Удар шаровой молнии - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 25

– Я не зря при тебе вспоминаю завод. Именно при тебе, Инга. Именно. – Ей показалось, что он слишком возбужден для обычного рассказа. – Ты мне напоминаешь кое-кого. Особенно с черными волосами.

Ее звали Аминад, и по ее лицу, так же как по твоему, невозможно было определить национальность. Глаза голубые, но более раскосые, чем у тебя, а волосы иссиня-черные. Нас с приятелем на неделю отправили работать в столовую, посудомойщиками. Старая заводская столовая уже не удовлетворяла трудящиеся массы, потому что военное предприятие разрослось до неслыханных размеров.

Страна вооружалась. И вот построили новый корпус на тысячу мест, а обслуживающего персонала не хватало.

Работа, если честно, пустяковая. Там стояли новейшие посудомоечные автоматы. Нашей задачей было вставлять в нужные ячейки тарелки и стаканы. Так что мы с приятелем не перетрудились. А если еще учесть, что нас бесплатно кормили, то вообще крупно повезло. Правда, наши товарищи по гальваническому цеху подшучивали над нами, когда приходили на обед. И было довольно обидно.

Согласись, что «посудомойка Валя» для мужчин звучит несколько двусмысленно. Но мы старались не обращать на это внимания. Тем более, что наше внимание было приковано к юной поварихе, практикантке из кулинарного училища. Она сразу бросалась в глаза, и раз увидев ее, трудно было отвести взгляд. Кроме необыкновенной внешности, она обладала легкой летящей походкой, как у балерины.

Странно было видеть такое чудо в эдаком месте.

Познакомились мы с Аминад на второй день. Она оказалась простой в общении, обаятельной и острой на язычок. Ей, видно, наскучил однополый коллектив столовки, и девушка частенько крутилась возле нашего посудомоечного агрегата. Помню, мы заключили с другом пари насчет ее национальности и, конечно, оба проиграли. «Мой отец – чеченец, а мать – башкирка», – со смехом сообщила Аминад, после того как мы изложили ей собственные версии ее происхождения. Я тогда любил выражаться поэтично, например: «В тебе вся красота Востока».

У Аминад не было подруг в столовой, и теперь она даже обедала с нами, не обращая внимания на сплетни поварих. Мы болтали и смеялись без умолку, а старые грымзы завидовали и злились, а потом срывали на нас свое зло. Мой приятель первым разглядел, что между мной и Аминад, как говорится, возникло чувство (со стороны это всегда виднее), и постепенно стал откалываться от нас.

Я тогда тоже был парнем хоть куда. Занимался в секции бокса. Заочно учился в институте на экономическом. Я с энтузиазмом смотрел в будущее. До двадцати семи лет (пока грозит служба в армии) можно делать карьеру на заводе, а потом поднять планку выше.

Она с удовольствием слушала мои рассуждения о будущем, но однажды с грустью сказала:

«А у меня будущего нет». Это меня кольнуло в самое сердце – ведь я-то разглагольствовал с мыслью о нашем совместном будущем. В семнадцать лет я был страшным идеалистом. Мне казалось, что все именно так и произойдет, как задумано. И в моем будущем уже было место для Аминад. Но посудомоечная неделя подошла к концу, ее практика – тоже. «После экзаменов ты вернешься на завод?» – поинтересовался я. Я был почти уверен в ее ответе, во-первых, потому что место для повара очень престижное, а во-вторых, потому что здесь я. Но она покачала головой. И ничего не объяснила. И не оставила адреса. На прощание нежно коснулась губами моей щеки и прошептала: «Желаю тебе счастья».

Женщина все-таки загадочная натура. Сколько живу – столько удивляюсь.

Оскар Уайльд написал: «Женщины – сфинксы, но без загадок». Но что он понимал в женщинах?

Я нашел ее в кулинарном училище во время экзамена. Специально взял отгул на работе. Она обрадовалась, увидев меня. «Я только что думала о тебе». – «А я постоянно о тебе думаю…»

После экзамена мы поехали в парк, и еще в трамвае Аминад спросила: «А ты работаешь на заводе, потому что боишься попасть в Афганистан?» Ее вопрос меня разочаровал, я знал много девиц, которые считали, что парень, не служивший в армии, это как бы полуфабрикат, а не полноценный мужчина. Впоследствии, я думаю, они много горя хлебнули с «полноценными» мужиками, вернувшимися с той войны. Я ответил, что сначала хочу закончить институт и приложу для этого максимум усилий.

В парке мы целовались до упаду. Впрочем, ничего лишнего я себе не позволял. Времена еще были целомудренные. Она призналась, что впервые целуется с парнем, и даже не представляла себе, как это здорово! «Я вообще-то всегда любила б целоваться, но родители были не особенно ласковы со мной, а вот брат… мой братик». Тут она умолкла и тихо заплакала.

Ее брат два года назад погиб в Афганистане.

Она тогда училась в хореографическом училище, мечтала стать балериной.

Аминад долго убивалась по брату, а потом случайно узнала, что в Афганистан требуются поварихи, и у нее появилась цель. Для чего она хотела попасть туда любой ценой, для меня до сих пор остается загадкой. Решила мстить за брата? Но кому? Талибам? Моджахедам?

Она бросила хореографическое и поступила в кулинарное. Она училась на одни пятерки и добилась практики на военном заводе, тем самым приблизившись к цели.

Мы жили на разных окраинах города. Я добирался до завода два часа, а она – три. Я мучился, потому что не хотел стать «полноценным» мужчиной и плевал на интернациональный долг. А эта хрупкая девушка с фигуркой балерины мечтала варить солдатам (а в ее понимании, героям) кашу ищи.

Из парка Первых поцелуев, из парка имени Краха юношеского идеализма наши тропинки разбегались в разные стороны .Через неделю Аминад уехала на войну, и мы больше никогда не виделись. Она прислала мне оттуда два письма, но я на них не ответил. Прекрасная повариха, умеющая ходить на пуантах, уже не вписывалась в мое будущее.

Не знаю, была ли это любовь или я патологически не способен любить, будучи первостатейным эгоистом. По крайней мере, тогда я заставил себя не страдать, полностью отдавшись учебе и карьере…

– Зачем ты мне это рассказываешь? – воспользовалась Аида паузой в его монологе.

– Сейчас поймешь. – Харитонов налил себе полстакана минеральной воды и выпил залпом, крякнув при этом, как заправский выпивоха. – После нашей последней встречи, после этого гребаного китайского ресторана, воспоминания навалились на меня, как подпиленное дерево. И я до сих пор не могу выкарабкаться. Я вдруг начал страдать. Моя любовь к Аминад, загнанная в темницу вышла на свободу. Я сделался сентиментальным каким не был даже в юности.

Несмотря на то, что прошло около двадцати лет, в моей записной книжке сохранился телефон ее родителей в Уфе. Я позвонил и представился старым другом Аминад. Трубку взяла мать и как-то сразу затрепетала, видно, приняла меня за фронтового товарища дочери. Она продиктовала мне телефон Аминад в Самарканде.

Вот куда ее занесла судьба! Моя милая балерина в третий раз вышла замуж, и у нее пятеро детей. Мы говорили всего десять минут, но этого оказалось достаточно, чтобы я почувствовал себя одновременно и самым счастливым и самым несчастным человеком на земле. Я полжизни угрохал на построение призрачного «будущего», и в итоге одинок, бездетен и никем не любим, кроме старухи-матери.

Я впервые осознал, что у меня больше нет будущего, а умножать свое богатство – бессмысленно. Я не Гобсек. Зачем мне столько денег? И тем более каждодневный риск ради них! Я сказал твоему шефу по телефону, что нахожусь в глубочайшей депрессии и готов уступить ему половину предприятия по самой низкой цене.

Поэтому он скоро будет здесь. Я выхожу из игры, Инга. Я пас…

«Это первоклассный блеф! Браво! Снимите шапки, господа! Вах выходит из игры! Это значит, нас с Донатасом замочат в „Лягушатнике“, а Борзой с Вахом поделят прибыль! Стоп! Я совсем упустила из виду нотариуса. Дачный домик в стиле „модерн“ – это вполне в его духе! Нечаев мог уже десять раз вернуться из Испании, убить Шандора с Верой и договориться с Вахом! Дерьмо! Полное дерьмо! Я окончательно запуталась! Надо взять себя в руки!»