Загадочные страницы истории XX века - Кожинов Вадим Валерьянович - Страница 9

— “центристские”: конституционные демократы (кадеты) и так или иначе примыкавшие к ним мирнообновленцы и прогрессисты; более “правые” (но все же либеральные) — октябристы;

— “правые”: различные организации “черносотенцев” и более “умеренная” партия националистов.

Если проследить пути виднейших деятелей культуры, так или иначе сближавшихся с существовавшими тогда партиями, выяснится, что те из них, которые были способны обрести наиболее глубокую духовную культуру, двигались “слева направо”, — и это было в сущности постепенным обретением мудрости. Так, знаменитые позднее мыслители Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, П. Б. Струве, С. Л. Франк начали свой путь в социал-демократической партии; как ни странно звучит это теперь, они в свои молодые годы были членами той самой РСДРП, в которой одновременно с ними состояли В. И. Ленин и Л. Д. Троцкий. Струве, о чем уже говорилось даже был автором Манифеста РСДРП, принятого на Первом съезде партии в 1898 году (кстати, позднее в РСДРП побывал и видный мыслитель следующего поколения — Г. П. Федотов).

Впоследствии, в 1908 году, Бердяев, споря с В. В. Розановым, объяснял свою причастность к РСДРП именно молодостью, незрелостью, — над чем тут же поиздевался его бывший товарищ по партии Троцкий, написавший в фельетоне “Аристотель и Часослов”, что Бердяев “ищет для “левости” объяснения в … физиологии возраста. Молодо-зелено, говорит он на эту тему…”. И Троцкий “заклеймил” Бердяева таким “афоризмом”: “Русский человек до тридцати лет — радикал, а затем каналья”. 9

Кстати С. Н. Булгаков также называл свой социал-демократизм “болезнью юности”. Здесь невозможно обсуждать соотношение “радикализма” и возраста, но скажу все же, что дело, очевидно, в проблеме созревания духа, а отнюдь не “физиологии”. В. В. Розанов был, по его собственному признанию, вполне “левым” до 22-23-х лет; однако многие достаточно известные и, без сомнения, неглупые люди ухитрялись сохранять крайнюю “левизну” до седых волос; напомню уже сказанное о качественном различии ума и мудрости.

В отличие от ума, мудрость способна преодолевать тяжкое давление среды, мнений большинства, в конце концов, самой эпохи. Никуда не денешься от того факта, что в начале XX века только не очень уж значительное меньшинство деятелей культуры смогло устоять перед своего рода гипнозом революционности или хотя бы недальновидного прогрессизма и либерализма; даже иные наиболее глубокие люди, как Александр Блок, жили словно на грани этого гипноза и действительного прозрения. Тем не менее близко знавшая поэта “либералка” З. Н. Гиппиус с полным основанием написала, что “если на Блока наклеивать ярлык… то все же ни с каким другим, кроме “черносотенного”, к нему подойти было нельзя… Длинная статья Блока, напечатанная в виде предисловия к изданию сочинений Ап. Григорьева, до такой степени огорчила и пронзила меня, что показалось невозможным молчать… Блок… с величайшей резкостью обрушивался как на старую интеллигенцию с ее “заветами”, погубившую будто бы Ап. Григорьева… так и на нетерпимость новой по отношению Розанова. Кстати, восхвалялись “Новое время” и Суворин-старик”. 10

Запомним это “если наклеивать ярлык, то ни с каким другим, кроме “черносотенного”, к нему и подойти нельзя”. То же самое вполне можно сказать о целом ряде самых выдающихся деятелей культуры того времени. И вернемся теперь к названным выше виднейшим мыслителям начала XX века. Преодолев свой юношеский социал-демократизм, они к 1905 году сблизились с центристской кадетской партией, а Струве стал даже членом ее ЦК (впоследствии он заявил о выходе из этого ЦК). Однако их развитие “вправо” продолжалось, и в начале 1909 года они выступили в знаменитом сборнике “Вехи”, который произвел на кадетов ошеломляющее впечатление; только в конце следующего, 1910 года они, опомнившись, издали воинствующий антивеховский сборник “Интеллигенция в России” (“левые” атаковали “Вехи” сразу же).

Полностью порвать с такими недавними сотоварищами, как Бердяев, Булгаков, Струве, кадеты, конечно, не хотели. Поэтому их критика “Вех”, при всей ее резкости, была по-своему осторожной; например, они только намекали на перекличку “веховцев” с “черносотенством”. П. Н. Милюков, правда, решился прямо сопоставить содержание “веховских” статей и, с другой стороны, речей “черносотенцев” Н. Е. Маркова, В. М. Пуришкевича и “националиста” В. В. Шульгина, хотя и оговорил, что “дело пока так далеко не идет”. Он не советовал “слишком спешить с отождествлением проектов “Вех” и предложений крайне правых (то есть “черносотенных”. — В.К.) партий. Проповедуя религиозность, государственность и народность, авторы “Вех” тем самым еще не усвояют себе всецело начал самодержавия, православия и великорусского патриотизма. Однако точки соприкосновения есть — и довольно многочисленные”. А в конце статьи, несколько забыв об осторожности, П. Н. Милюков, безоговорочно “клеймя” тех идеологов, которые, по его определению, “основывают национализм на реставрации старой триединой формулы” (то есть: “православие, самодержавие, народность”), заявил следующее: “Совершили ли авторы “Вех” и этот шаг, мы пока сказать не решаемся (вот именно “не решаемся”! — В.К.). Но путь их ведет сюда. И они уже стоят на этом пути. Выбор пути уже сделан”. И он взывал к веховцам: “Вернитесь же в ряды и станьте на ваше место. Нужно продолжать общую работу русской интеллигенции” 11 (то есть работу по разрушению исторической России…).

Итак, веховцы, согласно характеристике кадета, “уже стоят” на пути, ведущем к “черносотенству”. Иначе оценивали “Вехи” и левые, и правые идеологи, которые прямо и открыто, без каких-либо обиняков говорили об их фактическом переходе в “черносотенный” лагерь (разумеется, первые говорили об этом с негодованием, а вторые с одобрением или даже с восхищением). И в самом деле: основной смысл статей главных авторов “Вех” никак не вмещался в идеологию центристских (не говоря уже о левых) партий, включая даже наиболее “правую” из них — “октябристскую”.

Правда, впоследствии те или иные веховцы проделали сложную, извилистую эволюцию; “грехи молодости” (начиная с пребывания в РСДРП) не прошли для них даром. Более или менее прямым был, пожалуй, только путь С. Н. Булгакова, во многом отошедшего даже от остальных веховцев и вступившего в теснейшую связь с вполне “правыми” В. В. Розановым и П. А. Флоренским. Он, например, оценивал и левые партии, и кадетов, и октябристов в сущности “по черносотенному” .

С. Н. Булгаков писал, в частности, о 2-й Государственной думе, где господствовали “левые” депутаты: “Эта уличная рвань, которая клички позорной не заслуживает. Возьмите с улицы первых попавшихся встречных… внушите им, что они спасители России… и вы получите 2-ю Государственную думу. И какими знающими, государственными, дельными представлялись на этом фоне деловые работники ведомств — “бюрократы”…”.

Но, по сути дела, столь же неприемлемы были для С. Н. Булгакова и кадеты, игравшие ведущую роль ранее, в 1-й Думе: “Первая Государственная дума… обнаружила полное отсутствие государственного разума и особенно воли и достоинства перед революцией, и меньше всего этого достоинства было в руководящей и ответственной кадетской партии… Вечное равнение налево, трусливое оглядывание по сторонам было органически присуще партии и вождям… и это не удивительно, потому что духовно кадетизм был поражен тем же духом нигилизма и беспочвенности, что революция. В этом, духовном, смысле кадеты были и остаются в моих глазах революционерами в той же степени, как и большевики” 12.

Особое негодование С. Н. Булгакова вызывала позиция “правого” кадета В. А. Маклакова. Последний подчас довольно резко расходился с Милюковым, который в его глазах был слишком “левым”; тем не менее осенью 1915 года Маклаков опубликовал вызвавшую сенсацию статью “Трагическое положение”, основанную на весьма прозрачной “подрывной” аллегории: