Гильотина в подарок - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 47

– Не учи ученого! Я на своем веку знаешь сколько инвалидов перевидал? Чего они только не вытворяли! Попробуй с ней уговориться на вторник. Обо мне скажи, что есть у тебя друг, который интересуется эпохой Термидора, и, в частности, ее предком. А своей невесте, пожалуйста, ни слова! Сможешь так?

– Попробую.

– Знаю вас, писателей! Народ болтливый!

– Всех ты знаешь, Костян, – инвалидов, писателей…

Он не докончил фразы, потому что в дверь позвонили.

– Вот и муровцы-тимуровцы пожаловали!

Остаток ночи Антон провел на Патриарших в пятикомнатной квартире Патрисии Фабр.

Осматривать жилище невесты у него не было сил.

– Сам не знаю, зачем тебя побеспокоил? Просто хотел увидеть. Так трудно одному. Особенно после того как появилась ты. Может, это мираж…

– Нет-нет, это не мираж!

Он устроился в кресле, а она сидела у его ног и целовала ему ладони.

– Я выжат окончательно…

– Маме ты очень понравился.

– С чего ты взяла?

– Она мне звонила. Просто в восторге от тебя. Хочет, чтобы мы поскорее поженились. Как можно скорее. Слышишь?

– Куда торопиться?

– Мы поедем в свадебное путешествие. В круиз. На полгода.

– Разве такие бывают?

– Еще как бывают! Называется «Вокруг света»! Здесь – зима, а нам наплевать! Мы плывем вдоль побережья Латинской Америки – Венесуэла, Колумбия, Перу…

– Здорово… Только бы сначала выспаться!

– Миленький, я тебя мучаю! Ложись в постель. Можешь даже не мыться. Пойдем, я тебя уложу!

– Какая ты добрая…

Едва он коснулся лицом подушки, как все куда-то поплыло, растворилось, обернувшись тишиной. Он увидел себя внутри огромного стеклянного куба, ромбом нависшего над землей, уходящего вершиной в облака. Куб медленно парил над пшеничным полем, и Антон видел, как волнуются под ним колосья, но ничего не слышал, потому что был в стекле, потому что был стеклом.

– Ты уже спишь? – Она хихикнула.

Он представил, какие у нее при этом по-детски удивленные глаза. Ее глаза. Увидеть и умереть! Так обычно говорят о Париже.

«Да что я, в самом деле? Совсем раскис! Не могу еще раз заглянуть в ее глаза? Увижу и усну!»

Он заставил себя проснуться.

Патя лежала рядом с открытыми глазами и смотрела в потолок. Он тоже посмотрел туда.

В потолок был вмонтирован большой экран телевизора. Он не знал, что бывают такие огромные!

Заиграла музыка. Позывные передачи. Теперь он слышал прекрасно. Спросонья показалось: специально заманили сюда, ведь он три года не смотрел телевизор! Даже не видел ту программу, где было интервью с ним! Нет! Не надо! Не надо! Он знает, что это позывные ее передачи! Она ему когда-то говорила, даже напевала эту мелодию!

Но было поздно звать на помощь. Да он и не звал, просто лежал с расширенными в ужасе зрачками, как Болконский на Аустерлицком поле, и глядел в потолок.

– Ида Багинская приветствует вас!

Родное, полузабытое лицо. Улыбка, какой нет больше ни у кого! А глаза при этом печальные. Несчастливые какие-то глаза! Но почему? Ведь она добилась всего по полной программе! В массовку ее никто не затер! Она стала звездой! Покорила столицу, страну! Миллионы мужиков сидят сейчас у своих ящиков и мысленно обладают ею! В чем же дело? Ах да, один маленький пунктик не выполнен. Он не стал ее мужем… А тогда…

…Дым рассеялся. Ида подобрала с пола розы. Ушла с ними на кухню.

Он сидел, не сняв даже ватника, старого китайского ватника цвета квашеной капусты, выцветшего знамени эпохи экспедиторства. Антон безропотно ожидал приговора.

Почему-то в этой насквозь прокуренной комнате ему сделалось легче. Мозг заработал стремительно.

«Обратного пути нет! Если прогонит, до набережной как-нибудь доберусь!»

И тут вдруг до него дошло, что река скована льдом. И это обстоятельство огорчило бывшего экспедитора.

Она вернулась с трехлитровой банкой, наполненной водой. Молча поставила ее на пол возле узкого продавленного диванчика, который должен был служить им брачным ложем.

Она снова сунула в рот сигарету и чиркнула спичкой.

– Раздевайся! – приказала королева. – Переночуешь как-нибудь. А завтра поедешь домой, к Маргарите!

Он помотал опущенной головой.

– Ты трус! Я не хочу жить с трусом! Я не хочу больше страдать!

– Я пойду, – прохрипел Антон.

– Куда ты пойдешь?

– У меня есть в Москве родственник, – внезапно вспомнил он Костяна, двоюродного брата Марго.

Он поднялся и побрел к двери.

– Стой! – крикнула Ида. – Ты никуда не уйдешь.

Она вцепилась в его ватник. Он не остановился. Поволок ее за собой.

– Пусти! Я сам не хочу с тобой жить! Вы мне обе осточертели! Одна ставит условия, другая…

– Ах, я для тебя другая? Всего лишь другая! – Она стиснула зубы, чтобы не разрыдаться.

Они стояли возле двери. Он не решался дернуть на себя ручку. Она смотрела с ненавистью. Он слышал, как за дверью бурлит жизнь коммуналки. А здесь царствует смерть. Его, оказывается, похоронили. И завтра в гробу доставят обратно. Прощай, Сретенка! Прощай, королева!

– У тебя ничего нет от температуры? – спокойно, как ему казалось, попросил Антон. – В голове какая-то муть…

Ее взгляд потеплел. Начала дергаться верхняя губа.

– Ты останешься?..

Он взял ее под локотки и притянул к себе.

– Останусь, Идочка! Конечно, останусь. Я ведь к тебе приехал! Навсегда!..

Тут она дала волю слезам, порываясь разорвать в клочья его нищенскую одежонку, но Антон, несмотря на слабость в теле, крепко держал ее в объятьях и без конца целовал мокрые от слез глаза.

Уже в постели она спросила:

– Ты опоздал на поезд?

– Ида, милая моя, я больше никогда не буду оправдываться. Ладно?

– Хорошо…

На следующий день она притащила откуда-то старую механическую машинку и сказала:

– Вот твоя коза!

Он не стал дожидаться выздоровления, в тот же вечер написал три страницы и показал ей.

Ида схватилась за голову.

– Ты – болван! Зачем ты пишешь о деревне? Ты там никогда не был! И этот старикан. Как он у тебя говорит? Так говорили в деревнях до революции!

– Что же делать? – опустил он голову.

– Писать детектив! Городской детектив! Про деревню никому не интересно! И начинать с трупа! А не с полоумного старика! Иначе не продашь!

– Я не могу с трупа…

– Почему?

– Я не могу убивать…

– Ну что за детский сад? – всплеснула она руками. – На бумаге, Антошечка! На бумаге, милый мой!

– Может, кража какая-нибудь…

– Не продашь! Пусть похитят ребенка! – подсказала Ида.

На похищение ребенка он согласился.

Она устроилась на телевидение ассистентом режиссера. Получала мизерную зарплату. Это был единственный их доход. Половина его уходила на оплату комнаты. На остальную половину покупались макаронные изделия, супы в пакетах, крупа и картошка. Питались два раза в день. Какое удовольствие доставлял им процесс поглощения пищи!

Они не отказывали себе и в других радостях жизни.

Королева любила, удивлять. Облеклась как-то в испанский наряд, раздобытый в костюмерной Останкина для каких-то съемок. Намазала губы ярко-красной помадой. Вставила в свои смоляные волосы увядшую розу. Завела кассету с «Изабеллой Севильяной». И выдала ему такой фламенко, что Полежаев сидел с открытым ртом.

– Я не знал, что ты…

– Ты забыл, что я актриса?

– Ты – Великая актриса!

А Великая актриса скинула казенную одежду, оставшись в туфлях и колготках, надетых на голое тело. Подошла вплотную и опустилась на колени. Он только видел, как она закатила глаза и как медленно приоткрылись губы в яркой помаде. И снова бешено тикал будильник. А за окном – внезапная оттепель. А роман шел туго.

– Помоги мне! – умоляла Ида. – Ты видишь, я выбиваюсь из сил на этой чертовой телестудии! Пиши быстрей! Быстрей!

Он просиживал за машинкой по пятнадцать часов в сутки, иногда клал отяжелевшую голову прямо на клавиатуру, отключался на полчаса и снова принимался остервенело бить по клавишам, из-под которых уже вылетали и трупы, и изнасилованные девицы, и расстрелянные дети!