, Аленка забыла ему ложку положить.

Гарик доел уху и, сказав Аленке «спасибо», поднялся из-за стола.

— А второе? — спросила Аленка.

— Я ведь две тарелки съел, — сказал Гарик. — Пощади.

Он забрал с подоконника спиннинговую катушку и вышел из комнаты.

Я видел, как он прошел мимо окон и уселся на пень. Катушка стала барахлить, вот Гарик и решил ее отремонтировать.

Сорока с невозмутимым видом хлебал деревянной ложкой уху. Когда он нагибает голову к тарелке, видна выбритая макушка и красноватый шрам. Крепко хватил его дубинкой Свищ! Такой удар и быка свалит.

— Вы что, по аршину проглотили? — спросил отец.

Мы молчали.

— Я расцениваю это как бойкот.

— Правильно, — сказала Аленка.

— Это все из-за вас, — взглянул отец на Сороку. Но тот думал о другом. Положив ложку, он сказал:

— Мы сделаем усилители… Детали и материал будут.

— Это другое дело, — ответил отец. — А то получается мартышкин труд…

— Мы вам не мешаем? — спросила Аленка.

— Хватит дуться, — сказал отец.

— Как поживает Кеша? — спросил я.

— Лапу где-то поранил… Всю ночь скулил. Я утром огромную занозу вытащил.

Аленка достала из буфета несколько кусков сахару и протянула Сороке:

— Угости его.

Президент взял сахар, подержал на ладони и отдал Аленке.

— Сама угостишь…

— Когда? — живо спросила она.

— Вот заживет лапа… — сказал Президент.

— Показывай свой чертеж, — сказал отец, отодвигая тарелки.

Аленка убрала со стола, и они склонились над смятым тетрадным листом, который Сорока достал из кармана. Мне хотелось поговорить с Президентом, я обещал Феде спросить насчет лодки, но сейчас толковать с ним бесполезно. Какую-то антенну начертил. И отец втянулся в это дело. Глядит на чертеж, улыбается.

— Послушай, Сорока, — сказал отец, — кончишь школу — поступай в наш институт. В станкостроительный.

Сорока молчит. Аленка смотрит на него.

— У меня другие планы, — наконец отвечает Сорока.

— Какие, если не секрет?

— Я не скажу, — говорит Сорока.

— У тебя способности к технике.

— А если мы установим три усилителя? — спрашивает Сорока.

— Тебе не нравится специальность инженера-станкостроителя?

— Нравится.

— Будешь изобретать новые электронные станки…

— Вас тоже уговорили стать инженером? — спросил Сорока, посмотрев отцу в глаза.

— Я сам выбрал эту профессию… — смутился отец. — И еще ни разу не пожалел.

— Я тоже сам выбрал, — сказал Сорока.

Отец встал и прошелся по комнате. Это признак взволнованности.

— Профессию я сам выбрал, это верно… Но и советами старших не пренебрегал.

— Я не хотел вас обидеть, — сказал Президент.

— Не в этом дело…

Сорока поднялся.

— Я завтра приду.

Он хотел взять чертеж, но отец сказал:

— Оставь.

Сорока переступил порог, посмотрел на Аленку:

— За уху спасибо…

И ушел.

Отец снова прошелся по комнате, взял со стола лист.

— За это сочинение, — сказал он, — я бы с чистой совестью поставил студенту наивысший балл… Он, паршивец, даже не понимает, что сделал…

— У него свои планы, — сказала Аленка.

— Характер — ого-го! — улыбнулся отец. — Из этого парня выйдет толк. Я бы, не задумываясь, взял его в институт.

— Папа, ты никогда не пожалел, что стал инженером? — спросила Аленка.

— Что еще за новости?

— А кто говорил, что в тебе пропадает археолог?

— Одно другому не мешает, — сказал отец. — Академик Павлов писал: «Лучший отдых — это смена форм труда».

— Академик прав, — сказала Аленка. — В порядке отдыха сложи из кирпичей летнюю печь. Мне надоело тут у плиты жариться…

— Мужчин полный дом…

— А что толку? — сказала Аленка.

— Ты просила меня ножи наточить? — спросил я.

— Совсем затупились…

— Так вот, сама будешь точить, — сказал я.

— Дети, не ссорьтесь!

— А тебя, папа, я очень прошу приходить обедать вовремя… Здесь нет газовой плиты, чтобы подогревать.

— Я пошел печь сооружать, — сказал отец.

Аленка сердито гремела тарелками и ложками. И чего разозлилась, спрашивается? Все ей не так да не этак. А может быть, из-за Сороки? Не обращает никакого внимания. И на остров не пригласил. «Отдашь, — говорит, сахар, когда у медвежонка лапа заживет». А когда она заживет? И вообще при чем тут лапа?

Глава тридцать первая

Вечером на острове вспыхнул костер. Искристый дым взвился над соснами. Взошла луна. Она была бледной на фоне вечернего неба. Еще розовел закат. Синие узкие тучи неподвижно застыли вдали. Давно дождя не было. Не будет дождя — не будет грибов. Это Коля Гаврилов сказал. В нашем лесу растут подберезовики и белые. Немного отойдешь от дома — и собирай. За час можно целую корзинку набрать.

Мы сидели на старой лодке, от которой пахло гнилыми водорослями и рыбой. Отец куда-то ушел. В лес, наверное. За дождем. Аленка задумчиво смотрела на воду, в которой отражались берега, тучи и луна. Она сидела, обхватив руками колени, — ее любимая поза. Вот тек же в Ленинграде садилась на подоконник и смотрела на улицу. А книжка лежала рядом. Я не знал, о чем Аленка думает.