Копейка - Козлов Вильям Федорович - Страница 13

Понемногу все затихает.

В Крутой Овраг пришла ночь.

Я заснул, и мне сразу стал сниться какой-то интересный сон, но досмотреть не пришлось. Кто-то громко стучал в дверь. Кто бы это мог в такую пору?

Мать завздыхала, заохала — она не любила просыпаться ночью, — потом сказала:

— Не спишь?

— Сплю, — ответил я и еще крепче зажмурился. Мне очень хотелось досмотреть сон. Мать встала и пошла в сени.

— Кто там? — спросила она.

За дверью молчали. Неужели это тоже был сон? Не мог ведь один сон нам вдвоем с матерью присниться? Мать вернулась, легла.

— Может, это кошка? — спросил я.

— Спи, — проворчала мать.

Но заснуть не пришлось. Вдруг ни с того ни с сего за окном завизжал поросенок. Будто его резали. У меня даже мурашки забегали по спине.

— Наваждение какое-то, — сказала мать, встала и зашлепала к окну. Отдернула занавеску. Но тут снова постучали в дверь. А поросенок замолчал. На полу голубая лунная дорожка. Она протянулась от окна до печки. В лунном свете трепыхается какая-то бабочка. В окно видны макушки деревьев, а над ними звезды.

Пока мать выходила в сени, за окном снова ошалел поросенок. А только вошла в избу, раздался громкий стук в дверь.

— Озорует кто-то, — неуверенно сказала мать. Она стояла посреди избы, большая, белая, и лунный свет посеребрил ей волосы.

— Мам, я знаю, кто это…

Мать накинула телогрейку и снова вышла в сени. Я слышал, как громыхнул дубовый запор. Слышал, как прошелестели ее шаги, как постучала Серафиме в окно. Скрипнула форточка, и они стали разговаривать. Мне захотелось послушать. Подошел к окну, распахнул и… тут раздался кошачий визг. Я отскочил и спрятался под одеяло. Дверь отворилась, вошла мать.

— Ленька спит, — сказала она.

Снова загрохали в дверь, завизжали поросята и кошки под окном.

— Нету больше моего терпения! — Мать схватила ухват и выскочила за дверь. Я за ней. Не хотелось одному дома оставаться. На крыльце никого не было. Мать, выставив вперед ухват, спустилась вниз. Я остался на крыльце. Мокрые от росы доски холодили ноги. И тут сверху на меня что-то упало. Стукнуло по плечу и покатилось по ступенькам. Это было полено. Обыкновенное березовое полено с бечевкой на одном конце. Оно свалилось на меня. Кто-то сидел за бревнами и дергал за веревку. Полено, подвешенное к перекладине, раскачивалось и било в дверь.

Кто же это так хитро придумал? На Щуку похоже… Допустим, в дверь Щука грохотал поленом, а кто под окном визжал?

— Погляди в огороде, — посоветовал я матери. — Может, кошку к форточке за хвост привязали.

К наличнику была привязана не кошка, а толстая суровая нитка. Когда я ее взял в руки, она пристала к пальцам. Чем-то натерта. Я понюхал и сразу сообразил: канифоль! Нитка натерта канифолью. Если по такой нитке водить спичечным коробком, то она визжит, скрипит, как сто поросят вместе.

— Твои дружки-приятели, — сказала мать. — Палкой бы вас всех!

15. ДЕРЖИСЬ, ЩУКА!

Шел урок географии. У доски отвечал Олег Кривошеев. Как всегда неторопливо, обстоятельно, когда нужно было, тыкал указкой в карту. Географ Туманность Андромеды не слушал. Он и так знал, что Олег ответит. И спросил его для порядка, чтобы отметку в журнал поставить. Скоро учебный год кончается.

Иван Кириллович смотрел в журнал и что-то подсчитывал. Он носил большие очки с выпуклыми стеклами. Глаз не было видно. Зато в очках всегда что-либо отражалось: то сразу весь класс в уменьшенном виде, то оконные переплеты, то электрическая лампочка, если в классе горел свет. Поэтому географа и прозвали Туманность Андромеды. Щука прозвал, а ребята подхватили. Наши ребята все, что им ни скажешь, подхватывают.

Я не спускал глаз с Тольки. В том, что это он ночью учинил переполох, я не сомневался. Больше некому. Щука сегодня не смотрел в мою сторону. Подперев ладонью острый подбородок, он внимательно слушал Бамбулу. Это не похоже на него. Обычно Щука вертится, перешептывается с Грачом, разные шуточки отпускает. А тут присмирел, голубчик!

И Ленька не смотрит в мою сторону. Тоже слушает Бамбулу и тоже рукой за подбородок держится.

Утром Грач пришел к нам, поздоровался чин чином и отдал матери три рубля.

— Нечаянно раскокал ваш кувшин, — сказал он. — Вот деньги.

— Так это твоя работа?

— До свидания, — сказал Грач.

Мать еще хотела что-то сказать, но Грач повернулся и ушел.

— Разбогатели, — сказала мать. — Три рубля как три копейки выложил…

— Он нечаянно разбил, — сказал я.

— У вас одно баловство на уме.

Мать повертела в руках три рубля, потом протянула мне:

— Отдай… Из-за кувшина с соседкой ссориться я не намерена.

— Мне что? — сказал я. — Отдам.

С этими деньгами получилась вот какая петрушка. Вышел я вслед за Грачом, деньги вернуть. А его и след простыл. Кричать: «Эй, Леха, выйди, я тебе деньги отдам!» — я не стал. Мы ведь с ним не разговариваем. При встрече со мной Грач нос в сторону воротит. Не хочет знаться со мной. А я должен бегать за ним, деньги возвращать. А на эти деньги мой враг Щука трубачей купит… Нет уж, не будет у него трубачей! Взял я эти три рубля и положил рядом с полтинником, который на базаре заработал. Пускай лежат. Конечно, если бы мы с Лехой не поссорились, я бы ему деньги сразу отдал. Зачем мне чужие три рубля, когда у меня есть собственный полтинник?

Когда я вернулся домой, мать занялась завтраком и позабыла спросить, отдал я деньги или нет. Если бы она спросила, я еще не знаю, что бы ответил. Может быть, правду сказал, а может быть, соврал бы. Это когда как на меня найдет.

…Олег вернулся на место. Пятерку получил. Я дотронулся пальцем до плеча Нины Шаровой и спросил, сколько осталось до звонка.

— Восемь минут, — ответила Нина.

Хорошо, когда часы на руке. Всегда знаешь, который час. А с другой стороны, беспокойства много: все спрашивают время и сам поминутно смотришь на часы. Будь у меня часы на руке, я бы только на них и смотрел: скоро урок кончится?

Учитель вызвал Щуку. Толька и к карте не пошел — с места сказал, что урока не выучил. До уроков ли ему было… Вчера часа два просидел за бревнами, людям спать не давал.

Географ медлил ставить двойку. Он поблескивал на Тольку очками и молчал. Ждал, что он еще скажет. И Щука сказал:

— Ставьте двойку.

— Почему не выучил?

— Долго рассказывать, — ответил Щука.

— Послушаем, — сказал Туманность Андромеды, обмакивая ручку в чернильницу.

Толька переступил с ноги на ногу, взглянул на меня и ухмыльнулся.

— Я вчера слушал симфонический концерт, — сказал он. — По радио.

— Причина уважительная, — сказал географ и поставил Щуке жирную двойку. Мне захотелось запустить в улыбающегося Щуку чернильницей, но сдержался. Я хорошо запомнил: «Кто бессилен доказать словами, тот…» Кулаками я не буду доказывать. Но кулак все-таки Щуке показал. И зря. Туманность Андромеды, наверное, подумал, что я руку поднял, и вызвал меня. Я чепухой, как Щука, не занимаюсь. Урок выучил. И ответил бы на пятерку, но меня очень расстроил своим нахальством Щука. Поэтому я два раза перепутал названия рек. Географ поставил тройку. Этого еще не хватало! Теперь надо просить, чтобы до конца года еще раз вызвали. А то, чего доброго, в четверти тройку выведет. Тогда отец не возьмет в поездку.

На переменке я подошел к Щуке и, сдерживая злость, спокойно спросил:

— Сидел вчера за бревнами?

Если бы он стал отпираться, я бы отступился. Честно говоря, не хотелось мне со Щукой связываться. Но он, смерив меня презрительным взглядом, повернулся к Грачу и спросил:

— Чего Губану надо?

— Тебя не трогают? — сказал Леха, мой бывший друг. — Ну и хромай отсюда.

— А ты, глупая птица, помалкивай! — оборвал я его.

— Товарищ председатель совета отряда, — спросил Щука Люду Парамонову, — можно, я пионеру Ганьке Куклину фотокарточку испорчу?

— Нельзя, — ответила эта дура Людка.

Вокруг нас стали собираться ребята. Нина Шарова сидела за партой и с любопытством смотрела в нашу сторону. Я думал, она подойдет и будет нас уговаривать прекратить скандал. Но Нина сидела за партой и рассеянно листала книжку. Ей было интересно.