Младший конунг - Ковальчук Вера - Страница 53

— Ты все сделала правильно, Равнвинге[42], — отмахнулся тот.

— Я не Воронье Крыло, а Вороново!

— Да-да, прости. Просто рана оказалась глубже, чем мы думали. И гниль проникла глубже. Когда я заметил, что пошла краснота, попробовал прижечь железом, но это не помогло. Ему просто не повезло.

Хольгер все чаще появлялся на корабле, откуда Торстейна не стали переносить, и когда понял, что другу его не выжить, стал еще молчаливее, чем был. Лишь теперь Хильдрид и все воины, ходившие с ней на одном драккаре, воочию видели, как глубока дружба между этими двумя викингами. Оставалось дивиться, что они все-таки не побратались. Хольгер держал друга за руку, смотрел, как тот становится все белее и белее, и молчал. Гуннарсдоттер его не трогала.

Торстейн умер на четвертый день, к вечеру. Это произошло как-то очень обыденно и незаметно, просто рука, которая и раньше-то не шевелилась, стала холодеть, не удалось поймать пером дыхание раненого, и лекарь не сумел нащупать биение жизни в его теле.

— Я могу отдать ему один корабль, — сказала Хильдрид, глядя на Хольгера. — Нас здесь три сотни, ну, кто-то из раненых выживет, но грести скорей всего не будет. И четыре корабля. Это больше, чем надо. Я могу один из них отдать Торстейну.

— Не надо, — вдруг неожиданно зло ответил викинг. — Чем хуже его те, кто ушел в Вальхаллу с простого погребального костра? — он махнул рукой и ушел.

Каждый день они хоронили еще несколько раненых, так что ее викинг ушел в небытие не один. К моменту, когда Орм вернулся со своими воинами, уже стало ясно — кому из раненых повезло, а кому — нет. Выжила лишь четверть, и большая их часть — легкораненые. Их погрузили на драккары, и корабли с полосатыми парусами потихоньку отправились в обратный путь — по Северну в море, потом обогнуть Корнуолл и в Хельсингьяпорт. Орм собирался идти туда же по суше. Чтоб хватило гребцов, он нескольких своих воинов посадил на драккары, в их числе было немало саксов, но, глядя на их широченные плечи, Хильдрид поверила, что эти ребята смогут грести.

В их числе был и Кадок.

— Не привелось нам драться плечо в плечо, — сказал он. — Хоть поработаю у тебя на корабле. Всю жизнь мечтал немного побыть норманном.

— Это еще зачем?

— Да чтоб все боялись! — рассмеялся сакс.

— Прежде, чем наводить страх, надо попотеть, — сказал Орм, глядя почему-то на Хильдрид. — Вот, Кадок, ты и попотеешь. Надеюсь, обратно к замку мы придем одновременно… Как ты, матушка? Раны не докучают?

Она машинально погладила плотно перевязанную руку. Ее раны, в отличие от ран Торстейна, и не подумали загноиться. Правда, когда Альв понял, что с Торвальдом не все в порядке, он тут же усадил Хильдрид возле котелка с целебным варевом и сам обработал все ее царапины. Он неразборчиво ворчал на лекаря, который пытался давать ему советы, фыркал на викингов, подходивших предложить помощь. Даже бинты, которыми перевязывал ей руки, взял из собственной котомки.

— Уверена, если мне вспорют живот, ты все кишки аккуратно вымоешь и положишь обратно, — сказала, жмурясь, Гуннарсдоттер.

— Ага, и конопляной ниткой через край зашью, — проворчал он в ответ. — Будешь жить, как миленькая.

— С полосой на брюхе?

— Именно. Так что лучше не попадай под меч.

Хильдрид вспомнила секиру Эйрика. Оружие досталось Орму, и он прихватил его с собой в поход. Какие у него были планы по поводу этого знаменитого оружия, он не сказал, да дочь Гуннара и не интересовалась. Хотя именно она убила Эйрика и имела полное право взять себе все его оружие и доспехи, с сыном она спорить не стала. А он не спросил ее согласия, просто взял все, что счел нужным, и отправился на север.

«Тебе, наверное, просто обидно, — подумала Хильдрид. — Ерунда, мальчик просто вырос, вот и все. Хочет все делать по-своему».

Вспоминать об Эйрике, его оружии и его смерти было неприятно. Она даже не спрашивала, как и где его похоронили — ей было все равно. Куда важней ей была смерть Торстейна и его погребальный костер — на него она положила тяжелую золотую фибулу, которую когда-то подарил ей Прекрасноволосый. Другие тоже оставили умершему товарищу свои дары, и Торстейн ушел в Вальхаллу, снабженный всем необходимым. Сидя на корме «Лосося», который, как всегда, шел первым, Хильдрид думала о своем странном сне. Неужели она и в самом деле говорила с Богом? Как странно…

А если этот сон — всего лишь ее воспаленное воображение? Глупо требовать от Всевышнего доказательств или подтверждения. Общение с Богом и не должно напоминать торговлю. Наверное, оно не должно быть похоже и на то, о чем рассказывают жрецы. Но зачем Ему может быть нужно, чтоб она в него поверила?

На этот раз путь до Хельсингьяпорта занял гораздо больше времени — во-первых, раненые руки плохо повиновались женщине, и она очень осторожничала, а во-вторых, на веслах сидело гораздо меньше здоровых и умелых мужчин. Саксы, «одолженные» Хильдрид Ормом, конечно, старались, но ворочать веслом скандинавы учатся с детства, и по сравнению с ними уроженцы Англии были неуклюжи. Кроме того, корабли отяжелели, на них шло множество раненых, которые не могли исполнять никакой работы. Хильдрид было нелегко, драккар на веслах шел кое-как, из-за того, что по разным бортам гребли по-разному, а под парусом двигался очень медленно, но на открытой воде, несмотря на боль в руках, она правила «Лососем» почти машинально.

Хельсингьяпорт она встретила почти с облегчением. Как оказалось, Орм был уже там. Он вышел встречать Хильдрид на самый берег, к границе прибоя, кивнул в знак приветствия и, как только она ступила на берег, тут же схватил за руку, потащил ее к Ятмунду, на совет.

— Ты мог бы с большей заботой и уважением отнестись к матери, — проворчал Альв.

— Не учи меня, старик! — огрызнулся Орм.

Гуннарсдоттер покосилась на своего побагровевшего от раздражения неизменного спутника. Седина в волосах, седина в бороде, мелкие морщины на задубевшем от ветра и соли лице. И вправду старик, у двадцатипятилетнего мужчины уже легко повернется язык назвать его так. Все верно, Альву идет шестой десяток. Годы уходят, как дыхание бриза, несущего аромат водорослей. Время… Время…

— Мало я тебя в детстве порола, — невозмутимо заметила она. Кто-то из викингов, поднимавших из воды и выносящих на берег драккары, стал хихикать. — Твой отец себе такого не позволял.

Ее сын надулся, но ничего не ответил. Ненадолго лицо его стало совсем мальчишеским, и женщине тоже захотелось рассмеяться — тому, насколько серьезно он воспринимает и упрек, и собственное достоинство взрослого мужчины и вождя. Ему еще предстояло научиться тому, что далеко не каждую мелочь надо отстаивать, а выбирать лишь главное, поскольку на все мелочи в мире не хватит целой жизни.

Ятмунд принял Хильдрид очень ласково, и уже без прежнего налета шутовства, которое порой проскальзывало в его речи. Он продолжал забываться и именовать Орма Олафом, но тот уже и не поправлял своего собеседника. Король Англии задал Гуннарсдоттер и ее сыну несколько вопросов, выслушал рассказ о договоре с Квараном, о долгой битве, длившейся почти от рассвета и до заката, а потом попросил Орма показать ему секиру Эйрика. Но тот лишь развел руками.

— У меня ее нет.

— Как так? Где же она?

— Я передал ее людям Эйрика. Я с ними встретился на южной границе Нортимбраланда. Схватки у нас не получилось, они пообещали, что не будут разбойничать, и я отдал им оружие Кровавой Секиры. Пусть передадут его сыновьям. У нас в Нордвегр так принято.

— Да? Жаль, жаль. Хотелось бы посмотреть.

— Почему ты меня не спросил? — не выдержала Хильдрид. Из опасения, что Ятмунд может понимать ее родной язык, она перешла на наречие финнов-квенов. — У меня свое мнение на этот счет.

Орм поморщился.

— Матушка, этот вопрос лучше отложить.

Он говорил на языке квенов с трудом, с запинками, очень коряво. Король Эадмунд, брат Этельстана, которого норманны неизменно именовали Адальстейном, смотрел на них обоих с легкой-легкой улыбкой, таящейся в глазах.