Дневник мага - Коэльо Пауло - Страница 24

— Пока ты не принял угрозы, ничто не угрожает тебе. Вступая в Правый Бой, никогда не забывай об этом. И о том, что отступление, так же как атака, — неотъемлемая часть боя. А вот леденящий, сковывающий страх — нет.

В ту минуту я не ощущал страха. И, сам удивившись, сказал об этом Петрусу.

— Понимаю. Иначе пес набросился бы на тебя. И едва ли ты вышел бы из этой схватки победителем. Ибо пес тоже не испытывал страха. Забавно, впрочем, как отнесся ты к появлению монахини. Предчувствуя положительное начало, ты, наделенный весьма плодородным воображением, уверенно решил, что кто-то пришел к тебе на помощь. Эта уверенность тебя и спасла. Хотя, видит Бог, зиждилась она на совершенно ложных основаниях.

Петрус был прав. Я расхохотался от души, и он подхватил мой смех. Мы поднялись и продолжили путь. Я уже чувствовал легкость и бодрость.

— Тебе нужно знать кое-что еще, — промолвил Петрус. — Единоборство с псом ничьей окончиться не может — здесь возможна только победа или поражение. Пес появится снова, и тогда уж постарайся одолеть его. Доведи дело до конца. А иначе тень его будет преследовать тебя до конца дней твоих.

Еще тогда, после встречи с цыганом, Петрус сказал, что знает, как его зовут. И теперь я спросил его имя.

— Имя ему — легион, — отвечал мой спутник. — Ибо их много.

Земли, по которым мы шли, крестьяне готовили к севу. Здесь и там налаживали они допотопные насосы — свое оружие в извечной борьбе с иссохшей почвой. По обочинам Пути Сантьяго тянулись, громоздились, образовывали бесконечные стены, причудливыми узорами вились в полях груды камней. Я подумал о том, что вот уж сколько столетий обрабатываются эти поля, и все равно — неизменно каждый год вылезает из земли камень, который надо извлечь и удалить: он ломает лемех плуга, калечит лошадь, коркой мозолей покрывает руки земледельца. Эта битва начинается каждый год, а конца ей не будет.

Петрус был спокойней обычного, и я вспомнил, что с самого утра он не проронил почти ни слова. После нашего разговора у межевых столбов он замкнулся в молчании и большую часть моих вопросов оставлял без ответов. А я хотел получше понять, что значит «легион бесов». Он еще прежде объяснил мне, что у каждого человека есть всего лишь один Вестник. Но теперь был явно нерасположен говорить об этом, так что я решил дождаться более благоприятного случая.

Мы поднялись на пригорок, и оттуда открылась колокольня церкви в Санто-Доминго-де-ла-Кальсаде. Зрелище это придало мне новых сил; я размечтался об уюте и магической атмосфере «Парадора» — одного из тех средневековых замков, которые попечением испанских властей превратились в комфортабельные отели. Мне приходилось читать, что сам святой Доминик выстроил здесь странноприимный дом, где по дороге в Компостелу переночевал однажды святой Франциск Ассизский. Я вспомнил об этом — и воспрянул духом.

Было уже около семи вечера, когда Петрус остановился. Я вспомнил Ронсеваль, медленный путь, когда я так нуждался в стакане вина, чтобы согреться, и со страхом подумал — не готовит ли мой спутник что-то подобное и на этот раз?

— Один Вестник никогда не станет помогать победить другого. Вестники не ведают, что такое добро и зло, однако хранят верность друг другу. Так что в схватке с псом на помощь Астрейна не рассчитывай, — промолвил Петрус.

Но теперь уже я не настроен был вести беседу — хотелось поскорее добраться до Санто-Доминго.

— Вестники усопших способны вселяться в тело человека, обуянного страхом. Именно потому их так много, что имя им — легион. Их приваживает женский страх. Вестник не одного только убитого цыгана, но и прочие Вестники блуждают в пространстве, отыскивая способ войти в соприкосновение с силами земли.

Лишь теперь Петрус соизволил ответить на мой вопрос. Но в словах его мне чудилась некоторая нарочитость и неестественность — словно бы вовсе не об этом хотелось ему говорить со мной.

— Чего тебе надо, Петрус? — спросил я не без досады.

Мой проводник не ответил. Сойдя с дороги, он направился к дереву, стоявшему в поле в нескольких десятках шагов отсюда, — старому, почти напрочь лишенному листвы, единственному здесь дереву. Он не позвал меня за собой, и потому я остался на дороге. И стал свидетелем странной сцены: Петрус обошел вокруг дерева и, глядя в землю, громко произнес несколько слов. Потом сделал мне знак приблизиться.

— Сядь, — приказал он, и голос его теперь звучал иначе: не то ласково, не то виновато. — Ты останешься здесь. Завтра мы встретимся в Санто-Доминго-де-ла-Кальсаде.

И прежде, чем я успел произнести хоть слово, продолжал:

— На днях — ручаться могу лишь за то, что это произойдет не сегодня, — тебе придется столкнуться со своим главным врагом на Пути Сантьяго, и враг этот — пес. Когда настанет этот день, будь уверен, что я окажусь поблизости и наделю тебя силами, потребными для схватки. А сегодня ты встретишься с иным врагом. Он может уничтожить тебя, а может стать твоим верным товарищем. Имя этому врагу — Смерть.

— Человек — единственное существо на земле, которое сознает, что когда-нибудь умрет, — продолжал он. — По этой, и только по этой причине отношусь я к роду человеческому с глубочайшим уважением, потому и верю, что грядущее его будет несравненно лучше настоящего. Зная, что дни его сочтены, что в тот миг, когда он меньше всего этого ждет, все кончится, он, тем не менее, обращает свое бытие в борьбу, достойную существа бессмертного. И то, что в глазах иных людей выглядит суетной гордыней — ну, вот это стремление оставить по себе память в детях ли, в творениях ли, сделать так, чтобы имя пережило его самого, — я расцениваю как квинтэссенцию человеческого достоинства.

Человек — существо хрупкое, а потому всегда пытается скрыть от самого себя великую непреложность смерти. Ему невдомек, что именно она побуждает его создавать все лучшее, что есть в его жизни. Человек боится шагнуть во тьму, человека томит лютый страх перед неведомым и непознаваемым, и есть лишь один-единственный способ побороть этот страх — забыть о том, что дни его сочтены. Человек не понимает, что, осознав неизбежность смерти, сможет отважиться на большее, сможет пройти в каждодневных своих завоеваниях дальше — ибо если Смерть неминуема, то и терять ему нечего.

Петрус помолчал. Ночевка в Санто-Доминго уже стала казаться мне чем-то весьма отдаленным. Я со все большим интересом вслушивался в слова моего спутника. На горизонте, прямо перед нашими глазами началось умирание солнца. Быть может, и оно тоже слушало Петруса?

— Смерть — наша верная спутница, ибо это она придает истинный смысл нашей жизни. Но для того, чтобы различить ее истинное лицо, мы должны сначала познать все те ужасы и страхи, которые пробуждаются в душе всякого живого от одного упоминания ее имени.

Петрус уселся под дерево и знаком предложил мне сделать то же самое. Объяснил, что несколько минут назад он обошел дерево кругом, чтобы отчетливо вспомнить все, что было с ним, когда он сам был паломником и впервые шел Путем Сантьяго. Потом достал из заплечного мешка два бутерброда, купленные после обеда.

— Там, где ты находишься сейчас, тебе ничего не грозит, — сказал он, передавая их мне. — Здесь нет ядовитых змей, а пес решится напасть на тебя вновь, лишь когда позабудет о своем сегодняшнем поражении. Нет ни грабителей, ни иных темных личностей. Ты пребываешь в полнейшей безопасности. Опасно для тебя только одно — твой собственный страх.

И еще Петрус сказал, что два дня назад мне довелось испытать переживание, ни яростью, ни яркостью не уступающее смерти, — я увидел Любовь Всеобъемлющую. И ни на миг не заколебался, не оробел, не струсил, ибо не питал предубеждений относительно любви. А вот по отношению к Смерти все мы полны предрассудками, поскольку не сознаем: Смерть — это всего лишь одно из проявлений Агапе.

Я ответил, что годы, посвященные магии, позволили мне почти полностью отрешиться от страха смерти. И, по правде сказать, то, как и отчего я умру, пугает меня не в пример больше смерти как таковой.