На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - Коэльо Пауло - Страница 3

И, прежде чем я успела что-нибудь объяснить, схватила меня за руку и вытащила наружу. Вечер был довольно теплым, но не на улице же мне оставаться до утра, а где переночевать, я не знала.

— Куда мы? — спросила я.

— К изваянию Богини, — прозвучало в ответ.

— Мне бы найти какой-нибудь недорогой отель.

— Я все тебе потом объясню.

— Я бы предпочла зайти в кафе, поговорить, разузнать о нем как можно больше. Но спорить не стала и, когда она повела меня по Пасео-де-Кастельяна, послушно шла рядом и только вертела головой, рассматривая Мадрид, где никогда до этого не бывала.

Посреди проспекта она остановилась и показала на небо.

— Вот она!

Меж голых ветвей сияла полная луна.

— Красиво, — заметила я.

Но девушка, не слушая меня, раскинула руки крестом, повернула ладони вверх, закинула голову к небу и замерла.

«Куда меня занесло, — подумала я. — Слушала лекцию, потом оказалась на Пасео-де-Кастельяна вместе с этой полоумной, а завтра еду в Бильбао».

— Зеркало Богини Земли, — заговорила девушка, не открывая глаз. — Научи нас осознавать наше могущество, сделай так, чтобы мужчины нас понимали.

Ты, рождающаяся, блистающая, умирающая и воскресающая в небесах, указываешь нам путь от семени к Плоду.

Она простерла руки к небесам и надолго застыла в этой позе. Прохожие глядели на нее, посмеивались, но она не обращала на них никакого внимания, зато я готова была сгореть со стыда, что оказалась рядом с ней.

— Я должна была сделать это, — произнесла она, отдав все почести луне. — Теперь Богиня защитит нас.

— О чем ты, скажи наконец толком!

— О том же, о чем говорил твой друг, но только истинными словами.

И я пожалела, что не старалась понять смысл лекции и теперь не знаю, о чем там шла речь.

— Мы знаем, что у Бога — женский лик, — сказала девушка, когда мы двинулись дальше. — Мы, женщины, которые понимают и любят Великую Мать. Нам дорого обошлось наше знание — нас преследовали и жгли на кострах — и все-таки мы сумели выжить. И теперь нам внятен смысл ее тайн.

Костры. Ведьмы.

Я вгляделась в лицо моей спутницы: красивая, распущенные рыжие волосы спускаются до лопаток.

— Мужчины уходили на охоту, мы оставались в пещерах, во чреве Матери, и растили детей, — продолжала она. — И там Великая Мать обучила нас своей науке.

Мужчина живет в движении, мы пребывали во чреве Матери. И потому поняли, как семя дает росток, и предупредили наших мужчин. Мы испекли первый хлеб и накормили их. Мы слепили из глины первую чашу и напоили их. Мы поняли цикл творения, потому что наша плоть живет, повторяя череду лунных фаз. Гляди, вот она! — внезапно перебила она себя.

Я взглянула в ту сторону, куда она показывала. В центре площади, со всех сторон обтекаемой потоками машин, стоял фонтан, украшенный скульптурой — женщина на колеснице, запряженной львами.

— Это площадь Кибелы, — похвасталась я тем, как знаю Мадрид. Я десятки раз видела эту скульптуру на почтовых открытках.

Но девушка не слушала меня. Она была уже посреди улицы и, лавируя между машинами, бежала к фонтану.

— Идем! Идем! — кричала она, маша мне рукой.

Я решила последовать за ней хотя бы для того, чтобы спросить название отеля. От всего этого сумасшествия я устала и теперь хотела выспаться.

У фонтана мы оказались почти одновременно: я — с колотящимся сердцем, она — с улыбкой на устах.

— Вода! — воскликнула она. — Вода — вот ее проявление!

— Пожалуйста, скажи мне название какого-нибудь дешевого отеля.

Она погрузила обе руки в чашу фонтана.

— Сделай так же, — сказала она мне. — Прикоснись к воде.

— Да ни за что на свете. Но тебе не хочу мешать — пойду поищу место для ночлега.

— Еще минуту!

С этими словами она вытащила из сумочки маленькую флейту и поднесла ее к губам. Музыка, как мне показалось, произвела гипнотическое действие — шум машин отдалился, сердце мое забилось ровно. Присев у фонтана, слушая лепет воды и песенку флейты, я не сводила глаз с лунного диска, плывшего над нами. Что-то подсказывало мне, — хоть я и сознавала это не вполне отчетливо, — что там, в небесах, пребывает какая-то частица моей женской сути.

Не знаю, как долго звучала флейта. Оборвав мелодию, девушка повернулась к фонтану.

— Кибела, — сказала она. — Еще одно проявление Великой Матери. Кибела управляет ростом колосьев в поле, оберегает города, возвращает женщину на стезю священнослужения.

— Кто ты? — спросила я. — Зачем попросила меня пойти с тобой?

Она обернулась:

— Я — именно то, что ты думаешь. Я исповедую религию Земли.

— Зачем я тебе понадобилась? — настаивала я.

— Я читаю по твоим глазам. И сердце твое для меня — открытая книга. Ты будешь пылко и страстно любить. И страдать.

— Я?

— Ты знаешь, о ком я говорю. Я видела, как он смотрел на тебя. Он любит тебя.

Да, конечно, я имею дело с сумасшедшей.

— Потому я и позвала тебя с собой, — продолжала она. — Он — значителен и важен. Он, хоть и болтает ерунду, по крайней мере признает культ Великой Матери. Нельзя допустить, чтобы он пропал. Помоги ему.

— Ты сама не знаешь, что говоришь. Ты запуталась в своих фантазиях, — говорила я, снова лавируя между автомобилями и твердя про себя, что никогда больше не стану думать над словами этой женщины.

Воскресенье, 5 декабря 1993

Мы остановились выпить кофе.

— Жизнь многому тебя научила, — сказала я, пытаясь поддержать разговор.

— Прежде всего тому, что мы способны к постижению и обладаем даром изменения, — ответил он. — Даже если это и кажется невозможным.

Тем наша беседа и кончилась. До этого в течение почти двух часов пути, пока не остановились у придорожного бара, мы почти не разговаривали.

Поначалу я пыталась вспоминать наше с ним детство, но он не проявил к этому интереса и явно отвечал только из вежливости. Он даже не очень-то и слушал меня и спрашивал о том, что я уже успела рассказать. Что-то с самого начала пошло не так. Может быть, время или расстояние непоправимо отдалили его от моего мира. «Он говорит о волшебных мгновеньях, — подумала я. — А в чем разница между теми дорогами, которыми шли Кармен, святой Иаков или Мария?» Да, он живет теперь в другом мире, Сория превратилась в воспоминание — размытое временем, застрявшее в прошлом: его друзья детства так в детстве и остались, а старики, если еще живы, заняты тем же, чем и двадцать девять лет назад.

Я уже раскаивалась, что согласилась поехать с ним. Когда же в этом баре он вновь оборвал разговор, я решила не возобновлять его.

Те два часа, что оставалось ехать до Бильбао, были для меня сущей пыткой. Он смотрел на дорогу, я глядела в окно, и никто из нас даже не пытался скрыть дурное настроение. В автомобиле, взятом напрокат, не было радио, и нечем было заглушить гнетущее молчание.

— Давай спросим, где здесь автобусная станция, — сказала я, когда мы съехали со скоростной магистрали. — Отсюда в Сарагосу регулярно ходят экспрессы.

Было время сиесты, и на улицах людей встречалось мало. Мы проехали мимо какого-то мужчины, мимо юной парочки, но он не притормозил, не спросил.

— Ты что — знаешь, где это? — не выдержала я.

— Что «это»?

Он по-прежнему не слушал и не слышал меня.

И внезапно я поняла, что означает это молчание. О чем ему говорить с женщиной, так и не отважившейся выйти в мир? Что за удовольствие — шагать рядом с человеком, обуянным страхом перед неизведанным и неведомым, с человеком, всему на свете предпочитающим хорошую службу и удачное замужество? А я — о, горе мне! — пыталась говорить с ним о прежних друзьях, о покрывшихся пылью воспоминаниях, о захолустном городишке. А о чем еще я могла бы говорить?

— Вот здесь ты меня и высадишь, — сказала я, когда мы, судя по всему, добрались до центра. Я изо всех сил старалась, чтобы голос мой звучал непринужденно, но на самом деле чувствовала себя глупой, инфантильной, докучной.