Верность Отчизне - Кожедуб Иван Никитович - Страница 38

— Бомбардировщики противника стараются прорваться к боевым порядкам наших наземных войск. В этих случаях советские истребители — действуют ли они в паре или в группе — идут на все, навязывая бой врагу. Они жертвуют всем, только бы не дать вражеским самолетам прицельно бомбить войска. Обстановка заставляет нас идти на риск. И чем сложнее, чем опаснее обстановка, тем больше оснований для боевого риска. Но, идя на риск, летчик должен все взвесить, правильно оценить обстановку, иначе риск будет бессмысленным: цели не достигнешь.

Слова Солдатенко я часто вспоминал впоследствии.

Не падать духом

Итак, воздушные бои стихли. Обе стороны сохраняли и увеличивали количество самолетов для будущих боев.

Наша авиация по приказу командования стала совершать налеты на аэродромы противника. Немцы отвечали налетами на наши объекты, внезапно нападали на аэродромы. Участились налеты на Валуйки. Все опытные летчики нашего полка стали вылетать наперехват немецких бомбардировщиков.

Мы с Вано рвались в бой, но нас постепенно готовили к встрече с коварным и сильным врагом. Однако встреча произошла неожиданно, и все случилось совсем не так, как мне представлялось.

Солнце уже приближалось к горизонту, когда Иванов открыл капот машины, и мы вместе с ним начали осматривать мотор, готовить самолет к завтрашнему дню. Вдруг подбегает оперативный дежурный и сообщает, что паре младшего лейтенанта Габунии приказано вырулить на боевое дежурство.

Смотрю, Габуния уже запустил мотор и выруливает. Сейчас он остановится и выключит мотор. Ничуть не бывало: командир полка машет ему флажком. Вано выруливает на взлетную полосу и взлетает.

Я поражен: неожиданный приказ — первое боевое заданна нашей паре, а мы еще не совсем договорились на земле о действиях в воздухе. Ведь ответственность на нас какая: когда барражируешь над аэродромом, может произойти налет, ты в любую секунду должен быть готов вступить в бой.

— Товарищ командир, садитесь в самолет быстрее, — говорит Иванов.

— Как, разве он готов к полету?

— Не беспокойтесь. Сейчас все будет в порядке. И действительно, не успел я влезть в кабину и привязаться ремнями, как механик, быстро закрыв капот, доложил:

— Товарищ командир, аппарат к вылету готов.

Выруливаю на старт. Командир машет флажком и мне. Даю газ — и взлетаю.

Мой пятибачный медленно набирает скорость и высоту. Ведущий делает разворот, и вот он выше меня. Смотрю на прибор скорости и не решаюсь последовать его примеру — скорость недостаточна. Пора делать разворот. Сосредоточиваю внимание на технике пилотирования. Осматриваюсь — Габунии не видно.

Пытаюсь связаться с ним по радио — Вано молчит. Попытался установить связь с землей — земля не отвечает. В чем дело? Что случилось?

Набираю высоту 1500 метров. Что ж, буду прикрывать аэродром один! Но я знаю: гитлеровцы стараются совершать налеты на наши аэродромы и другие объекты на закате солнца, когда нас оно слепит. С нетерпением жду, что вот-вот появится Габуния. А пока решил потренироваться, отрабатывая осмотрительность.

На боевом дежурстве на земле в готовности к вылету стоят восемь самолетов. Посадочный знак не убран. Значит, ложная тревога. Вероятно, нас послали просто для тренировки. Да и все вокруг спокойно, и я решаю проверить, какую же скорость может дать мой самолет. Так увлекся, что отлетел на порядочное расстояние от аэродрома. Не отрывая взгляда от прибора скорости, забыв об осмотрительности, о возможности внезапной атаки врага. И вдруг вспомнил об ориентировке: не заблудиться бы — ведь район еще недостаточно изучен!

Разворачиваюсь на 180 градусов в сторону аэродрома. Все свое внимание сосредоточиваю на нем. Только бы не потерять его из виду. Вон он, впереди, километрах в пятнадцати. И тут мне пришли на ум слова, которые я сам не раз твердил курсантам: «Осмотрительность и еще раз осмотрительность — крути головой на 360 градусов». Я так и сделал и увидел шестерку двухкилевых самолетов. Они приближаются к аэродрому со стороны солнца на высоте около 1000 метров. Знаков не видно. Силуэты различить трудно. Пожалуй, это «Петляковы» — они тоже двухкилевые.

Вспоминаю правило: «Не опознав самолет, считай его за противника». Нет, это не противник: наши самолеты продолжают спокойно стоять на аэродроме, посадочное «Т» не убрано. Значит, свои. Приближаюсь к ним. Они начали снижаться. И я увидел взрыв на земле. Решил, что взорвался подбитый самолет. Нет, вся шестерка тут, продолжает снижаться. Да это «Мессершмитты-110» — многоцелевые самолеты! Освободившись от бомб, они могут драться как истребители. Как же я допустил их к аэродрому? Надо быстрее бить врага! Но их шесть, а я один! Все равно атаковать немедленно! Увеличиваю скорость. Начинаю сближаться — нас уже разделяет метров 500. Прямо над аэродромом — с «доставкой на дом» — собью.

Между тем противник, сбросив бомбы, разворачивается на 180 градусов — сейчас уйдет. Настигаю его, атакую заднее звено. План такой: сначала собью двух. Потом — переходом на противоположную сторону — атакую впереди идущее звено. А двоих добью после.

Снимаю пушки с предохранителей. Отчетливо вижу опознавательные знаки — черные фашистские кресты с белой окантовкой.

И вдруг вспоминаю правило, переписанное мною из альбома майора Гуриновича:

«Перед атакой посмотри назад, не атакует ли тебя противник».

Резко поворачиваю голову влево и вижу: ко мне приближается самолет. Нет, это не Габуния. Не «ЯК» ли? Нет, он с белым коком, а «Яковлевых» с белым коком у нас нет. Пока шли секунды в рассуждении — противник это или нет, — «белый кок» дал о себе знать: открыл по мне огонь.

В воздухе блеснула огненная трасса. Послышался треск за бронеспинкой. В кабине запахло гидросмесью. Значит, разбит бачок для выпуска шасси. Ясно — я уцелел случайно, только потому, что немец угодил в мой самолет осколочно-фугасным, а не бронебойным. Спасла бронеспинка. Надо выходить из-под удара.

Мой самолет получил серьезное повреждение, и я уже не мог преследовать врага.

Медлить нельзя ни секунды. Грозит смертельная опасность. Резко бросаю машину в сторону. Посмотрел вправо: мимо меня пронесся истребитель «Мессершмитт-109» с крестами, за ним — второй, а сзади, выше, — еще два.

Сейчас меня добьют. Но тут я попадаю в разрывы зенитных снарядов. Зенитки по-свойски меня окрестили, зато я избежал повторной атаки «мессершмитта» — быть может, гибельной. Потом на аэродроме, где за «мессерами» наблюдали, я узнал, что они все время находились в стороне от аэродрома на высоте более 3000 метров, прикрывая действия «Мессершмиттов-110».

Меня качнуло влево. Потом вправо. Зенитный снаряд попал в левый бок машины, еще один — в хвост. Самолет клюнул носом. Я еле удержал его на высоте 500 метров.

Все вражеские самолеты ушли на запад. За ними погнались, взлетев с аэродрома, наши истребители. Но они опоздали. А я не мог к ним примкнуть. Куда там! Мой самолет совсем изранен, рулевое управление нарушено. И обиднее всего, что противник уходит, а мне даже не удалось открыть огонь. Я упустил время — где-то на маневре потерял драгоценные секунды. Не было у меня сноровки, не умел я еще быстро сближаться с врагом.

Самолет еле держался в воздухе. Не выпрыгнуть ли с парашютом? Но я сейчас же отогнал эту мысль. Твердо решил посадить израненную машину.

Иду на посадку. Самолет плохо слушается рулей. Скорость падает. Гидросистема вышла из строя — выпустить шасси не удается. На помощь приходит спокойствие, знание материальной части и правил. Решаю применить аварийный способ выпуска шасси. Проделав все, что надо, жду.

Мучительное ожидание! Если шасси выпустится, на щитке в кабине загорятся зеленые лампочки. Нет, где-то пробито. Выпуск опаздывает. И вдруг я почувствовал дополнительное сопротивление. Толчок, и скорость начала гаснуть еще больше. Ясно — шасси выпало из гондол. И тут же вспыхнула одна лампочка, за ней другая.

Но казалось, самолет, получивший дополнительное сопротивление, вот-вот упадет. Снова еле его удержал.