Запредельная жизнь - ван Ковелер (Ковеларт) Дидье - Страница 21

– Не смейте говорить в таком тоне с отцом! – Фабьена ударяет ладонью по столу.

– А ты, мисс Франция, заткнись. Получила наследство – и радуйся. Жака убила эта ваша убогая жизнь, вы сделали из него куклу, комнатную собачку для ваших мещанских посиделок. Кто из вас, кроме Альфонса, пытался понять его картины? А это было не просто хобби, блажь от нечего делать, это был крик души, мольба о помощи, но вас не прошибешь, по-вашему ведь как: спросишь человека «Как дела?», услышишь «Нормально» – значит, все в порядке. Главное – чтоб был порядок! Ну так успокойтесь, не будет никакой рыбы, я оставлю ее для себя, Жак просто хотел пошутить, правда? Напугать нас! Все так и подумают, не беда. Похороните его по-людски, как положено, в ящике с ручками, чтобы не было никаких разговоров, и дело с концом! Испортили человеку жизнь, так чего же со смертью церемониться! Никогда, никогда не прошу вам того, что вы сделали с моим братом!

Фабьена сжимает вилку так, что побелели суставы, она бы ответила, но тут с лестницы раздается громкий плач Люсьена, и она оборачивается. Бросается к нему, обнимает, утешает:

– Что ты, что ты, малыш, ничего страшного! Мы просто немножко поспорили.

– Не хочу, чтобы папу сожгли! – кричит Люсьен сквозь рыдания.

– Никто не собирается его сжигать. Тетя Брижит просто пошутила. Пойдем-ка…

Фабьена уводит Люсьена в его комнату и закрывает дверь. Остальные сидят молча, не поднимая глаз от стола и прислушиваясь к шагам наверху. Жан-Ми, как раз отправивший в рот еще кусок сыра, когда понесло Брижит, не успел его прожевать и застыл с раздутой щекой.

Я пытаюсь собраться с мыслями, обдумать слова Брижит. Она сбила меня с толку. Я совсем не считал себя таким уж несчастным. Мне, конечно, не хочется, чтобы меня сожгли, хоть это и суеверие, но Брижит явно передергивает, она сама заговорила о кремации, ни у кого этого и в мыслях не было. Я могу догадаться о ее внутренних побуждениях: испытав на себе, что такое отмирание плоти, она хочет избавить мое тело от медленного разложения, этого безобразия, которое остающиеся наверху прячут в землю для собственного спокойствия… но можно было выразить все это в более приемлемой форме. Поразительно, до чего ожесточает человека уверенность в том, что смерть есть конец всего. Или я плохо знаю свою сестру? Я всю жизнь восхищался ею: потому что видел в ней бунтарский дух, потому что, не в пример мне, у нее хватило смелости посвятить себя искусству, хватило сил развестись с кретином-мужем, научиться жить с одним легким. Но, может быть, ей всегда не хватало доброты, и ее талант, твердость духа, решительность развились как оправдание внутренней холодности?

Мне было больно так думать о сестре, хотя безмерное презрение, с которым она изобразила мое существование, должно было бы меня ожесточить. Впрочем, в моем положении чувствовать, что сохраняешь уязвимость, пожалуй, даже утешительно.

– Прости меня, папа, – шепчет Брижит.

Папа широко разводит руками, беспомощно роняет их на стол и смущенно улыбается. Это несколько разряжает атмосферу. Жан-Ми с облегчением глотает кусок. Мэтр Сонна, ни разу не напомнивший о себе, пока бушевали страсти, со скромностью истинного миротворца молчком разделывается с бараниной. И тут папа в порыве оскорбленной любви хватает Брижит за руку и произносит бесподобную тираду:

– Пусть покоится вместе с матерью! А мы с тобой еще поскрипим… Ладно? В будущем году истекает срок аренды соседнего участка – прошло тридцать лет, а я стою на очереди. Вот и хватит места для всех.

Браво! Семейное пристанище расширяется. Но самое потрясающее – это способность живых еще и теперь удивлять меня. Я думал, что выпад Брижит страшно оскорбит отца, и его неожиданное великодушие меня расшевелило. Что могло бы быть скучнее, чем наблюдать из потустороннего мира привычную житейскую канитель?

– Хочешь, я переночую у тебя? – шепчет сестра, и по щеке ее стекает слеза.

– Не надо, – говорит отец, прочно окопавшийся в одиночестве с тех пор, как я женился. – Не беспокойся. Теперь все будет хорошо.

Еще немного – и он сказал бы: «У меня есть цель», – имея в виду перекупку тридцатилетней концессии для воссоединения семьи. Я же, в силу понятной солидарности, не мог не подумать о соседях-мертвецах, которых выкопают и вышвырнут вон. Каков вообще этикет на кладбище? Общаются ли временные, тридцатилетние обитатели с постоянными, бессрочными? А какова участь выдворенных, забытых, бомжей из общих могил? Бывают ли общие собрания со ссорами из-за пограничного цветка или затеняющего чужую территорию креста? Мне не терпится узнать. И вступить, если получится, в контакт с себе подобными.

Спускается Фабьена, на лице ее спокойствие и решимость. Видимо, она овладела собой, сидя с Люсьеном. Наверху у малыша отчаянно застрекотала видеоигра – он словно хотел заглушить голоса злых поджигателей праха взрывами и мелодичными трелями умирающих и воскресающих для очередной жизни виртуальных героев.

Фабьена садится на свое место и как ни в чем не бывало обращается к нотариусу:

– Продолжим?

Тьерри Сонна некоторое время собирается с духом, опершись локтями на стол и потирая пальцами переносицу, затем разворачивает сам собой сложившийся лист бумаги и с усилием читает:

– «Согласно брачному контракту, все имущество, переданное мне при жизни моим отцом, переходит к моей супруге Фабьене до совершеннолетия нашего сына, в дальнейшем же они вольны распорядиться им по своему усмотрению. Зато…»

– Пожалуйста, погромче, – просит Фабьена.

Мэтр Сонна трижды судорожно сглатывает, словно у него пересохло во рту, и продолжает, не только не повысив голос, но еще и втянув голову в плечи:

– «Зато сумму, предусмотренную договором о страховании жизни, который я подписал в агентстве Петреля, наследует моя сестра Брижит Лормо, она же Бриджи Уэст».

Электронный наигрыш в честь выигравшего кон героя несколько смазывает ошеломительный эффект прочитанного. Однако Люсьен успевает дойти до середины следующего уровня игры, прежде чем заинтересованные лица обретают дар слова.

– Простите меня, Фабьена, – медленно выговаривает моя сестра.

– За что? За деньги, которые вы получили от моего мужа, или за гадости, которые вы наговорили о нем? Или теперь он уже не представляется вам таким уж ничтожеством?

Браво! Фабьена взяла за меня реванш.

– Может, нам лучше уйти? – предлагает Одиль. – Альфонс остался там один с Жаком…

– У нас нет никаких секретов, – возражает Брижит. – Я могу пожертвовать эту сумму на медицинские исследования или…

– Это ваше личное дело, – перебивает ее Фабьена и жестом приглашает нотариуса возобновить чтение. – Что там дальше?

Сонна, все это время не отрывавший глаз от последнего прочитанного слова, осторожно продолжает:

– «Что касается моего художественного наследия – спасибо, что никто не рассмеялся, – пусть каждый из родственников и друзей выберет в трейлере кому что придется по вкусу и возьмет себе. Мне хотелось бы также, чтобы картины, на которые не найдется охотников, были переданы…»

Мэтр Сонна сделал многозначительную паузу и потянулся к стакану с водой.

– Кому? – спрашивает Жан-Ми.

– Здесь смазано, – извиняющимся голосом отвечает нотариус и взглядом призывает на помощь Фабьену.

Она, даже не взглянув в завещание, отзывается:

– Я поняла. Что еще?

Мой несчастный душеприказчик вкладывает в конверт первый листок, разворачивает второй и, вскинув брови, принимается отчетливо и предельно выразительно читать:

– «И наконец, весьма важная для меня просьба, за которую искренне прошу извинения у тех, кого она шокирует…»

Тьерри Сонна придвигается к столу и допивает до дна свой стакан воды.

– Ну-ну? – стоически ободряет его Фабьена, готовая к самому худшему.

– Весьма сожалею… Я ехал из Бур-Сен-Мориса… тут этот гололед… я вышел надеть на колеса цепи и упал.

Листок передают из рук в руки. Три последние строчки действительно расплылись, так что их невозможно прочитать. С трудом различимы слова «в дар» и «кому понадобится». Да и то – различимы для меня, а мне этот текст как-никак знаком. Хорошо хоть подпись невредима. Как понимать этот инцидент? Что это: случай или перст судьбы? Может быть, моему последнему желанию не следовало исполняться? Теперь, за чертой, я все более и более критически отношусь к чувствам, под влиянием которых писалось завещание.