Блистательные неудачники - Коэн Леонард - Страница 11

16

Чудесный день стоял в Канаде, пьянящий летний день; такой короткий, такой мимолетный. Шел 1664 год, припекало солнце, плеск весла манил стрекоз, иглошерсты спали, уткнув в землю мягкие носы, чернокосые девушки на лугу плели корзины из душистых трав, воины и олени дышали ветром сосен, мечтая об удаче, два пацаненка возились у забора, то и дело схватываясь в нескончаемом поединке. Миру уже минула чуть не пара миллиардов лет, но горы Канады все еще очень молоды. Странные голуби кружили над Гандаваге.

– Тук-тук, – стучало восьмилетнее сердце. Сердце слушало, оно не было ни молодым, ни

старым, и, конечно же, невдомек ему было, что суть его в имени заключается, а Фома пел всем детям: «Facienti quod in se est, Deus non denegat gratiam» [24]

пели тетки, наряжая ребенка по обычаю к немудреной свадьбе, потому что у ирокезов было принято женить детей.

– Нет, нет, – кричало одно сердце в деревне.

Странные голуби все кружили над Гандаваге.

– Давай, иди к нему, Катерина, ох, какой он крепенький маленький мужичок! – клохтали тетки.

– Ха-ха-ха, – смеялся мальчуган.

Внезапно его смех стих, потому что маленький крепыш испугался, причем испугался так, как никогда еще – ни когда его ждала порка, ни когда он, играя во что-либо, проигрывал, – страх был совсем другой, почти такой же, как тогда, когда умер шаман…

– Что с ними стряслось? – спрашивали родственники детей, потому что семьям хотелось поскорее скрепить этот выгодный союз.

А голуби все кружили над деревней и ворковали свои голубиные песни.

– Как бесконечный ход веков – ожерелье из зубов. – Песня теток стрелами пронзала ее сердце.

– Нет, нет, – плакала девочка, – не правильно все это, нехорошо! – Глаза ее закатились, и она потеряла сознание.

Должно быть, она так странно выглядела в глазах маленького дикаря – и это зачарованное личико, и эти экстазы ее полуобморочные, – что он сбежал.

– Не о чем нам беспокоиться, – решили тетки между собой. – Скоро она подрастет, соки потекут, ведь и алгонкинским женщинам ничто человеческое не чуждо! – шутили они. – Вот тогда у нас с ней никаких проблем не будет!

Вскоре девочка вновь стала послушной, трудолюбивой, застенчивой и веселой, общение с ней дарило радость всем, кто был с ней знаком. И у теток не было оснований полагать, что сирота не пойдет извечным путем ирокезов. Прошло еще немного времени, детство девочки кончилось, и тетки снова задумали исполнить свой план.

– Мы застенчивой нашей ловушку устроим. И ничего ей об этом не скажем!

Прекрасная ночь выдалась для немудреного ритуала – требовалось только, чтобы юноша вошел в жилище невесты, посидел там подле нее, а потом бы она его накормила. Вот и вся церемония. С ее главными участниками не советовались, все решалось по взаимному согласию семей.

– Сиди спокойно, Катерина, вся работа уже сделана, милая, и воды нам достаточно, – перемигивались тетки.

– Какая ночь сегодня холодная, тетушки.

Осенняя луна плыла над индейской Канадой, птица-свистунья, как бесцельные стрелы, рассылала вокруг, в черные ветви, свои трели. Чик-чик-чирик! Деревянным гребнем размеренными движениями женщина расчесывала ей волосы, невнятно бормоча слова скорбной монотонной песни.

– …пойдем со мной, сядем рядом на горе…

Мир придвинулся ближе к их тлевшим кострам и плошкам с похлебкой. Рыба в Реке могавков плеснула хвостом по воде, взлетая в воздух, и летела, пока не стихло эхо всплеска.

– Ну-ка, погляди, кто к нам пришел!

Широкие плечи молодого охотника заполнили дверной проем. Катерина оторвала взгляд от вампума, зарделась как маков цвет и вернулась к работе. На чувственных губах красавца-воина играла улыбка. Длинным красным языком он облизнул губы и ощутил вкус мяса недавно убитого им и только что съеденного на веселой трапезе с сородичами зверя.

– Надо же, какой у него язык! – удивились тетки, зарывая пальцы под шитье, между ляжками.

Кровь ударила в пах молодому воину. Запустив руку под кожу набедренной повязки, он обхватил свою плоть и наполнил ладонь теплой стойкостью толщиной с гусиную шею. Вот он, пришел мужчина нареченный! Неслышно, как кот, прошел он к сидевшей на земле трепетной девушке, раковинки свои разбиравшей, рядом сел и нарочито так развалился, чтобы бедра его и тугие ягодицы мозолили ей глаза.

– Эх, да что уж там… – не выдержала одна из теток.

Странная рыбина выпрыгнула из вод Реки могавков, светящаяся. Внезапно, впервые в жизни, Катерина Текаквита почувствовала, что живет в своем теле и тело это женское! Она ощутила собственные бедра, зная, что ими можно сжимать, соски, распускающиеся как цветы, сосущую пустоту утробы, одиночество ягодиц, надсадную боль маленького девственного влагалища, изнемогавшего жаждой наполниться, она чувствовала каждый волосок на лобке – их было еще так мало и такие коротенькие они были, что даже виться не начали! Она жила в теле, в теле женщины, и ее тело знало свое дело! Подстилка, на которой она сидела, стала влажной.

– Как пить дать, он есть хочет, – сказала другая тетка.

Как же ярко светилась та рыба, что выпрыгнула из вод Реки могавков! Воображение рисовало ей круг сильных загорелых охотничьих рук, другие круги, что он будет силой вталкивать ей меж срамных губ, круги ее грудей, расплющенных под его тяжестью, круг ее укуса на его плече, круг губ ее рта в страстном поцелуе!

– Да, хорошо бы поесть.

Круги были как удары хлыста, как удары связанной в узлы сыромятной плетки. Они обвивали ее, душили, рвали на ней кожу, как плотно охватывающее шею ожерелье из ядовитых змеиных зубов. Ее соски кровоточили. Она сидела на крови. Круги любви, как петля, затягивались на ней, давили, рвали, резали на маленькие кусочки. Коротенькие волоски вязались узлами. Какая мука мученическая! Огненный круг впился ей во влагалище и вырвал его из промежности, будто крышку с консервной банки срезал. Она жила в женском теле, но тело это ей не принадлежало! Не ее оно было, и предлагать его она не могла! В отчаянном порыве невероятного усилия она вырвала свое женское естество и навсегда зашвырнула в ночной мрак. Не ее оно было, чтобы предлагать этому красивому парню, хоть руки у него сильные и магия его лесная завораживает. И когда она отреклась от собственности на плоть свою, у нее возникло мимолетное чувство его невиновности, мелькнула мысль о красоте всех людей, собравшихся вокруг потрескивавших костров селения. Боль спадала, больше не принадлежавшая ей истерзанная плоть излечивалась, обретая свободу, и пришедшее в таких муках новое осознание себя самой властно вторглось в ее сердце: она была Девой.

– Дай человеку поесть, – приказным тоном сказала одна красавица тетка, явно начиная злиться.

Ритуал не должен быть доведен до конца, нельзя потакать древней магии! Катерина Текаквита встала. Охотник улыбался, тетки улыбались, Катерина Текаквита печально усмехнулась. Охотник подумал, что она улыбнулась застенчиво, тетки подумали, что она улыбнулась лукаво, охотник подумал, что тетки улыбаются жадно, тетки подумали, что жадно улыбается охотник, охотник подумал даже, что узкая прорезь головки его члена тоже улыбается, а Катерина, должно быть, подумала, что улыбается ее влагалище в своем новом старом домике. Улыбалась и странная рыба, светившаяся странным светом.

– Ням-ням-ням, – нечленораздельно пробурчал охотник.

Катерина Текаквита сбежала от сидевших на корточках голодных людей. Мимо костров, мимо костей и дерьма она проскочила в дверь, пронеслась за ограду, сквозь дымы деревни под своды березовой рощи, белевшей в лунном свете.