Гильотина в подарок - Ковалев Анатолий Евгеньевич - Страница 29

«Мало ли кто собирает антикварную мебель! Это сейчас модно, – успокоил он себя и тут же приказал: – Хватит рассиживаться!»

Он уже догадался, где прятал свои безделушки Старцев. Комод из той же эпохи, с инкрустацией, давно привлекал внимание сыщика.

– А ведь похититель тоже был в этой красной комнате и тоже полез в комод. И, возможно, оставил отпечатки пальцев. Жаль, не взял с собой Престарелого! Не помешал бы. Заодно приобщился бы к прекрасному!

Следователь натянул лайковые перчатки и принялся исследовать комод, шесть ящиков которого не были заперты, потому что нечего было запирать.

– Дуб. Ящики довольно тяжелые, – комментировал Еремин. – Их можно выдвинуть, только потянув за ручку. Если не стерли отпечатки пальцев, то они должны быть на ручках. Правда, сам Старцев их мог ненароком стереть. И все же надо хвататься за любую ниточку.

Он осторожно начал откручивать ручки комода. И тут только обратил внимание, что все они сделаны в виде голов. Мужских голов. И все головы разные.

Отвинтив первую, осветил ее фонариком. Это был круглолицый, довольно суровый дядя в парике. Под подбородком едва можно было разобрать полустертую надпись, сделанную латинскими буквами.

– «Термидор», – прочитал Еремин вслух. – Вот тебе и Павел! Хренов историк! Французская буржуазная революция. Якобинская диктатура. Термидор – революционное название какого-то месяца. Что еще? Поэтому красный свет. Революционный пожар. А парень с фантазией! Вот какие безделушки, принадлежавшие одной эпохе и одной стране, собирает малыш! Что еще? А еще торт в холодильнике Констанции Лазарчук назывался «Моя любовь– моя Бастилия!». А еще гувернантка Оля обучала маленького Грызунова французскому языку. Бред? Навязчивый бред?

Он отвинтил все головы-ручки и пустился в обратный путь.

Антон не мог прийти в себя после увиденного.

«Я понимаю, что журналист кому-то по-крупному насолил, но при чем тут Василина? Ей-то с какой стати выпало это испытание? Бедная девочка! Натерпелась от мужиков! Можно, конечно, все свести к божественному промыслу или к проискам дьявола, а по радио „Криш-наука“ сказали бы: „Карма!“ Легко объяснить необъяснимое, когда придумано такое удобное слово! И все-таки это дело рук человеческих, и ничьих больше! Чей-то замысел, жестокий и кровожадный! Вот только чей?..»

Но через несколько минут его мысли потекли, а вернее, поскакали в другом направлении: он увидел у подъезда своего дома джип «вранглер», розовый с черным.

«Она все-таки приехала! Не выдержала! Сумасшедшая! Представляю, что она испытала, обнаружив в моей квартире женщину! Бедняжка!»

Он всех жалел в эту ночь, но в особенности – себя. Ведь предстояли нудные, выматывающие души объяснения – и с ней, и с другой. А зачем? Разве он не свободен, как… Нет, не свободен. Его до сих пор сковывает рабский страх, словно инъекция, введенная под кожу Маргаритой.

Пришлось даже остановиться, чтобы выработать план действий.

Но ничего не потребовалось. Маленькая француженка, ревнивица Патя, оказалась на высоте.

– Я сразу поняла, что эта женщина – жена того самого друга, которого ты ищешь. Она мне все рассказала. Какой ужас!

Они сидели на кухне и пили чай. Василина во время эмоциональной Патиной тирады скривила рот в презрительной усмешке, как бы говоря: «Что, опять потянуло на девочку? Ну-ну, посмотрим, что из этого выйдет».

– Я только не понимаю, зачем ты туда поехал? – продолжала горячиться Патрисия. – Надо было просто вызвать милицию!

– Все не так просто, – подал наконец голос Полежаев, убедившись, что синоптики ошиблись: гром не грянул. – Сначала должен посмотреть Еремин со своим экспертом.

– Что же я буду хоронить? Одну голову? – вдруг тихо и задумчиво произнесла Василина.

Возникла неприятная тишина. Антон заметил, как ангельские, с поволокой глаза Пати увлажнились. Она, подобно загнанному зверьку, в отчаянье переводила взгляд то на мужчину, то на женщину. Наверное, хотелось найти слова утешения, но ничего не получалось.

– Пойду еще раз звякну Костяну, – попытался разрядить тягостную атмосферу Антон.

Телефон следователя не отвечал. Полежаев вслушивался в протяжные гудки и волей-неволей сравнивал свою бывшую любовницу с нынешней. Сравнение было явно в пользу последней. Вася уступала Пате по всем статьям. И он досадовал, что ночь безвозвратно пропала, что он не сможет сегодня насладиться этой каштановолосой, грациозной, как балерина. Более того, положение безвыходное. Василине некуда пойти. В Москве у нее никого нет. А постель у него одна. Как же быть? Придется спать на полу в гостиной. А Патя? Вряд ли ее устроит такое ложе. Да и вообще это пошло – проводить ночь с двумя женщинами одновременно, хотя одна и за стенкой. А оставить их вдвоем с Василиной Патя вряд ли решится.

– Я пойду. – Она едва коснулась холодными пальцами его затылка. Он вздрогнул то ли от неожиданности прикосновения, то ли от внезапности и правильности ее решения.

– Побудь еще, – попросил он шепотом, чтобы не услышала та, другая.

– Мамочка будет волноваться, – улыбнулась уголками рта девушка, излучая свет.

– Вчера ты об этом как-то не беспокоилась, – продолжал он шептать.

– И получила сегодня нагоняй!

– Однако уже три часа ночи, – взглянул он на часы. – Позвони ей, чтобы не волновалась.

– Я позвоню из машины. До скорого! Салют!

– Салют… – вздохнул ей вслед писатель.

Он вышел на балкон, чтобы помахать рукой, но Патрисия стремглав выбежала из подъезда и, даже не взглянув в его сторону, прыгнула в свой «вранглер», и машина взмыла с места.

«Обиделась, что ли? Черт! Мы ведь не договорились о встрече! Она обещала свести меня с этой бабой, феминисткой! Как же я упустил? Дурья башка! А если обиделась, то вряд ли быстро отойдет. Знаю я этих девиц со вздернутыми носами!»

На самом деле писатель часто так хорохорился, отстаивая право называться инженером человеческих душ, доказывая самому себе свою многоопытность, умудренность, значительность. О девицах же со вздернутыми носами судил, по сути, понаслышке.

Василина принимала душ, когда он вернулся с балкона. Это ему показалось странным. После пережитого ужаса помнит о гигиене!

Он постелил себе на полу в гостиной. Поставил будильник на девять. Выключил свет. Слышал, как она выбралась из ванной. Прошла в спальню. Он не собирался желать ей спокойной ночи.

Горбатый, расшатанный мостик, соединявший прошлое с настоящим, сегодня рухнул в бездну. К тому же не кощунственно ли желать спокойной ночи той, у которой, наверно, перед глазами стоит отрезанная голова мужа? Он думал о том, как бы поскорее уснуть и по возможности избежать кошмарных снов.

Василина неожиданно возникла на пороге его комнаты. Он не слышал приближающихся шагов. Наверно, уже задремал. Скудный свет, пробившийся из коридора, выхватывал тонкую полоску ее тела. Грудь высоко вздымалась. Голос дрожал!

– Ты уже спишь?

– Почти…

– Прости, но ты не мог бы…

Она переступала с ноги на ногу. Она не знала, как об этом сказать. Он все понял сразу, но не пытался прийти ей на помощь, хоть и был мастером по части стиля.

– Мне страшно там одной, – наконец сформулировала она.

– Я могу дать тебе снотворное.

– Не надо! – крикнула Василина.

– Тогда заварю кофе.

Он поднялся с пола, накинув на плечи халат.

Она не двинулась с места, смотрела на него по-новому, непонимающими глазами.

«Думала, наброшусь на нее по первому зову! Ей плохо, а она хочет забыться в объятьях бывшего любовника! Но я не „скорая помощь“, тем более не секс-машина! И вообще, довольно глупостей на одну человеческую жизнь!»

– Ты бы оделась, а то простынешь.

Обошлось без сантиментов. Они чуть не до утра чашку за чашкой пили кофе и вели доверительные разговоры, переходившие время от времени в штыковую атаку.

Наконец Василина спросила:

– Эта милая девочка – твоя любовница?