Верность Отчизне - Кожедуб Иван Никитович - Страница 15

— Тебя как зовут? Я — Панченко Иван.

— Мы тезки; я тоже Иван. Учишься или работаешь?

— Слесарем работаю на заводе. А ты?

— Учусь в техникуме. На механическом отделении.

— Это хорошо: с машинами, значит, знаком. Да ты не беспокойся, что много пропустил, нагонишь — товарищи помогут.

В класс входят, громко разговаривая, несколько ребят.

Панченко говорит:

— А вот еще комсомольцы с нашего завода. Мы все вместе работаем и вместе учимся. Знакомьтесь, ребята!

Мы окружили мотор. Для меня все ново. С завистью слушаю, как ребята сыплют авиационными терминами.

Рядом со мной стоит Петраков — крепыш, с круглой румяной физиономией. Он говорит:

— Летать бы поскорее!..

Леша Коломиец — высокий, живой паренек с серьезным, открытым лицом и карими вдумчивыми глазами — возмущается:

— Летать!.. Для этого надо знать теорию полета, заниматься упорно. А ты сразу — летать! Ребята были согласны с Коломийцем.

— Там видно будет, кто научится летать, а кто нет, — замечает Панченко. — Ясно одно: не зная теории, самолет в воздух не поднимешь. Да тебя и не пустят в самолет. Вот ты, у станка работаешь, а ведь станок надо хорошо знать, понимать, чем он, как говорится, дышит. Терпением запастись надо, чтобы освоить все это! — И он добавляет: — Вызываю Петракова на соревнование.

— Да куда там… — ворчит Петраков.

В тот же вечер я убедился, что попал в хороший дружный коллектив. Ребята наперебой предлагали мне свои конспекты.

— Возьми у Коломийца, — советует кто-то, — он аккуратно все записывает, слова не пропустит.

Товарищи уговорились собраться на другой день пораньше и позаниматься со мной.

В общежитии меня ждали с нетерпением. Я долго рассказывал приятелям обо всем, что видел и слышал, о новых товарищах.

— Смотри, впереди переводные экзамены на четвертый курс, — предостерег меня Миша.

— Попытаюсь справиться, — ответил я, садясь за конспект Коломийца.

До поздней ночи тщательно переписывал конспект, перерисовывал схемки деталей самолета и запоминал: фюзеляж, элерон, маленький кабанчик, большой кабанчик, перкаль и еще множество терминов.

Я довольно легко все усваивал и быстро запоминал — очевидно, помогли общие знания техники.

Совмещать учение в техникуме и в аэроклубе действительно оказалось нелегко. С девяти до трех шли занятия в техникуме, а с пяти — в аэроклубе. Но ни одной лекции в техникуме, ни одного занятия в аэроклубе я не пропустил. По-прежнему оформлял стенгазету в техникуме. На домашнюю подготовку оставались выходные дни, поздний вечер, раннее утро.

А утром, как всегда, тренировка в спортзале техникума. По-прежнему я увлекался и легкой и тяжелой атлетикой, участвовал в спортивных выступлениях студентов.

Кстати сказать, утренние тренировки, когда подчас так не хочется вставать спозаранок и бежать в холодный зал, постепенно вырабатывали у меня не только быстроту и выносливость, но упорство и настойчивость. Они закаляли меня, помогали выдерживать большую нагрузку.

В то нелегкое для меня время со мной часто разговаривал наш комиссар Кравченко, поддерживал меня добрым словом. Он умел найти подход к каждому учлету, все время был с нами. Кравченко знал все наши нужды и помнил, как у нас обстоят дела на работе и дома, — мы откровенно рассказывали ему обо всем.

На политзанятиях комиссар знакомил нас с международным положением. Оно все осложнялось.

— Мы все должны быть готовы к обороне, к защите завоеваний Октября, — часто говорил комиссар. — Быть может, каждому из нас придется защищать Родину.

Занятия в аэроклубе становились все интереснее. Мы проходили историю авиации. Подробно изучали самолет, авиационный мотор. Начлет Соболев читал лекции по теории авиации доходчиво, интересно, нередко повторял свое излюбленное:

— Чтобы грамотно летать, надо хорошо знать теорию.

Мы усиленно занимались, я — особенно. С помощью товарищей удалось сравнительно быстро наверстать упущенное.

И месяц спустя после поступления в аэроклуб я впервые стоял у доски. Преподаватели знакомились с моими знаниями, задавали много вопросов.

Я очень волновался, но отвечал как будто правильно. К великой своей радости, получил отличную оценку.

Не меньше, пожалуй, радовались этому и мои друзья учлеты.

Последнее свидание с Мацуем

У меня буквально не было свободной минуты, и я уже Давно не виделся с Мацуем. Теперь, догнав учлетов, я первым делом отправился к нему. В комитете комсомола узнаю, что наш секретарь в больнице. Осенью он простудился, перенес болезнь на ногах — теперь у него обострение туберкулезного процесса.

Уже давно все мы уговаривали Мацуя отдохнуть, полечиться, но он никогда не обращал внимания на свое здоровье: все ему было некогда. Он обладал удивительной выдержкой, огромной трудоспособностью и той горячей любовью к делу, которая дает человеку силы.

В воскресенье я отправился в больницу. Меня не хотели пропускать.

— Вас, ребят, так много к нему ходит, что пока мы перестали к нему пускать. Он очень слаб, — сказала медсестра.

Но я упросил ее ненадолго пропустить меня, обещал уйти по первому ее знаку. Сестра ввела меня в палату и ушла.

Мацуй лежал с закрытыми глазами, дышал тяжело, часто. Его вид встревожил меня: он осунулся, на щеках горел лихорадочный румянец. Услышав шаги, он открыл глаза, приподнялся. Негромко сказал:

— Рад тебе, Ваня! Давно не видались. Сядь вон там на стул, рассказывай. Как дела? Что нового в техникуме, в аэроклубе? Как стенгазета? Спортивные успехи?

Я стал рассказывать, но Мацуй вдруг закашлялся и долго не мог отдышаться. Он все повторял: «Не обращай внимания, рассказывай». Стараясь не выдавать своей тревоги, я рассказывал. Мацуй слушал, как всегда, внимательно. Обрадовался, узнав, что я догнал группу учлетов.

Вошла сестра, взяла что-то со стола и, выразительно посмотрев на меня, вышла. Я встал со стесненным сердцем — не хотелось оставлять Мацуя. А он сказал, усмехаясь:

— Только сестра появится, товарищи уходят. Ясно, сговор. Ну, передай всем привет. Так бы и пошел сейчас с тобой. Желаю тебе, Иван, успехов в летном деле.

Хотелось подбодрить его, поблагодарить за все, но сказать я смог лишь одно:

— Выздоравливай скорее, дружище. Нам тебя очень не хватает.

Он молча улыбнулся и помахал мне рукой.

Прошло еще две недели, и Мацуя не стало. Долго я не мог примириться с этой мыслью. И сейчас, много лет спустя, я с невольным волнением вспоминаю своего первого комсомольского вожака. Долгие годы отделяют меня от тех дней.

Стойкие коммунисты, отважные воины помогали мне расти, яли моими друзьями. Но стоит вспомнить дни юности, и передо мною всегда встает светлый образ Мацуя — горячего триста, простого, хорошего человека. Все мы, комсомольцы техникума, были многим ему обязаны. А я, быть может, больше других.

Спорт смелых

Начальник аэроклуба Виноградов представил нам инструктора по парашютному делу Науменко. На груди у него значок парашютиста с цифрой 100.

Начиная первое занятие, он сказал:

— Парашют — надежнейшее средство спасения. Пока вы будете летать на «У-2», он вам не пригодится. Но владеть им необходимо. К тому же парашютный спорт — спорт смелых — вырабатывает быстроту реакции, отвагу, решительность, умение управлять своим телом. А эти качества должны быть присущи летчику.

Он рассказал нам об истории развития парашютизма. Узнаем о замечательном изобретателе Котельникове, о том, что русский человек первый в мире создал ранцевый парашют для летчика.

Инструктор учит нас, как нужно обращаться с парашютом, как его укладывать. Движения у него точны, быстры — ни одного лишнего жеста.

В теплые апрельские дни во дворе аэроклуба соорудили батут — сетку из резиновых амортизаторов. И мы начали подготовительную тренировку к прыжкам с парашютом.

Первым на батут легко вскочил инструктор Науменко. Он высоко подпрыгнул, при этом несколько раз успел сделать такое движение рукой, будто дергал за кольцо парашюта. Затем он уверенно встал на сетку и сказал: