Рыцарь-маг - Ковальчук Игорь - Страница 45

Потом прибыл запоздавший гонец, который передал, что как только государь Английский закончит свои дела на Кипре...

— Черт возьми! — завопил Филипп, замахиваясь на гонца, который, в сущности, ни в чем не был виноват. — Что он там себе думает — что я здесь прохлаждаюсь, что ли? На солнышке греюсь? — Он раздраженно махнул слуге, и тот подтянул полог, чтоб прикрыть государя от прямых лучей дневного светила, обжигающих кожу до пузырей. — Он что себе думает — что Акра и Иерусалим сами собой окажутся у наших ног? Что кто-нибудь другой будет за него потеть, а он лавры соберет?.. Вон с глаз моих! — велел он гонцу, и тот почел за лучшее поскорей убраться.

Шли дни. Саладин пугал франков своей настойчивостью и своевременной безрассудной доблестью. Не раз его видели в первых рядах (по обе стороны от султана находились испытанные телохранители, владеющие мечами и щитами нечеловечески искусно), — это подбадривало мусульман и провоцировало франков на атаку в надежде захватить такого знатного пленника. Результаты неизменно бывали нерадостными. Умный Саладин прекрасно знал, какую реакцию вызовет его появление в первом ряду, и расставлял войска с расчетом на нее. Волна французов разбивалась о неколебимый строй самых лучших Саладиновых воинов, и король Французский в результате каждый раз терял несколько десятков своих воинов.

Филипп Август отправил к султану самых знатных своих вассалов, рассчитывая на переговорах — в своей родной стихии — добиться большего, чем на поле боя, но Саладин от переговоров отказался. Он на неплохой латыни, продемонстрировав таким образом прекраснейшее образование, велел передать, что франки могут говорить сколько им угодно, ему же нечего им сказать. Высокомерная грубость ответа была всецело смягчена последовавшим за этими словами любезного признания доблести и мужества франкского государя.

Филипп Август был польщен. Такого противника, как Саладин, просто нельзя было не уважать.

В субботу восьмого июня к Филиппу Августу прибежал его оруженосец и передал, что дозорные заметили на горизонте несколько парусов. Король Франции спешно поднялся на холм повыше — следовало решить, готовиться ли к бою или это союзники. Безупречную голубизну моря скоро испятнали прямоугольники серых парусов, кажущихся белыми на таком пронзительно-сапфировом фоне. Они увеличивались, и их становилось все больше и больше, — к побережью Сирии двигалась целая армада не меньше чем в полторы сотни кораблей.

— Enfin, — процедил Филипп сквозь зубы. — Est venu — ne s'est pas couvert de poussiиre.[3]

— Seulement il ici ne suffisait pas, — подтвердил стоявший рядом с королем Гуго Бургундский.[4]

Вниз по склону уже бежали солдаты и гонцы — отдавать приказ снимать цепи с башенок той части порта, которая находилась в руках франков.

Впереди шли несколько легких английских кораблей, следом за ними — огромная роскошная галера с выкрашенными пурпуром парусами... Правда, пурпур изрядно пострадал, превратился в грубо-бурый цвет, но на фоне простенького серого выделялся достаточно, чтоб дать понять: этот корабль везет какой-то особенный груз. Рядом с галерой шли два корабля с охраной и судно, на котором развевался стяг со львами. Теперь сомнений не осталось ни у кого: к Акре направлялся король Английский Ричард I Плантагенет со всей своей армией и даже с супругой.

— Вот что значит молодая супруга, — хохотнул граф Фландрский, стоявший по левую руку от Филиппа Августа.

Французский государь и не подумал его одергивать — с чего бы? Его самого уже давно томила тоска по своей любовнице Адель де Шартрез. Надо было в самом деле взять ее с собой. Тем более ее супруг тоже здесь, так в чем дело? А теперь бедняжка скучает дома по обоим.

На этот раз трубы и фанфары не звучали — откуда они в армии, изнуренной непрерывными боями, нехваткой еды, питья и даже просто чистого воздуха. Но король Англии, сошедший на берег, не выглядел обиженным. Филиппу пришлось подавить досаду и, выступив вперед, сказать несколько любезных фраз, за которыми только искусный притворщик разглядел бы яд.

— Mon cher cousin, comme je suis content de Vous voir. Le voyage иtait agreeable, je compte?[5] — вежливо улыбаясь, осведомился король Французский, но в его глазах дремала ненависть.

— Oh oui, je Vous remercie. Rиellment une agreeable promenad maritime,[6] — заверил Ричард.

— Je demande a ma tente, reposer et casser une croыte des chemins.[7]

— Oh non, merci beaucoup.[8]

Ричард почти не слушал, о чем шла речь. Обычная светская трепотня. Его больше занимала Акра. Машинально проговаривая ответные любезности, он посматривал в сторону и нетерпеливо притоптывал ногой.

Первое, на что он взглянул, поднявшись на скальный холм, откуда открывался прекрасный вид, — стены Акры. Второе — окружающие их рвы и валы. От города к берегу и порту тянулись две стены, окруженные рвами и накатами, которые сарацины защищали столь же упорно, как и городские. Это было объяснимо — только удерживая порт, осажденные поддерживали связь с внешним миром и, кажется, еще рассчитывали на прибытие груженного припасами и солдатами корабля.

На внешнем круге укреплений, частью возведенных сарацинами, частью — франками, копошились солдаты — что-то рыли, что-то тащили, с кем-то переругивались. Городские стены, облицованные камнем, были испятнаны копотью, потеками чего-то черного, издалека напоминающего смолу, — видимо, осажденные лили ее на головы нападающих. Шатры и палатки франков, теснившиеся у города со стороны моря, выглядели потрепанными, ветер, дующий с берега, нес густую вонь солдатского лагеря.

Ричард, казалось, наслаждался этим запахом. Для него это был аромат войны, и то, что так безумно раздражало Филиппа Августа, тешило сердце короля Англии, прирожденного военачальника.

С кораблей посыпались англичане, они принялись расчищать место под шатры и палатки, вытаскивать маленькие корабли на берег. Ричард все же принял предложение французского короля, но пожелал устроиться не в шатре, а под тентом, за изящными столиками, в легких креслах. Морща тонкий аристократический нос, Филипп Август был принужден терпеть запахи лагеря, наносимые под тент шаловливым бризом. Слуги торопливо понесли на стол вина в кувшинах, охлажденных в море, и закуски — мясо, рыбу, птицу, овечий сыр.

— Хорошо бы поставить кого-нибудь с опахалами, — заметил французский государь. — В полдень здесь будет так жарко, что даже сарацины притихнут. Они никогда не воюют в полдень и до пяти вечера.

— Да, я слышал об этой их эксцентричной привычке. Нельзя ли ее как-то использовать?

— Боюсь, что нет, mon cousin. Наши солдаты в это время тоже отказываются воевать. Здесь слишком жарко.

— Как у осажденных с провизией?

— Судя по всему, не лучшим образом. — Филипп Август самодовольно поскреб плохо выбритый подбородок. — Мы держим город в кольце уже больше месяца. Что там могло остаться в амбарах у этих упрямцев?

— Тем не менее, они не сдаются. Как у них с водой? И, кстати, почему же не попытаться отрезать их от моря?

— Можно подумать, мы не пытались, — оскорбленно фыркнул французский король. — Сарацины цепляются за порт, словно это их последняя надежда. Должно быть, ждут подмоги.

— Не дождутся, — с деланным равнодушием ответил Ричард. — Посланная подмога сейчас на дне морском.

Как ни был Филипп Август раздражен, он, конечно, заинтересовался этим заявлением. С одной стороны, стараясь держаться со спокойным достоинством, не показывая, как он горд собой, с другой — пытаясь скрыть, что «подмога» представляла собой один-единственный корабль, пусть и большой, Плантагенет подробно рассказал о своих подвигах.