Вдовцы - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 30

Мы вошли в дом. По пути в гостиную Гараван удостоверился, что дверь в столовую-музей заперта на ключ.

— Из-за Флорана. Не хочу, чтобы он прикасался к оружию.

Кофе благоухал. Впервые за все последнее время я ел с отменным аппетитом. Гараван же едва прикоснулся к своим тостам.

— Ну что ж, — сказал я после завтрака, — а не вернуться ли нам к разговору о нашем ревнивце!

Глава 12

Мы трудились все утро. В сущности, наша совместная работа была непрерывным противостоянием, безжалостной борьбой, в которой, как я почувствовал, перевес переходил на мою сторону. В самом деле, роль писателя Гаравану давалась с трудом. Делая критические замечания, он набирал очки; теперь же ему пришлось уступить инициативу мне. Он не мог, открыв свои карты, сказать: «Признайтесь во всем и покончим с этим!» Я понял, что, сумев продержаться, в свою очередь, сделаю его жизнь трудной. Я уже приступил к атаке. «Романист вашего ранга не может удовольствоваться такой невыразительной сценой» или же: «Подумайте о профессионалах. Они воспримут вас как любителя». Гараван сохранял хладнокровие, но делал это с трудом. Я до того осмелел, что подверг критике некоторые страницы романа «Две любви». В конечном счете ведь это мое сочинение. Он слушал, одобрял, желая показать, что готов принять мои замечания. Гараван контролировал свое лицо, но руки — не всегда. К полудню он взмолился о перерыве.

— У меня нет вашей тренировки, Серж. Возобновим работу завтра. А сегодня после обеда, если вы не против, продолжим распаковку вещей. Мне не терпится увидеть дом в идеальном порядке.

Гараван произнес эту фразу с улыбкой, уже хорошо мне знакомой. Какой еще сюрприз он мне приготовил? Обед прошел в тягостном настроении, может, оттого, что стоявшая до сих пор хорошая погода вдруг испортилась и собрался дождь. В доме стало как-то сумрачно.

Старый Флоран накрыл стол в гостиной; он сновал туда-сюда за нашими спинами, и его присутствие меня нервировало. Убрав посуду, он принялся помогать нам распаковывать ящики. В одном из них лежали ружья Гаравана, тщательно обернутые в промасленную ветошь.

— Не нужно их трогать, — сказал мне Гараван. — Завтра должен прийти рабочий и укрепить на стенах витрины и стойки для ружей. Он также уберет из комнаты ненужную мебель, и нам станет яснее, что к чему. Пока я буду заканчивать здесь, вы могли бы разобраться на книжных полках в гостиной.

Я без особого энтузиазма принялся за дело, заведомо зная, что придется рыться в бумагах, заметках, папках Мериля, что меня совсем не привлекало. Полки были завалены рисунками, папками с образчиками тканей, альбомами, набитыми фотоснимками. И тут меня осенило, что фотографии Матильды находились где-то в этих завалах. Я бросил взгляд в сторону соседней комнаты. Похоже, Гараван не следил за мной. Он протирал шерстяной тряпкой лук. Ведь Матильда наверняка рассказала ему о проекте каталога. Теперь я уже не решался протянуть руку. Еще секунда — и я обнаружу эти фотографии. Гараван наверняка искал их и нашел, когда осваивал свое владение. И если он попросил меня навести порядок на книжных полках, то только для того, чтобы я неожиданно наткнулся на присутствие в этом доме Матильды. Хитрость ему удалась, поскольку я буквально окаменел. В уголках глаз защипало от пота. Бедняжка Матильда! Должно быть, она не больно много для него значила.

— Все в порядке? — крикнул мне Гараван.

— Да, все в порядке.

Я уже почти освободил нижнюю полку. Я действовал с предосторожностями санитара машины «скорой помощи». Матильда вот-вот явится передо мной посреди всего этого вороха бумаг. Гнев помешал мне съездить в Морет, на ее могилу. Теперь я на нее уже не сердился. Как и она, я находился во власти Гаравана и постиг, что это означало. Я добрался до средней полки. На ней громоздились стопки коробочек, заполненных негативами. Я снимал их и ставил на пол. За коробочками стояла папка, которая раскрылась в тот самый момент, когда я распрямил спину. Из нее хлынул поток снимков. Я попытался их удержать, но папка соскользнула с полки, и снимки рассыпались вокруг меня. Матильда!… Она лежала тут, на полу, и улыбалась. Я топтал ее. Меня шатало.

— Что там у вас стряслось? Гараван подошел ко мне, не выпуская из рук своего лука.

— Ах! — пробормотал он. — Какая незадача.

Гараван положил лук на пол, напоминая охотника, опустившегося на колени перед убитой дичью. Он стал собирать фотографии и складывать их в кучку.

Я тоже опустился на колени. Матильда лежала перед нами, почти такая же нагая, как и тогда, когда мы держали ее в своих объятиях… Тут — в бюстгальтере; там — в бикини, и никогда еще она не казалась такой красавицей. Чудилось, ее глаза обращались к нам с вопросом, их взгляд переходил с одного на другого.

— Оставьте! — велел мне Гараван.

— Она моя, — произнес я в ответ.

Мы выпрямились одновременно с пригоршнями ее изображений. Возможно, это и помешало мне наброситься на Гаравана. Каждый из нас держал свою Матильду, чьи многочисленные лики, наполовину перекрывая друг друга, обретали загадочность и предлагали нам половинку улыбки.

— Это Матильда… моя жена…

Гараван открыл было рот, и я подумал, что он ответит: «Она моя любовница», но он просто сказал:

— Извините… И протянул мне фотографии.

Я чуть было не добавил: «Она приезжала сюда позировать Мерилю», но предпочел смолчать. Всякое объяснение выглядело излишним. Тем не менее Гараван сделал вид, что ничего не знал.

— Я должен был это предусмотреть… Как же непростительно с моей стороны! Разумеется, ведь ваша жена работала на Мериля… Я искренне сожалею… Вы позволите? Он взял одну фотографию из тех, что я прижимал к груди, и долго рассматривал.

— Какая жалость! — пробормотал он. — Что за нелепая вещь — жизнь! Он протянул мне снимок и поднял с полу свой лук.

— Возьмите их себе, само собой, они ваши… Я приберу сам. Бесконечно сожалею, что дал вам столь неприятное поручение.

В моей голове не умещалось такое двуличие. Он сам расставил ловушку, которая и сработала у него на глазах; он мог наглядно убедиться, в какое ужасное волнение меня повергло случившееся, и при всем этом находил способ соблюсти приличия, проявить ко мне тщательно взвешенную долю интереса. Я не мог смотреть на эти фотографии, не впадая в обморочное состояние. А он находил в себе силы оставаться спокойным, вежливым, с той крупицей участия, которая рождала во мне желание его убить. Уж лучше бы он меня ненавидел!

— На вашем месте, — продолжил он, — я пошел бы прогуляться. Пройтись по свежему воздуху. Сегодня вы мне больше не потребуетесь. Поверьте: прогулка пойдет вам на пользу.

Я унес пакет фотографий к себе в комнату. Пойти гулять? Мне хотелось лечь и умереть. Я разложил фотографии вокруг себя — на камине, комоде, приколол кнопками к стенам. Вскоре я оказался в плену этого тела, которое так любил. Я почувствовал, что леденею при мысли о собственной гнусности. Я вопрошал глазами странного судию, чей взгляд проникал мне в самое сердце. Я не имел права… ни при каких обстоятельствах я не имел права соглашаться работать на Гаравана. В сущности, я перешел на его сторону. Я предал Матильду. Неужели я настолько бесхребетный? Матильда, ведь ты же знала, что я трус?.. Я вышагивал по комнате, и меня закружил хоровод мыслей. Если бы Матильда не начала… если бы она не изменила мне… Я не был трусом, когда выстрелил в Мериля… И за этим все пошло-поехало, заскользило, как лавина. Я скатился на самое дно, оглушенный падением. У меня едва хватило сил на то, чтобы заслониться скрещенными руками и уберечь гаснущее дыхание жизни. Кто на моем месте сделал бы лучше? А теперь я всего лишь жалкая развалина и задыхаюсь в предчувствии неумолимого конца. Мне неведомо, каким он будет, но я чую его приближение. И что, что мне делать, Матильда? Как отомстить за нас двоих? Как опять собраться с духом и убить Гаравана, если только он оставит мне на это время?.. В оружии тут недостатка нет… Но Гараван воздействовал на меня с такой силой, что я еще колебался. Он наверняка все предусмотрел, и в особенности то, что я рано или поздно почувствую искушение внезапно напасть на него. Он уже приготовился к отпору. Мне страшно. Подожди, Матильда. Дай мне срок, прошу тебя. Я еще слишком слаб, а он — слишком подозрителен. Вытянувшись на кровати, я мысленно проглядывал свою жизнь с Матильдой. Ласкал ее. Трепетал от любви и печали. Нет, так жить дальше невозможно. Если такое существование продлится, я рехнусь. Возможно, этого Гараван и добивался. Я поднялся в семь, чтобы явиться к столу в наилучшей форме. Умытый, причесанный, приодетый, я еще не утратил респектабельного вида. Он не сможет тешиться зрелищем моего поражения.