Рыцарь-маг - Ковальчук Игорь - Страница 36

После омажа был пир, где на этот раз Дик сидел довольно высоко уже по праву своего нового титула и ковырялся ножом в пироге с соловьями, не опасаясь, что это будет последнее мясное блюдо, которое до него доберется. Он угощал Серпиану, которая сидела рядом, и не желал замечать презрительных взглядов большинства графов, которые, конечно же, считали его выскочкой и безродным, но удачливым проходимцем. Мало кто из них согласился бы выдать за него дочь, разве что, убедившись, что король продолжает ему покровительствовать, и удостоверившись, что его богатства значительны.

Но этот вопрос новоиспеченного графа как раз совершенно не волновал. Ему и в голову не приходило укреплять свое положение в высшем свете женитьбой на знатной девице. Его выбор был уже сделан.

— Я вижу, твоя «змейка» угомонилась, — шепотом сказал он Серпиане, погладив тяжелую цепь на груди, — украшение, еще недавно бывшее живым и весьма подвижным, девушка вернула жениху только этим утром. Безжизненное.

— Да.

— Нашла то, что искала? Или отчаялась?

— Нашла.

— И что же это было?

Девушка-змея задумчиво играла кулоном, который невесть откуда взялся у нее. Темный-темный, почти черный камень на тонкой цепочке. Прежде Дик не видел у нее этого украшения, впрочем, он не стал бы клясться в том, что никогда у нее не было такого. Что он мог знать о ее побрякушках? Мыслимо ли рыцарю пересчитать все женские безделушки? Да и незачем это. Мужчине это неинтересно.

— Я тебе потом расскажу. И все покажу.

Она подняла на него задумчивые и оттого кажущиеся особенно большими глаза. Она была прекрасна настолько, что сладко щемило сердце, и молодой рыцарь не понимал, почему этого, кроме него, никто не видит. Впрочем, оно и к лучшему. Он погладил ее руку, а потом под столом — колено, округлое и ладное под плотной тканью платья. Несмотря на жару, женщины одевались по моде — очень пышно.

— Когда мы снова будем в Лимассоле? — спросила Серпиана.

— Тебе там понравилось?

— Город как город. Мне понравился тамошний магический источник. Зачем камням лежать без дела? Перед походом на Восток тебе понадобится несколько мощных артефактов.

— Пожалуй.

— Иначе нечего и пытаться снимать печать, насколько я понимаю.

— Почему же?

— Из-за Далхана, — просто ответила она, словно с самого начала знала обо всем этом деле неизмеримо больше, чем он или даже Трагерн.

Дик ощутил, как в затылок дохнуло холодом. Обернулся — никого. Будто только названная опасность способна была уже угрожать — призрак Темного, повелевающего теми, кто поклоняется ангелу Зла, и оттуда черпающего силу, встал за спиной. Молодой рыцарь и раньше понимал, что от бдительного ока Далхана ему не деться никуда, что в прошлый раз его сохранило чудо и верность христианской религии, но теперь-то враг будет настороже. Он, конечно, уже придумал, как обойти препятствие в виде горячей молитвы.

— Далхана не видно и не слышно с самого Уэльса, — ответил он уклончиво. — Почему ты думаешь, что он успеет появиться и помешать мне?

— Я примерно представляю себе, какой сложности заклинание должно быть наложено на печать, запирающую в мире магию. А также понимаю, что, если кто-то не желает, чтоб печать была снята, и знает, что некий маг пытается это сделать, он, естественно, устроит засаду. Это проще всего.

— Неизвестно, сделает ли. И возможно ли это.

— Никогда не надо недооценивать врага.

Он промолчал. Сказанное было резонно.

Неприятные мысли, связанные с добровольно взятой на себя обузой, закрыли от него мир. Но король Английский вспомнил о верном слуге и отправил ему со своего почетного места чашу вина — надо было встать, поблагодарить и выпить. Веселый пир, где государь потчует своих гостей и нового вассала (у вассала от угощения сводило скулы, как от уксуса), не следовало портить угрюмым видом. Дику все это веселье казалось таким же тягостным, как и Комнину, больше всего он хотел сейчас завалиться на тюфячок где-нибудь в уголке небольшой комнатушки, притянуть под бок Серпиану и подремать.

В не меньшем, чем у него, желании кипрского императора убраться с глаз Плантагенета он не сомневался, поэтому нисколько не удивился утренней новости — Комнин сбежал из Колосси. Сбежал вместе с супругой (как только смогла усидеть в седле, ведь она довольно полная — недоумевал молодой рыцарь), дочерью и всеми своими воинами, которых английский король разрешил ему взять с собой «для представительности». Впрочем, после принесения присяги он уже не был пленником, и ничего страшного на первый взгляд не произошло. Ричард, проспавшись после ночного веселья и поразмыслив немного, все-таки отправил в погоню сотню конников, но императора они, конечно, не догнали. Где уж английским коням угнаться по горным кручам за кипрскими скакунами, воспитанными и объезженными на горных дорогах.

Но письмо, которое Комнин поспешил отправить Ричарду, привело короля в ярость. Затейливую латынь, на которой, как оказалось, прекрасно умел изъясняться Василий Калигит, как раз и изложивший на бумаге слова своего государя, писец прочел английскому правителю в присутствии лордов, короля Иерусалимского и его рыцарей. Письмо было вызывающим, Комнин требовал от Плантагенета немедленно покинуть Кипр, и, слушая его, Дик представлял себе налитые кровью глаза Исаака, перепуганного и в то же время разъяренного. Почитающий себя униженным, правитель решил хоть таким способом восстановить свое попранное достоинство.

Это было глупо: внучатому племяннику императора следовало сообразить, что соединенному войску английского и иерусалимского королей ему противопоставить почти нечего. И что после такого письма взбесившийся Плантагенет достанет его из-под земли.

Молодой граф Герефорд ждал, что Ричард примется рвать и метать, немедленно поднимет войско и бросится в погоню. Но государь опять удивил его. Порой, так же неожиданно, как заходился в приступе бешенства, он становился спокоен и рассудителен, даже холоден. И теперь сперва налился кровью, став по цвету схож с большой спелой свеклиной, а потом побледнел и поджал губы. Вырвал у секретаря пергамент и с трудом порвал его. Швырнул на пол. Писец с тоской проводил глазами отлично выделанную, а теперь безнадежно испорченную телячью кожу.

Английский король не сказал ничего. Лишь, помедлив, велел собираться и возвращаться в Лимассол.

Таинство бракосочетания короля Английского Ричарда и принцессы Беренгеры Наваррской, подготовка к которому была начата в первый же день после захвата города и одноименного замка, произошло двенадцатого мая в капелле Святого Георгия — самом красивом и вместительном храме округи. Такая спешка доставила уйму неприятностей устроителям празднества: попробуй-ка собери в чужой стране столько провизии, чтоб хватило всем благородным! Но государя не интересовало, какой ценой далась вся эта роскошь, он требовал только результата.

Но угощение было обильным, вина — разнообразными, а цветочные гирлянды, которыми украсили дома, — пышными и ароматными. Бедняки, столпившиеся на всех перекрестках, дождались пары горстей серебра и вдоволь поразвлекали чужеземных лордов зрелищем доброй драки за каждую монетку. Менестрели и акробаты, которых согнали отовсюду, где нашли, получили щедрое вознаграждение, наелись до отвала, кто-то из них даже разбогател на два-три золотых. Принцесса Беренгера наконец-то стала королевой Английской, вдовая королева Иоанна нарядилась в тщательно сбереженное модное платье, показав всем, что она не менее красива, чем прежде, а Ги де Лузиньян щегольнул перед английскими и французскими сеньорами своей королевской короной и мантией, уже почти незаконной. Словом, почти все остались довольны королевской свадьбой.

Кроме, пожалуй, селян, у которых отобрали почти все припасы, весь скот. Но их-то мнения как раз никто и никогда не спрашивал.

Глава 10

Ги де Лузиньян долгое время считал себя очень удачливым человеком. Он был знатен, довольно богат и очень красив. На нем прекрасно сидели и камзолы, и кольчуга (которую, впрочем, он надевал не так часто). Когда его старший брат, Амори де Лузиньян, познакомил его с вдовствующей сестрой бездетного и больного Балдуина IV, Ги с самого начала был уверен, что дурнушка Сибилла не устоит против его чар. Так и случилось — одутловатое, всегда грустное и немного раздраженное лицо сестры иерусалимского короля неизменно заливалось краской при виде красавца де Лузиньяна. Она поглядывала на усердно ухаживающего за ней кавалера со смущением и поощрением и на предложение руки и сердца ответила радостным согласием. Против их брака смертельно больной Балдуин не возражал. Через Сибиллу Ги сумел приблизиться к вожделенной короне на расстояние протянутой руки. Король Иерусалимский уже не мог исполнять свои обязанности и с радостью переложил их на плечи молодого и энергичного зятя. Теперь бывший французский дворянин почувствовал себя настоящим королем. Пусть его королевство было меньше иного французского графства и продолжало постепенно уменьшаться в размерах, все-таки это было королевство, самое настоящее, без обмана. И де Лузиньян полагал, что может считать себя королем по праву.