Красное небо - Козлов Вильям Федорович - Страница 30

— Сколько тебе лет-то? — посмотрел майор на Пашку.

— Пятнадцать… Скоро будет пятнадцать, — ответил тот. — Я читал, что Тимур Гайдар в шестнадцать лет командовал армией…

— Аркадий Гайдар, — не выдержал и поправил Ратмир. — И не армией, а полком.

— Я и говорю, — закивал Пашка.

Майор смотрел на него и думал о своем сыне. Тому в этом году исполнится четырнадцать, столько же, сколько и этому синеглазому мальчишке. Врет он, что ему пятнадцать… Что же делать? Этот синеглазый все равно удерет на фронт — отчаянный! Может, пристроить при полковой кухне? Пусть картошку чистит…

— Ладно, Павел Тарасов, — бесцветным голосом произнес он. — Я оставлю тебя при своей команде. На свой страх и риск… — Он пристально взглянул на встрепенувшегося мальчишку. — Не ребячье это дело воевать… Если все вы побежите на фронт, перебьют вас, как воробьев, кто же потом, Павел Тарасов, жизнь-то новую будет строить? Кому восстанавливать города, пахать землю, выращивать хлеб?..

— Поезд прибывает, — заметил Пашка. На лице его появилась улыбка, он уже не слушал майора, мысли его были далеко — там, на фронте… И не вина Пашки, что он в этот момент забыл про Ратмира… И Пашка, и его друг понимали, что двоих майор не возьмет. Об этом они уже не раз говорили: не бывать им на пару в одной части. Если Ратмир хочет, то нужно самостоятельно устраиваться… А хотел ли Ратмир на фронт? Конечно, хотел, но не так страстно, как Пашка Тарасов. Эти бомбежки, раненые, убитые… Это здесь, в тылу, а что делается на фронте?.. И поэтому он не особенно расстроился, когда майор, скользнув по их лицам суровым взглядом, обронил:

— А вы, ребята, по домам. — Он обратился к пожилому бойцу: — Голицын, обеспечь мальчишек сухим пайком, посади на первый же поезд — и чтобы их духу тут больше не было!

На прощание Пашка сказал приятелю:

— Патроны в мешочке на чердаке. Под сундуком со старой обувью… Мамке скажи, что я… Не убьют меня немцы! Пусть не кручинится. С фронта напишу, как обустроюсь…

— Напиши… Может, я к тебе приеду, — сказал Ратмир. — Что мне одному делать в поселке?

— Добрый ты, — усмехнулся Пашка. — А нонче добрым быть нельзя. — Он повел синими глазами в сторону разбитого вокзала. — Вон что они делают, сволочи!

— На вид такие же, как все, — вспомнив про пленных летчиков, проговорил Ратмир.

— Ненавижу их! — выдохнул Пашка и даже зубами скрипнул. — Жили себе, никого не задевали, а они рано утречком на спящих… напали!

— И я ненавижу.

— Я — больше, — убежденно сказал Пашка.

Когда состав уже тронулся, он догнал вагон, на подножке которого сидели Ратмир и Володька Грошев, и сунул две банки тушенки и полбуханки черного солдатского хлеба.

— Мой паек… Отдай, Родька, матери!

Немного отстал, потом снова припустил бегом за вагоном, на ходу доставая что-то из кармана штанов.

— Это Катьке гостинец! — запыхавшись, произнес он и пихнул в руку Ратмира два больших в коричневых крошках куска серого сахара.

Таким его Ратмир навсегда и запомнил: босоногим, с торчащими надо лбом русыми кудрями, синеглазым, с румянцем во всю щеку и грустной, чуть виноватой улыбкой… А за спиной его под откосом горбатился полусгоревший пульмановский вагон с задранными в небо парами неподвижных колес…

Каково же было их удивление, когда через полчаса с крыши вагона к ним в тамбур спустился Налим. За плечами у него туго набитый вещевой мешок, на вихрастой голове, новенькая пилотка, сползавшая на острый нос.

— Ты зашухерила всю нашу малину, а теперь маслину-у получай! — скаля острые зубы и весело глядя на них хитрыми глазами, напевал он. — Ну что, заждались меня, соколики?..

Вот так снова в жизнь Ратмира и Володьки Грошева вошел Степан Ненашев по прозвищу Налим…

— В долг не играю, дело ясное, — услышал Ратмир хрипловатый голос Степки. — Гони денежки на кон, я готов хоть до утра… Такой закон! А в долг, паря, не люблю. Не интересно.

Проигрался и Володька. Этот чертов Налим кого хочешь обыграет! Хвастался, что одного кавалериста в поезде дочиста обчистил, тот даже яловые сапоги ему проиграл.

О себе Налим скупо рассказывал: сам он из-под Смоленска, отец бросил их еще до войны и уехал в Минск; когда фронт подошел к их деревне, все ушли в лес, а мать осталась дома, потому что должна была опороситься свинья… Снаряд угодил прямо в хлев: ни матери, ни сниньи с поросятами… С этого времени и началась Степкина кочевая жизнь. Одно время примкнул к веселой компании поездных воров. Весело было!.. Но попался в Бологом в крупную облаву, и распалась компания: кого в детскую колонию отправили, а кто и в тюрьму угодил…

С Володькой Грошевым Налим встретился на вокзале в Рыбинске. Грязный и голодный, лежал Володька под широкой скамьей и от нечего делать давил ногтями вшей, которых снимал с расстегнутой на груди рубахи. Пожалел его Налим, сводил в санпропускник, где их одежду прожарили в горячей камере, а сами помылись в бане; потом накормил чем бог послал… А тогда бог был милостив к Степке и послал ему чужую плетеную корзинку с вареными яйцами, большим куском сала, банкой сметаны и буханкой хлеба.

Так до встречи с Ратмиром они вдвоем и разъезжали туда-сюда на поездах. Степка обучал напарника искусству вырезать бритвой-мойкой мешки у спекулянток, пробиравшихся из деревень в голодные города. Мешочниц в ту пору много ездило и на пассажирских, и на товарных поездах. Они привозили в город муку, сало, яйца, а увозили одежду, сукно, крепдешин, деньги.

Один раз оба попались, и их жестоко избили, но Налим и не подумал бросить свой опасный промысел, только стал осторожнее: если в вагоне или тамбуре был мужчина, то проходил мимо не задерживаясь. С женщинами иметь дело было безопаснее.

А теперь вот все вместе живут в доме дяди Ефима в Красном Бору. Когда Ратмир вернулся сюда, в доме уже жили квартиранты: две молодые женщины, работающие официантками в командирской столовой. Одну звали Аней, вторую — Женей. Квартирантки, возвращаясь поздно вечером из столовой, приносили ребятам кое-какую еду. В благодарность за это мальчишки уходили из дома, когда к официанткам приходили в гости военные. Это были капитан и старший лейтенант.

В военном городке вот уже второй месяц стояла артиллерийская часть. Она побывала в жестоких боях, на гимнастерках бойцов и командиров рядом с орденами и медалями желтели, розовели узкие полоски — знаки легких и тяжелых ранений.

Капитана авали Сергей Петрович, и он ухаживал за рослой красивой Аней, а старший лейтенант Гриша — за рыжеволосой полненькой Женей.

Давно не было слышно немецких бомбардировщиков. И в поселок понемногу стали возвращаться из деревень жители.

Ратмиру выдали в поселковом Совете продуктовые карточки и поинтересовались: кто с ним живет в доме? Ратмир ответил, что случайно повстречался с мальчишками из своего города, жили в одном доме. Что касается Володьки, то это была чистая правда. Ребятам негде жить, родители у них погибли… Однорукий председатель поселкового Совета Дмитрий Филимонович Кондратьев внимательно посмотрел на мальчишку. Брови у него густые, кустистые, лоб морщинистый, узкие глаза добрые. Рука отнята выше локтя, и рукав гимнастерки аккуратно заправлен за широкий командирский ремень. Кондратьев недавно вернулся из госпиталя, и его выбрали председателем поселкового Совета. Мужчин в поселке почти не осталось, лишь старики и женщины, да еще малые ребятишки.

— Гляди, если твои дружки шалить начнут в поселке, поганой метлой их отсюда выметем вместе с тобой, — предупредил председатель.

— Они смирные, мухи не обидят, — ответил Ратмир, хотя знал, что Кондратьев так заявил неспроста. Налим в одиночку совершил несколько ночных налетов на заколоченные дома, но особенно не разжился: в избах осталась старая мебель, дешевая посуда да чугуны с горшками. Ничего ценного.

— Карточки, понятно, им выдать мы не можем, — сурово продолжал председатель. — Чужие они, да и нигде не работают… — Он оценивающе оглядел Ратмира. — А ты паренек крепкий! Кость у тебя широкая. Надо будет подумать: куда тебя определить?.. Сколько годков-то?