Абсолютно неожиданные истории - Даль Роальд - Страница 23

- А ты не можешь оставить его заключенным в кости и поместить в таком виде в чашу?

- Нет, - твердо сказал Лэнди. - Эта штука и без того сложная. Да в любом случае, если глаз будет функционировать, не так уж и важно, слышишь ты или нет. Мы всегда сможем показывать тебе сверху послания, которые ты мог бы прочитать… Ты должен оставить мне право решать, что можно сделать, а что нет.

- Я еще не сказал, что согласен.

- Я знаю, Уильям, я знаю.

- Не уверен, что мне очень нравится твоя идея.

- Ты бы предпочел совсем умереть?

- Пожалуй, что так. Пока не знаю. А говорить я тоже не смогу?

- Конечно, нет.

- Тогда как же я буду общаться с тобой? Как ты узнаешь, что я нахожусь в сознании?

- Мы легко узнаем, вернулось ли к тебе сознание, - сказал Лэнди. - Нам подскажет обыкновенный электроэнцефалограф. Мы подсоединим электроды к передним долям твоего мозга - там, в сосуде.

- Вы это действительно узнаете?

- О, наверняка. Такое по силам любой больнице.

- Но я ведь не смогу с тобой общаться.

- По правде говоря, - сказал Лэнди, - мне кажется, что сможешь. В Лондоне живет один человек, которого зовут Вертхаймер [5], так у него есть интересные работы в области передачи мысли на расстояние. Я с ним уже связывался. Тебе ведь известно, что мозг в процессе мыслительной деятельности испускает электрические и химические разряды? И что эти разряды исходят в виде волн, похожих на радиоволны?

- Кое-что мне известно, - сказал я.

- Так вот, Вертхаймер сконструировал аппарат, напоминающий энцефалограф, хотя и гораздо более чувствительный, он утверждает, что в определенных, ограниченных пределах сможет интерпретировать то, о чем думает мозг. Аппарат выдает что-то вроде диаграммы, которая, по-видимому, расшифровывается. Хочешь, я попрошу Вертхаймера зайти к тебе?

- Нет, не надо, - ответил я.

Лэнди уже считал само собой разумеющимся, что я буду участвовать в эксперименте, и мне это не нравилось.

- Теперь уходи и оставь меня одного, - сказал я ему. - Ты ничего не добьешься, если будешь действовать наскоком.

Он тотчас же поднялся и направился к двери.

- Один вопрос, - сказал я.

Он остановился, держась за дверную ручку.

- Да, Уильям?

- Просто я хотел спросить вот что. Сам-то ты искренне веришь, что, когда мой мозг окажется в сосуде, он сможет функционировать точно так же, как сейчас? Ты веришь, что я смогу по-прежнему думать и рассуждать? И сохранится ли у меня память?

- А почему бы и нет? - ответил он. - Это ведь будет тот же мозг. Живой. Невредимый. Да по сути совершенно не тронутый. Мы даже не вскроем твердую оболочку. Мы, правда, отделим все до единого нервы, которые ведут к нему, кроме глазного, а это означает, что на твой мыслительный процесс больше не окажут никакого влияния чувства, этим он и будет отличаться, притом значительно. Ты будешь жить в необычайно чистом и обособленном мире. Ничто не будет тебя беспокоить, даже боль. Ты не будешь чувствовать боли, потому что у тебя не останется нервов. Состояние в своем роде почти идеальное. Ни тревоги, ни страхов, ни боли, ни голода, ни жажды. И никаких желаний. Только твои воспоминания и твои мысли, а если случится, что оставшийся глаз будет функционировать, то ты и книги сможешь читать. По мне, все это весьма приятно.

- Вот как?

- Да, Уильям, именно так. И особенно это приятно доктору философии. Грандиозное испытание. Ты сможешь размышлять о мире с беспристрастностью и безмятежностью, не доступными ни одному человеку! Великие мысли и решения могут прийти к тебе, смелые мысли, которые изменят нашу жизнь! Попытайся, если можешь, представить себе, какой степени духовной концентрации ты сумеешь достигнуть!

- И какой безысходности, - сказал я.

- Чепуха. О какой безысходности ты говоришь? Не может быть безысходности без желаний, а их у тебя не будет. Во всяком случае, физических.

- Я наверняка смогу сохранить воспоминание о своей предыдущей жизни в этом мире, и у меня может возникнуть желание вернуться к ней.

- Что, в этот кавардак? Из твоего уютного сосуда в этот сумасшедший дом?

- Ответь мне еще на один вопрос, - попросил я. - Сколько, по-твоему, ты сможешь поддерживать его в живом виде?

- Мозг? Кто знает. Может, долгие годы. Условия ведь будут идеальные. Кровяное давление будет оставаться постоянным всегда, что в реальной жизни невозможно. Температура также будет постоянной. Химический состав крови будет почти совершенным. В ней не будет ни примесей, ни вирусов, ни бактерий - ничего. Глупо, конечно, гадать, но я думаю, что мозг может жить в таких условиях лет двести-триста… А теперь до свиданья, - заключил он. - Я загляну завтра.

Он быстро вышел, оставив меня, как ты можешь догадаться, в весьма тревожном душевном состоянии.

Я сразу ощутил отвращение ко всей этой затее. Что-то мерзкое было в идее превратить меня в скользкий шарик, лежащий в воде, пусть при мне и останутся мои умственные способности. Это было чудовищно, непристойно, отвратительно. Еще меня беспокоило чувство беспомощности, которое я должен буду испытывать, как только Лэнди поместит меня в сосуд. Оттуда уже нет пути назад, невозможно ни протестовать, ни пытаться что-либо объяснить. Я буду в их руках столько, сколько они смогут поддерживать меня живым.

А если, скажем, я не выдержу? Если мне будет ужасно больно? Вдруг я впаду в истерику?

Ног у меня не будет, чтобы убежать. Голоса не будет, чтобы закричать. Ничего не будет. Мне останется лишь ухмыльнуться и терпеть все это последующие два столетия.

Да и ухмыльнуться-то я не смогу - у меня ведь не будет рта.

В этот момент любопытная мысль поразила меня. Разве человек, у которого ампутировали ногу, не страдает частенько от иллюзии, будто нога у него есть? Разве не говорит он сестре, что пальцы, которые у него отрезали, безумно чешутся, и всякое такое?… Не будет ли страдать от подобной иллюзии и мой мозг в отношении моего тела? В таком случае на меня нахлынут мои старые боли, и я даже не смогу принять аспирин, чтобы облегчить страдания. В какой-то момент я, быть может, воображу, будто ногу у меня свело мучительной судорогой или же скрутило живот, а спустя несколько минут я, пожалуй, запросто решу, будто мой бедный мочевой пузырь - ведь ты меня знаешь - так наполнился, что, если я немедленно не освобожу его, он лопнет.

Прости меня, Господи.

Я долго лежал, терзаемый ужасными мыслями. Потом совершенно неожиданно, где-то около полудня, настроение мое начало меняться. Я поймал себя на том, что рассматриваю предложение Лэнди в более разумном свете. В конце концов, спросил я себя, разве не утешительно думать, что мой мозг необязательно умрет и исчезнет через несколько недель? Еще как утешительно. Я весьма горжусь своим мозгом. Он чувствительный, ясный и хранит громадный объем информации, и еще он способен выдавать впечатляющие оригинальные теории. Что до мозгов вообще, то мой чертовски хорош… Что же до моего тела, моего бедного старого тела, которое Лэнди хочет выбросить, - что ж, даже ты, моя дорогая Мэри, должна будешь согласиться со мной - в нем нет ничего такого, что стоило бы сохранить.

Я лежал на спине и ел виноград. Он был вкусный, и в одной ягоде оказались три маленькие косточки, которые я вынул изо рта и положил на край тарелки.

- Я готов к этому, - тихо произнес я. - Да, ей богу, я к этому готов. Когда Лэнди явится завтра, я ему сразу же скажу, что я готов.

Вот так все быстро и произошло. И, начиная с этого времени, я стал чувствовать себя гораздо лучше. Я всех удивил, с жадностью съев все, что мне принесли на обед, а вскоре после этого ты, как обычно, пришла навестить меня.

Ты сказала, что я хорошо выгляжу, что я бодр и весел и у меня здоровый цвет лица. Что-то случилось? Нет ли хороших новостей?

Да, ответил я, есть. А потом, если ты помнишь, я велел тебе устроиться поудобнее и стал тотчас же объяснять тебе как можно мягче, что должно произойти.

Увы, ты и слушать об этом не пожелала. Едва я перешел на детали, как ты вышла из себя и сказала, что все это отвратительно, мерзко, ужасно, немыслимо, а когда я попытался было продолжать, ты покинула палату.