Младший конунг - Ковальчук Вера - Страница 19

В ответ Воспитанник Адальстейна лишь плечами пожал.

— Тем лучше. Чем скорей все это завершится, тем лучше.

Но дело затягивалось. На упплендский тинг пришлось добираться посуху, и там вновь повторить свои обещания по поводу земель и законов. Хакона ждал все тот же результат — бонды с готовностью согласились признать его конунгом и тут же набрали ему небольшое войско в придачу. Правда, с припасами стало хуже, потому что наступала зима, а скармливать все запасы прожорливым молодцам никто не собирался. Викингам приходилось охотиться и острожить рыбу в озерах. В Хафсфьорде юный конунг узнал, что Эйрик уже не сидит в Вике, и где он — никто точно не знает. Из Вика его мягко попросили, когда выходки людей Кровавой Секиры наскучили большинству жителей области. Людей он там не набрал, и, говорят, отправился куда-то на север, в глубь страны, оставив корабли. Должно быть, до него дошли слухи не только о находчивом младшем брате, но и о том, как его принимают. Притом, что ни Эстфольд, ни Раумарике, ни даже Вестфольд — наследственная отчина его отца — не захотели помогать Эйрику.

Это никого не удивило, кроме него самого, потому что, став конунгом, наследник Прекрасноволосого разгулялся на славу. Он не выбирал специально, какую область особо одарить своим бесчинством, но так уж получалось, что больше всего доставалось тем фюлькам, где он бывал чаще всего, то есть югу полуострова. Мало ли что вытворял Эйрик от полноты чувств, от ощущения собственной безнаказанности. Там увез чью-то дочку, там позабавился с чьей-то женой, там кого-то секанул топором, потому что ему не понравилась физиономия или упрек… Он уже и не помнил всех своих «подвигов», но обиженные помнили все. За пять лет их набралось очень много.

— Где это видано — Эйрик не спешит разделать на ломти претендента на конунгов сан? — расхохотался Халльдор. — Неужто испугался?

— Ой, вряд ли, — равнодушно сказала Хильдрид, и на нее посмотрели с удивлением, потому что дочь Гуннара молчала даже на военных советах, а уж у костра за ужином в обществе ярлов и самого правителя — тем более. — Просто Эйрик еще не совсем дурак. А если сам не сообразит, что один корабль головорезов — немного меньше, чем тридцать, жена подскажет.

— Да уж, Гуннхильд — ведьма еще та.

— Гуннхильд — колдунья? — поинтересовался Гутхорм.

— Да кикимора она…

— Речь не о Гуннхильд, а о ее муже! — прервал Хакон. — Раз Эйрик не хочет биться, тем лучше. Зиму проведем в Рогаланде или Ядаре, потом двинемся в Вик. Если Кровавая Секира не будет ждать где-нибудь по дороге, все разузнаем там.

— По мне, так найти его поскорее и отобрать его хваленую секиру, — проворчал густобородый Вемунд, очень похожий на изваяние Тора в святилище, только не с молотом, а с топором. — Вместе с головой. Сколько воды он может намутить — только асы знают.

— Воду больше мутит Гуннхильд…

— Эйрик от нас не уйдет.

— Только делов за зиму наделает.

— Не станет же он разорять страну, которую считает своей.

— А чем он, по-твоему, тут пять лет занимался?

— Довольно! — юный конунг сдвинул брови. — Отправляемся в Ядар, там и зазимуем.

В Рогаланде Воспитанник Адальстейна отпустил часть бондов с обещанием собраться под руку конунга по первому требованию. После тинга в Уппленде, где несколько сотен молодых мужчин изъявили желание повоевать за Хакона, эта убыль показалась ему столь неощутимой, что он решил вновь призвать их лишь в том случае, если проиграет первый бой или потеряет много людей, но не добьет противника.

Младшему Харальдсону предстоял не первый в его жизни бой. Уже в тринадцать лет он сражался под началом приемного отца, а в четырнадцать оказался на поле боя лицом к лицу с выходцами из Области датского права, почти с соотечественниками. И ничего, дрался неплохо, уцелел, даже, считай, не был ранен (сломанное ударом топора в кольчугу ребро не в счет, мелкие царапины — тоже). Правда, тогда у него уже были прекрасные доспехи и меч, прозванный Жернорезом. Ходили слухи, что этот меч с первого удара рассекает жернов аж до самой ячеи. Хакон, получив его в подарок, не стал проверять, истинны ли эти слухи. Но меч действительно был прекрасен, выкован из коленчатого булата высшего качества кем-то из северных умельцев, закален так, что точить его пока не приходилось.

Но управлять целой армией юноше еще не доводилось, и он волновался, хоть и не показывал виду. Вечерами он просиживал над грудами шишек, которые представляли собой корабли, и палочками-воинами, которые Хакон переставлял, пытаясь представить себе, каким оно может быть — первое в его жизни серьезное сражение, где на него ложилась полная ответственность за все. Он расспрашивал ярлов одного за другим, беседовал с Сигурдом о тех битвах, в которых трандхеймский управитель принимал участие. Дошла очередь и до Хильдрид.

Женщина рассказала Воспитаннику Адальстейна о некоторых схватках, в которых за свою жизнь успела принять участие. Она вспоминала подробности, которые излагала ровным, нарочито спокойным тоном. Ей хотелось вселить в юношу уверенность. Еще больше ей хотелось спросить его, каковы же его намерения в отношении ее дочери, но решила, что сейчас неподходящий момент. Да и они, в конце концов, взрослые люди. Сами разберутся.

— Ты мне не рассказывала, почему так ненавидишь Эйрика, — напомнил ей Хакон. — Дело в кровной мести?

— Нет. Да и не сказать, чтоб я так уж ненавидела его. Причины, конечно, есть. Он меня оскорблял. Из-за него мне пришлось покинуть Нордвегр и Ферверк, поместье моего мужа. Наследство мое и сына. Это ли не повод?

— Это причина. — Воспитанник Адальстейна помолчал. — Расскажи мне, каков он.

— Эйрик? — Хильдрид надолго замолчала. — Он… Воин. Сильный воин. Не будь его отец конунгом, из Кровавой Секиры мог бы получиться херсир. Или ярл. Или один из тех «вольных ярлов», что прежде держали в страхе целые области. Его, может быть, даже ждала бы слава Рагнара Кожаные Штаны. Тот тоже был редкостным головорезом, если судить по рассказам.

— Второй Рагнар? Хм…

— Нет, пожалуй. Главный недостаток Эйрика в том, что он не умен.

— Ты хочешь сказать, что он глуп?

— Нет, этого я сказать не хочу. Он не умен, но зато очень сообразителен.

— Разве такое может быть?

— Запросто. Вот, смотри. Если б он был умен, то не вел бы себя в Нордвегр, как в покоренном Валланде. Он бы понял, что с бондами лучше не ссориться. Но у Кровавой Секиры хватает сообразительности не проигрывать битвы. Пока он ни одной битвы не проиграл. Правда, на его веку их было не так уж и много.

Хакон внимательно слушал.

— Но даже если, — добавила женщина, — у Эйрика где-то не хватит сообразительности, ему подскажут жена или сын. Я имею в виду Харальда Эйриксона. Этот, говорят, похож на деда не меньше, чем ты — на отца. Из него получился бы конунг.

— А Гуннхильд и в самом деле так опасна, как о ней говорят?

— Не думаю. Она опасна, как любая умная женщина, к советам которой иногда прислушивается муж. Но у любой умной женщины есть недостатки. Мне кажется, что рано или поздно Гуннхильд в грызне за власть сомнет всю свою семью и в результате останется ни с чем. Женщине полезнее быть мудрой.

— Опять момент, которого я не понимаю. Разве можно быть умным и не мудрым?

— Запросто. Меня-то ты, помнится, назвал «мудрой женщиной», а не «умной». Есть же тому причина… Завершая наш разговор о Гуннхильд, скажу, что многие считают ее колдуньей. Но до сих пор не было явлено никаких доказательств того, что это именно так. Думаю, рассказы о ее колдовстве — лишь сплетни. Ничего более.

— Ты меня успокоила, — улыбнулся Хакон. — Ты говоришь редко, но всегда в точку. Надеюсь, ты и впредь будешь рядом.

— Думаю, конунг, скоро у тебя появится много других мудрых советчиков.

— Мудрости никогда не бывает мало, вот что я скажу.

— Я не собираюсь уходить от тебя, конунг.

— Разумеется, как только я займусь мирными делами, Ферверк ты немедленно получишь обратно.