Удар шаровой молнии - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 9

– Витя уже месяц как на кладбище, – само собой вырвалось у Марка.

Это произвело впечатление на парня, он даже отступил на шаг и еще сильнее выкатил свои круглые глаза.

– Его убили?

– Говорят, самоубийство, но верится с трудом. Вы могли бы поподробней рассказать о той а Девушке? – А что рассказывать? Все, что видел, рассказал.

– Какая она из себя?

– Беленькая такая, загорелая, и фигура, по-моему, что надо. Конечно, насколько я успел заметить…

– Понятно. На иностранку похожа?

– Черт ее знает! Я же с ней не разговаривал. А внешне сейчас хрен отличишь! Некоторые наши бабы так разоденутся!.. Я одну такую знаю. Моя бывшая одноклассница. Ночью подрабатывает на Невском. Но по красоте она сильно уступает той, Витиной девице. В той чувствовалась порода.

– Что это значит?

– Не знаю, как объяснить. Я ее видел несколько секунд, а запомнил на всю жизнь. Движение руки, осанка, взгляд, улыбка, во всем что-то аристократическое, что-то не здешнее, что-то не сегодняшнее. Я, извините, художник и кое-что в этом понимаю. Может быть, иностранка, – он пожал плечами и неожиданно спросил:

– А вы ее подозреваете?

– Я никого не подозреваю, просто хочу разобраться. Когда вы видели в окне эту девушку?

– Спросите что-нибудь полегче. Время для меня не имеет никакого значения. Я могу ходить под «дурью» неделями, даже месяцами. Помню только, что было лето и были белые ночи, а вот год точно не скажу.

– Виктор жил здесь не больше года, – помог ему Майринг.

– Может, все-таки найдется «косячок», – уже без надежды в голосе поинтересовался парень.

– У меня друг работает в наркодиспансере, могу устроить, – в свою очередь предложил Марк.

– Спасибо. Я уже один раз лечился. Как видите – беспомощно развел руками тот.

– На всякий случай я оставлю вам телефон…

Майринг еще долго просидел в своем новеньком «форде», положив голову на руль. Да, во время их последней встречи Виктор рассказал ему о своем бизнесе. И пообещал, что завяжет, как только разделается с кредитором, займется чем-то созидательным. Именно так и выразился: «Мне надоело разрушать, пора заняться чем-то созидательным». Марку хотелось верить в искренность брата, хотя он прекрасно понимал, что всегда идеализировал Виктора. И даже сейчас, после встречи с этим опустившимся парнем, он вспоминал не тот тягостный разговор в аптеке, а их фантастическую встречу на Университетской набережной, уютный кабак на Первой линии с примитивной живописью на стене: морячки и раки. Они тоже заказали раков и пива. И болтали без умолку несколько часов. Брат излучал обаяние, острил, вспоминая своих родителей, все-таки укативших за границу, с теплотой отзывался о студенческих годах, с грустинкой говорил о Питере, таком прекрасном и таком жестоком, и о своей мечте купить квартиру в Петергофе и завести кучу ребятишек. «Я бы гулял со своим огромным семейством среди фонтанов и с важным видом рассказывал анекдоты из петровских времен. Дети любят фонтаны и всякие-разные истории…»

"Он был в тот вечер спокоен и весел, а значит, пуст. – размышлял Марк.

– Наверняка сбывал он страшный товар в университете и в Академии Художеств".

В душе Майринга никак не могли ужиться два разных Виктора.

В душе Аиды накапливалось раздражение. Родион все чаще разочаровывал сестру. В детстве она считала его своим ангелом-хранителем, думала, что когда-нибудь он станет для нее главной опорой в жизни. Она, конечно, приписывала ему много чудесных качеств, которыми в действительности он не обладал. Милый, любимый Родька на глазах превращался в слизняка, в какую-то древнегреческую плакальщицу. Ему уже перевалило за тридцать, а живет за ее счет, в ее квартире. Мизерную зарплату полностью тратит на книги. Создал свой маленький мирок из фолиантов с клопами под музыку «гранж». Впрочем, грядут перемены: Родион вздумал жениться. Он привел в ее дом какую-то оборванку, хиппарку со стажем, и зовет ее Аленушкой. Аленушке скоро стукнет тридцать, она ходит почти босиком, подметает юбкой тротуары, носит хайратник и смотрит на всех как юродивая. Эта дура сочиняет декадентские стихи в прозе и всерьез причисляет. себя к питерской богеме. Они с Аленушкой запираются в его комнате и всю ночь трахаются под «Нирвану». Музыка для слабых! Музыка для нищих!

У Аиды совсем другие вкусы. Ее комната просторна, по-японски лаконична.

Здесь хорошо дышится. Ее книги – словари, ее музыка – «хард», «металл», «готик». Музыка, которая будоражит, окрыляет, приводит в исступление. Гитарный драйв «Праймал фир» <"Праимал фир" – современная немецкая рок-группа, хэви металл> долбит каждый позвонок, пересчитывает ребра, «соляга» Дэйва Хилла <Дэйв Хилл – соло-гитарист легендарной английской группы «Слейд».> может довести до оргазма, хрипловатый голос Купера <Алис Купер – легендарный американский рок-певец> заставляет кровь стынуть в жилах, волынки и арфы «Ин Экстремо» <"Ин Экстремо" – современная немецкая рок-группа, готик-фолк-металл> уносят в запредельное.

Родион не разделяет ее вкусов. Они давно уже живут в разных мирах.

Добрая мачеха Патимат достает из духовки огромный пирог с рыбой и ставит его на стол.

– Сейчас мы с тобой поужинаем, Аидушка, – ласково сообщает она, – а молодые порезвятся, тоже проголодаются.

– К утру выползут.

– Ай-ай, к утру пирог остынет!

– Им это без разницы, Патимат.

– Вижу, злишься на Родьку. Неужели ревнуешь?

– С чего ты взяла? Просто обидно, что нашел какую-то босячку. – Аида принялась за пирог, а потом с усмешкой спросила:

– А тебе нравится Алена?

– Он сделал свой выбор. При чем здесь мои симпатии?

– Узнаю тебя, женщина Востока! – театрально всплеснула руками Аида. – Желание мужчины – закон! С детства сыта твоей философией.

– Кушай пирог, Аидушка, – напомнила мачеха – Что я могу поделать? Меня так воспитали. – И добродушной улыбкой заметила:

– А тебе бы парнем родиться в самый раз! А моему Родьке – девчонкой! Но на все воля Аллаха.

– Если бы ты в свое время приструнила моего отца, не дала ему жить с двумя женщинами, не было бы моих детских кошмаров.

– Так и тебя бы не было…

– Если бы ты знала, Патимат, сколько людей пострадало от того, что я есть. И сколько пострадает еще. Меня даже прозвали «шаровой молнией». Видно, я внушаю не меньший страх. А первопричина кроется в тебе. Вернее, в твоем отношении к мужчинам. Ты не должна была допустить, чтобы мой отец встретился с моей матерью.

– На все воля Аллаха, – повторила Патимат. – Я никогда не интересовалась, откуда у тебя столько денег. Догадывалась, что деньги нечистые.

Не знаю, бывают ли они вообще чистыми, особенно когда их много. Но это твоя жизнь, дочка, и я не имею права в нее вмешиваться. Аллах воздаст тебе за то, что ты сделала для нас и для бабушки. Твоя мать могла бы тобой гордиться.

– Прекрати! Ничего не желаю слышать о моей матери! Я никогда не любила ее и мне не дорога память о ней. И уж совсем наплевать, гордилась бы она мной или нет! Мы начали говорить о Родионе. Мне кажется, он совершает самую большую глупость в жизни. Эта босячка ему не пара, и вряд ли я буду терпеть ее под своей крышей. Так ему и передай. И еще, пусть завтра же отчитается о своей поездке в Екатеринбург. Уже неделя прошла, как он оттуда вернулся, и до сих пор не поделился впечатлениями. И я не вижу денег. Моих, кстати, денег. Это очень серьезно, Патимат. Он что, избегает меня?

– Обязательно передам, Аидушка. А как же пирог? – взмолилась мачеха, когда та резко поднялась из-за стола.

– Я поем у себя в комнате, – смягчила тон девушка и, поцеловав ее в щеку, добавила:

– Ты чудесно готовишь.

Оставшись одна, Аида тут же прилегла на любимое китайское ложе, сделанное на заказ (новое увлечение ее экзотической натуры), и предалась невеселым раздумьям.

Она послала Родиона в Екатеринбург, чтобы он продал их трехкомнатную квартиру, пустовавшую почти год. Она считала, что год – вполне достаточный срок, чтобы забыть о «шаровой молнии».