Младший конунг - Ковальчук Вера - Страница 2

Не зря же о ней говорят, что она — одна из лучших кормчих Нордвегр. Иногда ей казалось, что она просто предвидит любую выходку стихии.

Да что там говорить, ни один хороший кормчий не доверит свой корабль другому. Ведь это его корабль, он за него отвечает, он его знает лучше, чем кто-либо.

Тем временем буря ощутимо выдыхалась. Уверенные женские руки вели корабль так умело, что ни горсти воды не перехлестнуло через борт, если этого можно было избежать. Кому-то могло показаться, что стихия, злясь на искусство человека, все старается атаковать корабль понеожиданней, подсунуть сюрприз понеприятнее. Но Хильдрид знала, что стихии до нее нет никакого дела. Море и небо жили своей жизнью, как два божества, едва ли имеющих представление о живущих рядом маленьких людях. Море и небо ссорились и мирились, а кораблю, попавшему в шторм, приходилось тяжко, как любому человеку, встрявшему между ссорящимися супругами — ему перепадало заодно.

Ветер постепенно слабел. Из плотных до черноты облаков сперва скудно закапали, затем полились потоками крупные капли, а вскоре и сплошные потоки воды. Можно было подумать, что кто-то на небесах сплеснул вниз титанических размеров лохань, в которой только что накупался какой-то бог. По сравнению с солеными пенными брызгами дождь казался теплым, и викинги встретили его с облегчением. Даже младенец знает — там, где ливень, не может быть высоких волн. А значит, драккару больше ничего не угрожает. Ливень и в самом деле утихомирил бушующие волны, и по морю уже не гуляли такие головокружительные водяные горы. В мгновение ока палуба драккара оказалась покрыта водой по щиколотку, и еще четверо викингов оставили весла и взялись за черпаки.

— Гребите! — крикнула Хильдрид, и те из викингов, кто поднял весло, чтоб немного передохнуть, снова опустили лопасть в воду. Черпальщики в трюме удвоили усилия, хоть, казалось, это было невозможно.

Такого сильнейшего ливня не могло хватить надолго, и, захлебываясь водой, когда пытался глубоко вздохнуть, каждый викинг знал, что терпеть осталось недолго. Небесная влага быстро иссякала — должно быть, в лохани чистоплотного бога показалось дно. Ливень перешел в дождь, дождь — в морось, и из-под палубы все реже выглядывали черпаки на длинных ручках, которыми так удобно выплескивать воду обратно в море. От разгоряченных работой викингов валил пар, они переглядывались и хохотали, освеженные опасностью и борьбой с морем, довольные, что и на этот раз оказались сильнее стихии. Тяжелые грозовые облака, выжатые досуха, стремительно выцветали, белели, обращались бледной дымкой и открывали небесно-голубое сияние над головой. Солнце было еще высоко, и до самого горизонта оно залило небоскат и морскую даль всеми оттенками синего и нежно-розового.

Море успокоилось, и вместо хмурой, непроницаемой, как кисель, темноты на мир легла кристальночистая полутьма спускающейся ясной ночи. Звезды загорелись одна за другой, как только поднявшийся ветер прогнал облака. Мокрые до нитки мореходы продрогли все до одного, хотя работали из последних сил. Хильдрид, которая сидела на кормовой скамье неподвижно, словно кормовое украшение корабля, не чувствовала холода, хотя должна была бы — она, пожалуй, просто не ощущала собственного тела. Она была счастлива.

Ее звали Хильдрид Гуннарсдоттер, что означает «дочь Гуннара». Уже больше двадцати восьми лет она носила прозвище Равнемерк[1], то есть «Вороново Крыло» — почетное прозвище, больше подобающее валькирии, посланнице воинственного бога Одина, приносящей удачу смелым. Она гордилась им не меньше, чем своим драккаром, чем сыном, чем дочерью, чем собственной славой. Впрочем, ее прозвище и было ее славой, признанием ее заслуг.

Хильдрид была воспитанницей конунга Харальда Прекрасноволосого и много лет ходила кормчим на его корабле[2]. Теперь уже восемь лет она водила собственную дружину.

А для нее самой имело значение лишь то, что она сама себя уважала.

Глава 1

Берега Британии вставали перед ними. После бури установилась прекрасная погода, которую Хильдрид все хотелось назвать «радужной», ветер был в меру сильный и ровный, викинги поставили парус и теперь отдыхали, с надеждой на скорый отдых глядя на приближающуюся сушу. Меж меловых скал и серых скальных круч терялись стены замка, старого, как само время — он царил над морем, словно предостерегая незваных гостей: вам сюда пути нет. Но викинги Хильдрид Гуннарсдоттер по прозвищу Вороново Крыло направлялись в сторону твердыни спокойно, будто угроза их не касалась.

На берегу работали люди, собирали плавник — дров требовалось много, а хороших лесов поблизости уже не было, и приходилось использовать все возможности, которые предоставляло море. Увидев драккар, люди бросили работу и сгрудились вместе, насторожились дозорные на стенах. Викинги были бичом Британии, как и континентальных государств, их боялись, как Божьего гнева, и потому не на шутку забеспокоились. Но потом рассмотрели парус — он был необычный, черно-алый, сшитый не горизонтальными, как обычно, а вертикальными полосами — и продолжили трудиться, как ни в чем не бывало.

Хильдрид переложила руль. Двое викингов спустили и свернули парус, потому что вблизи берега ветер пропал, да и куда удобнее подходить к линии прибоя на веслах. Двадцать шесть викингов налегали на весла, а десятеро мучились с влажной тяжелой парусиной, которая никак не желала сворачиваться вокруг реи. Мужчины трудились, и вскоре драккар плавно вышел носом на пологий берег. Викинги попрыгали за борт — корабль выносили из воды на плечах. На борту осталась только кормщица — она неторопливо вынула из веревочной петли рулевое весло, сняла крепление, свернула веревки и уложила вдоль борта. Не только парус, но и все остальное на драккаре требовало просушки, а это уже не ее забота.

Не только бок горел огнем — ломило все тело. Потянувшись и поморщившись от боли, которая стрелой засела между ребер, Хильдрид с досадой подумала, что ей не впервой бодрствовать и тяжело работать сутки и даже двое, не отдыхая ни минуты, но обычно она держится лучше.

Ныл тот самый бок, куда три года назад пришелся хороший удар вражеского меча, разорвал кольчугу, сломал ребро и рассек кожу. Все отлично зажило, но старая рана частенько давала о себе знать, особенно в непогоду и при сильном утомлении. Этой ночью тем же боком она ударилась и о весло. Многострадальное ребро…

Викинги опустили корабль на песок и камни, и женщина перепрыгнула через борт. Прыгнула неловко, подвернула ногу и зашаталась. Невольно прижала руку к больному месту.

Альв протянул руку и поддержал ее за локоть.

— Все-таки ушиблась серьезно, — сказал он. — Где болит?

— Ребро.

Он провел рукой по ее бокам, следя за выражением лица.

— Да, ребро. Кажется, трещина.

— Ерунда. Нет никакой трещины.

— Ерунда, не ерунда — посмотрим.

— Поднимите корабль, — велела Хильдрид, не обращая внимания как на слегка хозяйский тон Альва, так и на самого Альва. — Парус на просушку, тюки вытащить. Альв, отправляйся за моими вещами. Лечить меня будешь позже.

— Не до вещей, — ответил викинг, показывая ей на дорогу, петляющую между скал и валунов и поднимающуюся от берега к замку Хельсингьяпорт, или, как его называли местные — Гастингс.

По дороге спускался человек в длинном крашеном плаще поверх обычной одежды, с золотой гривной на шее. Он был не один, но король и не должен быть в одиночестве. Короля всегда окружает свита, и теперь с ним рядом шло несколько воинов и граф Суссекс. Осторожно ступая ногами в красных, шитых цветными нитками сапогах, правитель шел по неудобной крутой дороге, где из-под ног то и дело выскакивали камушки. Правитель поднял руку, приветствуя Хильдрид, и та ответила похожим жестом.

Король Адальстейн[3] называл себя государем всей Британии, хотя это было не так. Ему не подчинялись ни Ирландия, ни Шотландия, ни Уэльс, и даже Область датского права[4], Денло — огромная часть Англии, тянущаяся от устья Темзы до самой реки Тис, что уже почти в Шотландии. Датские поселенцы даже в ус не дули, они не желали признавать никого, кроме своего собственного тинга, подчинялись только ему, а кто мог возразить сильному народу? Половина Нортумбрии, половина Мерсии, восточная Англия и Эссекс знать не хотели никакого Адальстейна, но он все равно продолжал считать себя королем всей Британии.