Заир - Коэльо Пауло - Страница 54

Меня сотрясает озноб, кажется, будто в тело вонзаются острые иглы.

— Сосредоточься на том, что тебе холодно, и ты перестанешь дрожать. Пусть холод заполнит все твои мысли, не оставив места ни для чего другого, и тогда он станет тебе спутником и другом. Не пытайся совладать с ним. Не думай о солнце, иначе будет хуже: ты вспомнишь, что существует жара, и холод почувствует, что он — не мил тебе и не желанен.

Мои мышцы напрягаются и расслабляются, чтобы создать энергию и с ее помощью сохранить мой организм живым. Но я поступаю так, как велит Дос, ибо я доверяю ему — его спокойствию, его нежности, его власти. Я позволяю иглам вонзиться в меня, мышцам одеревенеть, а зубам — стучать, и повторяю про себя: «Не сопротивляйтесь, холод — наш друг». Тело не слушается меня, но по прошествии четверти часа дрожь перестает сотрясать мое тело, я впадаю в некое оцепенение и хочу опуститься наземь, однако Михаил подхватывает меня, удерживает на ногах — Бог говорит со мной. Кажется, будто слова его звучат из дальней дали, оттуда, где степь встречается с небесами:

— Добро пожаловать, кочевник, пересекший степь. Добро пожаловать туда, где небо мы всегда зовем голубым, даже если оно пепельно-серое, потому что мы знаем его истинный цвет, скрытый за тучами. Добро пожаловать в край Тенгри. Добро пожаловать ко мне, ибо я пришел сюда принять тебя и почтить тебя в твоих поисках.

Михаил сел на землю и дал мне выпить чего-то такого от чего кровь моя сразу согрелась. Дос помог мне одеться. Мы прошли по склону дюн, о чем-то говоривших между собой, и вернулись в наш лагерь. Еще до того, как мои спутники взялись готовить ужин, я провалился в глубокий сон.

— Что это? Неужели еще не рассвело?

— Давно рассвело. Пыльная буря, ничего страшного. Надень темные очки, защити глаза.

— А где Дос?

— Вернулся в Алма-Ату. Меня растрогала вчерашняя церемония. В общем-то, ему не следовало устраивать ее: для тебя это — потеря времени и риск получить воспаление легких. Надеюсь, ты понимаешь, что таким образом Дос хотел сказать тебе «Добро пожаловать». Подлей масла.

— Я спал слишком долго.

— Тут всего два часа пути верхом. Мы доберемся еще до полудня.

— Мне надо вымыться. И переодеться.

— Это невозможно: кругом — голая степь. Подлей масла в котелок, но сперва предложи его Госпоже: в наших краях масло и соль — самые драгоценные продукты.

— А что такое Тенгри?

— Само слово переводится как «культ неба», то есть религия без религии. Здесь проходили буддисты, индуисты, католики, мусульмане, приверженцы разных сект и верований. Кочевники делали вид, что принимают навязываемую им веру, но и прежде, и теперь в основе их религии лежит идея, что Божество — везде и повсюду, его нельзя изъять из природы и поместить в книги или между четырех стен... А я, как только ступил на эту землю, чувствую себя лучше, словно и впрямь нуждался в привычной еде. Спасибо, что взял меня с собой.

— Спасибо, что познакомил меня с Досом. Вчера, во время посвящения, я понял, что это особенный человек.

— Он учился у своего деда, тот — у своего отца, а тот — у своего... Жизнь кочевников, у которых вплоть до конца XIX века не было письменности, требовала появления акына, человека, обязанного помнить все события и передавать их из уст в уста. Дос — это такой вот акын.

Пойми, когда я говорю «учился», то вовсе не имею в виду «накапливать знание». И рассказываемые ими истории не изобилуют реальными фактами, датами, именами. Это легенды о героях и героинях, о битвах и волшебных животных — это символы не столько деяний человеческих, сколько самой сути человека. Это истории не о победах и поражениях, а о людях, которые ходили по свету, созерцали степь и впускали в себя Энергию Любви. Лей масло медленно, иначе оно будет брызгать во все стороны.

— Я чувствую себя так, словно получил благословение.

— Хотелось бы и мне испытать это чувство. Вчера я навещал мать, она спросила, все ли у меня в порядке, достаточно ли я зарабатываю. Я солгал ей, сказав, что играю в Париже спектакль, идущий с огромным успехом. Сегодня я возвращаюсь к своему народу, и кажется, что только вчера покинул страну, и за все то время, что меня здесь не было, я не сделал ничего значительного. Веду беседы с бродягами, шатаюсь по городу с «племенем», выступаю в армянском ресторане, а что в итоге? — Ничего. Ведь я — не Дос, который учился у своего деда. У меня есть всего лишь присутствие, да и то порой я думаю, что это всего лишь слуховая галлюцинация. Быть может, мои состояния — не более чем предвестие эпилептических припадков.

— Ты только что благодарил меня за то, что я взял тебя с собой, а сейчас кажется, будто это повергает тебя в глубокую печаль. Определись со своими чувствами.

— Я чувствую и то, и это, и мне не надо определяться — я могу плыть между моими противоречиями.

— Вот что я скажу тебе, Михаил. Я тоже испытывал к тебе противоречивые чувства: сначала ненавидел тебя, потом стал принимать, а по мере того, как я следил за твоими шагами, это приятие переросло в уважение. Ты еще молод и потому испытываешь совершенно нормальное чувство, и это чувство бессилия. Не знаю, скольких людей затронула твоя работа, но в одном можешь быть уверен: ты преобразил мою жизнь.

— Но ты хотел всего лишь найти жену.

— Хотел и хочу. Но это желание побудило меня сделать нечто большее, чем пересечь казахские степи: я прошел по своему прошлому, увидел, где ошибся, где остановился, определил то мгновение, когда потерял Эстер, — мгновение, которое мексиканские индейцы именуют «примирителем». Я пережил и испытал такое, на что в моем возрасте и надеяться было нельзя. И все это благодаря тому, что ты был рядом и вел меня, хоть, может быть, и сам не всегда сознавал это. И вот еще что. Я верю, что ты слышишь голоса. Верю, что в детстве у тебя были явления. Я всегда верил во многое, а теперь этот перечень расширился.

— Ты стал совсем другим человеком.

— Совсем другим. Надеюсь, Эстер будет довольна.

— Ты сам-то доволен?

— Разумеется.

— Тогда этого достаточно. Сейчас мы поедим, переждем бурю и тронемся в путь.

— Давай не будем пережидать бурю.

— Будь по-твоему. Едем. Эта буря — не знак свыше, а всего лишь последствие обмеления Арала.

Яpocть ветра унялась, лошади бежали бодрее. Мы оказываемся в некоем подобии долины, и пейзаж изменяется разительно — бесконечный горизонт теперь закрыт высокими голыми скалами. Глянув направо, я вижу куст, к каждой ветке которого привязаны ленточки.

— Это здесь!.. Это здесь ты видел...

— Нет. Тот уничтожили.

— А что же это такое?

— Это место, где произойдет нечто очень важное.

Михаил, спешившись, развязывает свой рюкзак, достает нож, отрезает кусок рукава от рубашки, привязывает этот лоскутик к ветке. Глаза его смотрят по-другому, быть может, он ощущает рядом с собой присутствие, но я не хочу ни о чем его спрашивать.

Я делаю то же самое — прошу защиты и помощи и тоже ощущаю присутствие — это моя мечта, мое долгое возвращение к женщине, которую люблю.

Вновь садимся в седла. Михаил не говорит мне, о чем просил, и я молчу. Минут через пять впереди появляются белые домики маленького поселка. Какой-то человек поджидает нас — он направляется к Михаилу, говорит с ним по-русски. Похоже, они о чем-то спорят.

— Чего он хотел?

— Просил зайти к нему, исцелить его дочь. Нина, наверно, всех оповестила о нашем приезде, а люди постарше еще помнят о моих видениях...

Михаил ведет себя как-то неуверенно. Больше никого не видно — должно быть, все на работе или обедают. По главной улице мы едем к белому зданию, окруженному садом.

— Помни о том, что я сказал тебе сегодня утром. Не исключено, что у тебя и вправду была эпилепсия, но ты отказывался смириться с тем, что болен, и позволил своему бессознательному сплести вокруг этого такую вот историю. Но может быть и так, что ты был послан на землю с неким поручением — учить людей забывать свою личную историю, с открытым сердцем принимать любовь как чистую божественную энергию.