Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 92

Теперь Картахена заразилась политическим напряжением остальной страны, и это нужно было рассматривать как предзнаменование того, что скоро произойдет что-то серьезное. В конце года либералы заявили об отказе принимать участие в выборах целиком и полностью из-за дикости политических гонений, но не отказались от своих подпольных планов низвергнуть правительство. Насилие усилилось в деревнях, и люди сбегали в города. Но цензура обязывала прессу писать ложь. Однако было обнародовано, что загнанные либералы вооружили партизанские отряды в разных уголках страны. На восточные Льяносы — безмерный океан зеленых пастбищ, который покрывает больше четверти территории государства, — вернулись легендарные партизаны. Их генерал-майор Гуадалупе Сальседо был уже как мифическая фигура даже для армии, и его фотографии распространялись тайно и копировались сотнями, и ими зажигали свечи в алтарях.

Члены семьи де ла Эсприэлья, по-видимому, знали больше, чем говорили, и внутри крепостной стены говорили со всей естественностью о неизбежном государственном перевороте против режима консерваторов. Я не знал подробности, но маэстро Сабала меня предостерег, чтобы в тот момент, когда на улицах отмечается какое-то волнение, я немедленно шел в редакцию. Напряжение достигло осязаемости, когда я вошел в кафе-мороженое «Американа» на встречу, назначенную на три часа дня. Я сел почитать за столик, стоящий отдаленно, пока кто-то входил, и один из моих старинных приятелей, с которым мы никогда не говорили о политике, сказал мне, проходя и не глядя на меня:

— Уходи в газету, скоро начнутся неприятности.

Я сделал наоборот: мне захотелось узнать, что будет в центре города, вместо того чтобы запереться в редакции. Через несколько минут за мой стол сел служащий печати Управления министерства, которого я хорошо знал, и не подумал, что ему поручат нейтрализовать меня. Я поговорил с ним полчаса в самом чистом состоянии невинности, и когда он встал, чтобы уйти, я обнаружил, что огромный зал кафе был незаметно для меня очищен. Он уловил мой взгляд и проверил время: один час и десять минут.

— Не беспокойся, — сказал он со сдержанным облегчением. — Ничего не случилось.

Действительно, наиболее значимая группа руководителей-либералов, доведенных до отчаяния официальным террором, пришла к соглашению с военными демократами самого высокого ранга, чтобы положить конец массовым убийствам по всей стране из-за режима консерваторов, настроенного оставаться у власти любой ценой. Большинство из них участвовало в действиях 9 апреля, направленных на достижение мира посредством согласия, которое приняли с президентом Оспиной Пересом, и всего через двадцать месяцев, слишком поздно, осознали, что стали жертвами колоссального надувательства. Операция того дня была разрешена президентом руководства либералов в лице Карлоса Льераса Рестрепо через Плинио Мендосу Нейра, у которого были прекрасные связи внутри вооруженных сил, с тех пор как он был министром обороны при либеральном правительстве.

Акция, организованная Мендосой Нейра с тайным участием выдающихся однопартийцев по всей стране, должна была начаться на рассвете того дня бомбардировкой президентского дворца самолетами воздушных сил. Движение было подкреплено морскими базами Картахены и города Апиай, а также большинством военных гарнизонов страны и профсоюзными организациями, готовыми взять власть гражданского управления национального согласия.

Только после провала стало известно, что двумя днями раньше назначенной даты операции бывший президент Эдуардо Сантос собрал в своем доме в Боготе высокопоставленных чиновников-либералов и руководителей переворота для окончательного обсуждения проекта. В середине дискуссии кто-то задал традиционный вопрос:

— Будет ли кровопролитие?

Не было никого настолько простодушного или настолько циничного, чтобы сказать, что нет. Другие руководители объяснили, что были предприняты максимальные усилия, чтобы этого не произошло, но не существует волшебных рецептов противостоять непредвиденному. Напуганное размерами собственного заговора руководство либералов дало контрприказ. Многие вовлеченные в это, не получившие вовремя контрприказа, были арестованы или убиты при попытке выполнить приказ. Другие посоветовали Мендосе, чтобы он продолжал один, пока не возьмет власть, но он этого не сделал из-за доводов больше этических, чем политических. Не было ни времени, ни способов, чтобы предупредить всех вовлеченных. Он смог укрыться в посольстве Венесуэлы и прожить в Каракасе четыре года в изгнании, в спасении от военного совета, который приговорил его в его отсутствие к двадцати пяти годам тюрьмы за мятеж. Через пятьдесят два года у меня не дрожит рука, когда я пишу без его разрешения, что он раскаялся за оставшуюся часть своей жизни в изгнании в Каракасе. Ведь опустошительный окончательный результат консерватизма у власти — это не менее трехсот тысяч мертвых за двадцать лет…

В определенной степени и в моей жизни это тоже был критический момент. Двумя месяцами ранее я отказался идти на третий курс юридического факультета и положил конец моему обязательству с «Эль Универсаль», ведь я не видел будущего ни в одном, ни в другом. Поводом было освобождение времени для романа, который я едва начал, хотя в глубине души я знал, что это было ни правдой и ни ложью, а этот проект раскрылся мне вдруг как риторический акт, в котором было очень мало хорошего, что я сумел использовать от Фолкнера, и много плохого от моей неопытности.

Вскоре я понял, что параллельно рассказывать о том, как пишется произведение, не вдаваясь в суть, — это важнейшая часть замысла и искусства писать. Но это было тогда не случайностью, а просто мне нечего было предъявить, и я выдумал живой роман, чтобы позабавить слушателей и обмануть себя самого.

Это осознание заставило меня продумать досконально все от начала до конца. Роман не имел еще и сорока страниц, написанных урывками, и тем не менее уже был упомянут в журналах и газетах, и мной в том числе, и даже были опубликованы некоторые критические авансы читателей с богатой фантазией.

По существу, причина такой привычки, рассказывать ненаписанное, должна была заслужить сострадание, страх писать может быть таким же невыносимым, как страх не писать. В моем случае, кроме того, я пребываю в убеждении, что рассказывать правдивую историю — к неудаче. Меня утешает тем не менее, что иногда устная история может быть лучше, чем письменная, и, не зная этого, мы изобретаем новый жанр, которого уже недостает литературе: выдумка выдумки.

Правда из правд, что я не знал, как мне жить дальше. Благодаря моему выздоровлению в Сукре я осознал, что у меня в жизни нет верного направления и никаких новых доводов, чтобы убедить родителей, что с ними ничего не случится, если они мне позволят принимать решения самому. Поэтому я сбежал в Барранкилью с двумястами песо, которые мне дала мама до того, как я вернулся в Картахену, незаметно спрятанными в доме.

15 декабря 1949 года я вошел в книжный магазин «Мундо» в пять часов дня, чтобы подождать друзей, которых я не видел с майской ночи, когда уехал с незабываемым сеньором Раззоре. У меня с собой была только пляжная сумка со сменой белья, несколько книг и кожаная папка с черновиками. Через несколько минут после меня один за другим пришли и все друзья. Это была шумная встреча, не хватало только Альваро Сепеды, который оставался в Нью-Йорке. Когда все собрались, мы пошли за аперитивами. Их уже не было в кафе «Коломбия» рядом с книжным магазином, а в одном из самых близко расположенных на противоположной стороне улицы кафе «Джэпи» они были.

Не было никакого направления пути ни в эту ночь, ни в жизни. Странно, что я никогда не думал, что этот путь мог бы обнаружиться в Барранкилье, я же ездил туда только поговорить о литературе или чтобы поблагодарить за пересылку книг мне в Сукре. Первого, путей в эту ночь, у нас было предостаточно, но ничего из второго, несмотря на многочисленные мои попытки, потому что в нашей группе существовал традиционный страх перед обычаем давать или принимать милости.