Путь в один конец - ван Ковелер (Ковеларт) Дидье - Страница 19

Представляю, во что вылилось бы наше путешествие в джипе этого Омара, которого я тогда где-то выловил. Даже одной главы не вышло бы. Спасибо тебе, Азиз («шокран» или более торжественно: «барака Алла фик». Буквально: «Да наделит тебя Аллах чудотворной силой».)

В семнадцать часов во время остановки в великолепном цирке Джаффара (стада верблюдов, вековые кедры, можжевельник, непреодолимая громада заснеженного джебель Айаши ), воспользовавшись отсутствием Азиза, отлучившегося по нужде в ближайшие заросли дрока, я спросил Валери об иргизской легенде. Она несколько снисходительно подтвердила существование преданий о «заповедной долине», где сохранились доисторические растения и животные, но в ее речи меня удивил оттенок какого-то осуждения, словно ей хотелось заранее подвести подкоп под мой оскорбительный скептицизм, если я к таковому склонен (не является ли здесь, в Атласе, скептицизм «левой рукой» разума?2).

Одним словом, у меня было такое чувство, словно я говорил об НЛО со специалистом из НАСА, который засыпал меня вырезками из досье: проверенные данные о скорости, показания радаров, материальные следы. Аналитическая точность перед лицом всего лишь допустимой гипотезы. (Notabene: перенести в книгу мои наблюдения на коллоквиуме «Пограничные области науки» в Пюи-Сен-Вен-сане, куда меня послало Управление книжной и рукописной продукции сопровождать того испанского физика, который утверждал, что обнаружил на молекулярном уровне доказательства внеземного происхождения некоей цивилизации Умнитов. По Лупиаку то был просто заговор КГБ для дискредитации европейских ученых. Я всегда оставался противником его версии. Объяснить почему. «Нет» всякому последовательному опровержению мечты. Уважать то, что превосходит наше понимание.)

Так вот, Валери пичкала меня ссылками на данные палеонтологии: отпечатки ископаемых ящеров из Имин-Ифри (25 миллионов лет) и их громадные яйца, обнаруженные в неправдоподобном состоянии консервации. Места отправления неолитического культа в Тизин-Тиргиз, тысячи наскальных изображений из Тин-сулина и с берегов Дра, исполненных в технике гравюры резцом (10 000 лет)… Если ее послушать, Марокко изобилует граничащими с чудом следами древней жизни, местами, где на протяжении веков ничего не менялось, тайнами, не поддающимися расшифровке. Что до мест, подобных Иргизу, их сотни в недоступных ущельях

Гора Айаши Высокого Атласа. А асфальтированная дорога, угрожающая равнине сероликих людей, — магистраль СТ1808, предназначенная для обслуживания горнолыжной спортивной базы около горы Вавизагт (3770 метров), да, того самого отвратительного шрама на лице природы, той стройки, что мы только что миновали.

Когда вернулся Азиз, она взяла его в свидетели. Он подтвердил ее слова. Она спросила, далеко ли мы от тех мест. Он встал в середине цирка, уперев руки в бока, и долго поворачивался в разные стороны, казалось, разыскивая в ослепительной белизне ледников самый удобный для преодоления перевал. Она быстро проговорила что-то по-арабски, он же ответил только долгим, очень серьезным покачиванием головы. Затем она посмотрела на меня. Она не захотела перевести, о чем его спрашивала.

Обильный ужин вечером в тигремте, крашеном охрой доме-крепости с окнами, обведенными белой краской, отгоняющей злых духов (жнун). Мятный чай, харира (суп неопределенного свойства), таджина (тушеное мясо) с черносливом, кефта (фрикадельки), гигантских размеров стручки жгучего перца, который я съел, приняв за сладкий, и два литра воды, призванной затушить пожар, несмотря на предостерегающие восклицания Валери, опасавшейся бактерий. А мне на них плевать, для меня теперь единственная нечистая вещь, которую надобно избегать, — моя левая рука. Тридцать два года минеральной воды «Эвиан» — стоп. Я жить хочу. Я выбросил мои пшеничные проростки.

Потом я отдалился от глинобитных хижин селения, чтобы справить малую нужду подальше от чужих глаз, и, потирая горящее горло, очутился среди коз и каменных дубов (проверить, те ли дубы). Там меня отыскала Валери. Мы сели на старые покрышки. Она взяла меня за руку. Пот, уже пропитавший мой пуловер, как по волшебству, высох. Она мне призналась, что Азиз никак не может найти вход в свою долину. Я успокоил ее, что время у нас еще есть. Что впервые в жизни мне так страшно хочется, чтобы время еще было. Она коснулась своими губами моих и подарила мне поцелуй, продлившийся добрых двадцать секунд. Потом она отпрянула, гордо вздернув подбородок, с непокорной прядкой на глазах, и спросила, лучше ли мне теперь. Я ответил, что лучше. Она прошептала, что ослабила действие перца и по сему случаю накидываться на нее бесполезно.

Я глядел, как она удаляется к хижинам. Запечатлевал в памяти силуэт ее фигурки, тонкой и отчаянно юной, живой, недоступной. Как предложить свою любовь фее, которая смеется над вами? Да и занималась ли она когда-нибудь любовью? В ней есть нечто неизлечимо девственное: резковатое свободолюбие, мечтательная непреклонность, безотчетная меланхоличность. Быть может, именно об этом она и пыталась мне сказать. Я еще никогда никого не лишал невинности. Агнес, Агнес… Как далеки Юканж и ты, там, в моей комнатке, где я читал тебе мою рукопись и, опьяненный собственными фразами и тобой, моей единственной читательницей, целовал тебя на кровати, ласкал тебя, а ты говорила «нет», ты повторяла: «Читай еще». И я читал.

Если нам придется, Валери, заниматься любовью и если для тебя это первый опыт, верь мне, я буду таким же девственным, как ты. Я вдруг почувствовал, что мне только пятнадцать. Однако должен заметить, что твой поцелуй ни в коей мере не прекратил жжения от перца.

Я счастлив. Так ли?

Посмотрим.

Первая ночь под открытым небом. Я ненароком порвал желтую палатку, желая обрезать слишком длинную веревку. Валери ставит зеленую и обосновывается там. И тотчас тушит свою газовую лампу.

В час ночи — ужасная буря, прямо-таки дантовской мощи. Азиз и я, промокшие до костей, укрываемся «в лендровере». Через десять минут неизвестно откуда обрушивается грязевой поток и уносит покинутую нами палатку. Мы бросаемся к той, где Валери, хлопаем по полотну, отдергиваем застежку «молнию». Она полусонным голосом обругивает нас и посылает куда подальше. В трех метрах от нее, спящей, бушует поток. Мы колеблемся, решая, не вытащить ли ее силой, а затем по очереди дежурим, наблюдая за палаткой через лобовое стекло, до самого конца грозы.

Семь часов утра. Похолодало на пятнадцать градусов. Накинувшая пуловер Валери только что выбралась из палатки. Я зажигаю фары, чтобы она видела, куда ступает, и выхожу из машины, неся ей термос. Она бросает рассеянный взгляд в огромную выбоину, проделанную ночным потоком, и роняет фразу, которую я никогда не забуду: «Те, кто не любит жизнь, знают, когда им помирать. Я ничем не рисковала».

Она делает пипи за палаткой и возвращается в нее досыпать. Встает заря, небо, как и вчера, кристально ясное, с мерцающими звездами. Я закрываю термос и возвращаюсь в машину, где продолжаю писать, положив блокнот на руль. Азиз, привалившийся в своем спальнике к дверце, хмуро бормочет, что мне бы лучше потушить свет, а то сядет аккумулятор. Он вновь засыпает. Высоко в небе над нами кружит орел.

Перечитываю фразу, произнесенную Валери. Она станет гвоздем моей книги. Моей книги. Уже не знаю, что в ней будет. Мне наплевать на Иргиз, на серо-ликих людей, на Кэ-д'Орсэ, мою миссию, на водворение Азиза на его родину, поскольку он может позаботиться обо всем этом и сам. Валери, Валери, Валери. Ах, как…

Откладываю авторучку, чтобы докончить фразу в мечтах.

Воскресенье 29-го.

Ослепительное солнце, 20°С.

Не знаю, с чего начать. Моя жизнь перевернулась.

Вчера вечером я не вел записей. Не мог.

Чудесный, погибельный, несказанный…

Для чего служит прилагательное?

В субботу утром, без десяти восемь, подошла Валери и постучала в мою дверцу. Просыпаюсь, открываю. Она вытаскивает меня из «лендровера» и тянет к обрыву. Взгляду открывается пустыня в цвету. Палево-фиолетовые, желтые, голубые пятна, мерцая, проступают на растрескавшейся земле. Не сдержав восхищения, я сжимаю ее в объятиях, но в ответ слышу, что она, собственно, здесь ни при чем: это всего лишь явление природы. Редкое, но вполне естественное. Как любовь. В Атласе семена растений могут годы дожидаться благоприятного дождя, который позволит им прорасти, и тогда они взрывообразно распускаются и расцветают — все разом, под первыми лучами солнца.