Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 89

В моем политическом ослеплении тех дней я не знал даже то, что осадное положение снова было введено в стране из-за ухудшения общественного порядка. Цензура периодических изданий еще больше закрутила гайки.

Обстановка ухудшилась как в самые скверные времена, и политическая полиция, усиленная обыкновенными преступниками, сеяла панику в деревнях. Насилие заставило либералов покидать земли и дома. Их вероятный кандидат Дарио Эчандия, специалист из специалистов по гражданскому праву, скептик от рождения и порочный чтец греков и латинян, высказался за отказ либералов участвовать в выборах. Дорога осталась открытой для выборов Лауреано Гомеса, который, казалось, управлял правительством, дергая за невидимые ниточки из Нью-Йорка.

У меня тогда не было ясного осознания того, что те злоключения были не только низостью правых, но и признаками недобрых изменений в наших жизнях, до бессонной ночи в «Ла Куеве», когда мне пришло в голову хвастаться моей свободой воли, делать то, что мне хочется. Маэстро Сабала задержал в воздухе полную ложку супа, которую собирался отправить в рот, посмотрел на меня поверх дужки очков и неожиданно остановил меня:

— Скажи мне, черт возьми, Габриэль, в разгар государственной тупости, что ты сделал, чтобы понять, что этой стране конец?

Вопрос попал в цель. Пьяный в дым я улегся спать на рассвете на скамью бульвара де лос Мартирес, и библейский ливень промочил меня до костей. Я пролежал две недели в больнице с пневмонией, которая плохо усваивала первые известные антибиотики, пользовавшиеся дурной славой вызывать такие ужасные последствия, как ранняя импотенция.

Истощенного и бледного, мои родители позвали меня в Сукре, чтобы восстановить мое здоровье после чрезмерной работы, как было сказано в их письме. Еще дальше пошел «Эль Универсаль» с прощальной статьей, которую посвятил мне как журналисту и писателю мастерских приемов и как автору одного романа, которого никогда не существовало, да еще и с чужим заголовком: «Мы уже срезали луговые травы».

И это именно в тот момент, когда я как раз отказался от намерения вновь повторять ошибку с написанием придуманных историй. Правда была только в том, что настолько чуждое мне название придумал на ходу Эктор Рохас Эрасо для Сесара Герры Вальдаса, выдуманного писателя, самого чистокровного латиноамериканца, созданного им, чтобы обогатить наши споры. Эктор напечатал в «Эль Универсаль» новость о его приезде в Картахену, а я написал ему приветствие в моем разделе «Точка и новый абзац» в надежде обновить представления о континентальной аутентичной прозе.

В любом случае выдуманный роман с прекрасным названием, придуманным Эктором, был описан, не знаю каким образом, в эссе о моих книгах как важнейшее произведение новой литературы.

В Сукре меня встретила обстановка вполне благоприятная для моих тогдашних идей. Я написал Херману Варгасу с просьбой прислать мне книг, много книг, столько, сколько было возможно, чтобы утопить в шедеврах шесть месяцев моего выздоравливания. В городе был потоп. Отец отказался от зависимости от аптеки и построил на въезде в городок дом, способный вместить всех детей, а нас теперь было одиннадцать, с тех пор как шестнадцать месяцев назад родился Элихио.

Большой дом, полный света, с галереей для гостей у реки с темными водами, с окнами, открытыми январским ветрам. Там было шесть спален, хорошо проветриваемых, с кроватью для каждого, а не на двоих, как раньше, и толстыми металлическими кольцами, чтобы повесить гамаки на разных уровнях, даже в галереях. Внутренний двор без ограждения протянулся до дикого мелколесья с фруктовыми деревьями, находящегося в государственной собственности, и животными, нашими и чужими, которые прогуливались по спальням. Ведь моя мать, которая тосковала по дворам своего детства в Барранкасе и Аракатаке, использовала новый дом как ферму, с курами и утками без птичьего двора и развращенными свиньями, которые заходили на кухню, чтобы поесть съестные припасы, оставшиеся от нашего завтрака.

И все же летом можно было спать с открытыми окнами, за которыми слышался звук затрудненного дыхания кур на насесте и доносился запах созревших аннон, которые падали с деревьев мгновенным и тяжелым ударом.

«Словно дети», — говорила моя мама о свиньях. Отец же ограничивался утренними консультациями для немногих верных приверженцев гомеопатии. Он читал все, что подворачивалось под руку, вытянувшись в гамаке, который висел между двумя деревьями, а вечернюю тоску он разгонял в праздном фанатизме к бильярду. Он забросил свои белые репсовые костюмы с галстуком и ходил по улицам, как прежде никогда его не видели, в юношеских рубашках с коротким рукавом.

Бабушка Транкилина Игуаран умерла двумя месяцами раньше, слепая и безумная, и в просветлении агонии обнародовала своим радужным голосом и прекрасным произношением секреты семьи. Вечной темой ее, до последнего дыхания, был выход на пенсию дедушки.

Отец подготовил труп с помощью оберега из алоэ и покрыл его известью внутри гроба для спокойного разложения. Луиса Сантьяга всегда восхищалась страстью его матери к красным розам и сделала ей сад в глубине двора, чтобы их всегда было достаточно на ее могиле. В конце концов, они стали цвести с таким великолепием, что не было отбоя от любопытных, желающих постичь, откуда может быть такое великолепие, от Бога или от сатаны.

Явные изменения в моей жизни и в моем поведении совпадали с изменениями в нашем доме. В каждый приезд он мне казался разным из-за преобразований и переездов моих родителей, из-за детей, которые рождались и росли такими похожими, что было проще перепутать их, чем распознать. Хайме и в десять лет все никак не мог отказаться от материнского подола, из-за того что родился шестимесячным, и моя мать его еще не закончила кормить грудью, когда уже родился Эрнандо, по-домашнему — Нанчи. Через три года родился Альфредо Рикардо — Куки и через полтора года Элихио — Йийо, последний, который в тот отпуск начинал только ползать на четвереньках.

Мы сосчитали также детей моего отца до и после брака. Кармен Роса в Сан Маркое, Абелардо, проводивший время в Сукре, Хермаине Анаи (Эми), которую моя мать приняла как свою с согласия родных братьев и сестер, и, наконец, Антонио Мария Кларет (Тоньо), воспитанный своей матерью в Синее, который часто нас посещал. В итоге получается четырнадцать, поглощавших пищу, как все тридцать, когда было что, и садились где могли.

Рассказы моих старших сестер о тех временах дали мне общее представление, о том, что творилось в доме, в котором не заканчивали растить одного ребенка, как рождался следующий. Мать осознавала это как свою вину и умоляла дочерей взять на себя заботу о младших. Марго умирала от страха, когда обнаруживала, что мать снова беременна, потому что знала, что не сможет физически растить их всех. Поэтому прежде чем уехать в интернат в Монтерию, она умоляла мать с абсолютной серьезностью, чтобы следующий брат был последним. Мать обещала ей это, равно как и всегда, дабы хоть в чем-то порадовать ее, потому что была уверена, что Бог своей бесконечной мудростью разрешит эту проблему лучшим возможным способом.

Очередной прием пищи за столом был просто несчастьем. Мать и старшие сестры обслуживали всех по мере того, как они подходили, но не было редкостью, что в конце трапезы, на сладкое, появлялся еще какой-нибудь невоздержанный отпрыск, который настойчиво требовал своей порции.

В течение ночи в кровать к родителям приходили младшие, которые не могли спать из-за холода или жары, из-за зубной боли или страха мертвых, из любви к родителям или ревности к остальным, и все встречали рассвет, свернувшись в клубочек на супружеской кровати. После Элихио не родились другие, только благодаря Марго, которая утвердила свой авторитет, когда вернулась из интерната, и моя мать выполнила свое обещание не иметь больше детей.

К сожалению, действительность вмешалась в планы двух старших сестер, которые остались одинокими на всю жизнь. Аида, как в любовных романах, обрекла себя на пожизненное лишение свободы после двадцати двух лет из-за несчастной любви к Рафаэлю, разочаровавшись и в нем, и в ком-либо другом, так и не достигнув своей романтической цели. Марго, со своим жестким характером, потеряла любимого из-за ошибки обоих.