Междумир - "sonate10" - Страница 44

Время, проведённое Ником в бочке с рассолом, изменило его точку зрения на многие существенно важные вещи. Все те долгие дни он никак не мог повлиять на события и лишь сидел и пассивно ждал спасения снаружи. Ничего не могло быть хуже, чем это опустошающее чувство собственного бессилия. И вот пожалуйста — он опять в том же положении, подвешен к потолку, как окорок, и лишь ждёт, когда кто-нибудь придёт и вызволит его.

А ведь многие из висящих по соседству смирились с такой судьбой! Взять хотя бы того же Любистка с его посттравматическим блаженством: он служил постоянным напоминанием о том, что, возможно, в один прекрасный день и Ник тоже станет пассивным, ко всему слепым и глухим и будет лишь смиренно ждать, пока всесильное время не превратит его в то, во что оно превращает Послесветов. Эти соображения не давали Нику покоя, пугали его, и страх превратиться в овощ подвигнул мальчика на активные действия.

— Я найду способ вырваться отсюда! — заявил он во всеуслышание — вернее, для тех, кто дал себе труд услышать.

— А, заткнись, — отозвался выше-всех-занёсшийся парень. — Твой трёп никому не интересен.

Прозвучали редкие возгласы — кое-кто согласился. Остальным было всё равно.

— Вы, новенькие, всё время только ноете, ноете, ноете... — прозвучало откуда-то из самой середины подвесочной камеры. Наверно, это говорил кто-то, пробывший здесь так долго, что потерял всякую надежду.

— Я не ною! — настаивал Ник и внезапно понял, что впервые в его жизни это действительно так. — Хватит, отнылся! Перехожу к действиям. — И он принялся сгибаться в пояснице и взмахивать руками, в результате чего начал раскачиваться, словно маятник.

Любисток улыбнулся.

— А что, здорово! — сказал он и тоже стал раскачиваться. Они с Ником во всю пошли колотиться о соседей, которым не понравилось, что их насильственно пытаются вывести из полулетаргического состояния.

Вся камера огласилась недовольными вскриками: «Прекратите!» и «Оставьте нас в покое!», но Ник не обращал на них внимания.

Однако как бы сильно он ни раскачался, до двери ему было не достать, да к тому же она заперта снаружи, так что с этим ничего не поделаешь. К тому же здесь висело столько народу, что Ник не мог раскачиваться свободно, как это делает настоящий маятник. В итоге, он и Любисток сцепились локтями и закрутились друг вокруг друга, словно танцуя внизголовую кадриль. Их канаты туго переплелись, и теперь мальчишки были тесно прижаты друг к другу.

Парень, висящий выше всех засмеялся:

— Поделом вам! Теперь в жизни не распутаетесь!

И правда: их канаты безнадёжно спутались между собой, к тому же оба теперь висели ещё выше над полом, чем раньше.

Они поднялись выше...

Вот это идея! Прежде чем Ник успел её обдумать, из его перепачканного шоколадом рта вырвалось:

— Макраме!

— А? — откликнулся Любисток.

Когда-то давно Ник болел и сидел дома, не ходил в школу. Бабушка дала ему моток тонкого шнура и показала, как сплетать его в причудливые узоры. Эта штука называлась макраме. Он тогда сплёл подвесную корзинку для большого паучника [37], украшающего их гостиную. Наверно, она до сих пор висит всё там же, и в ней всё тот же цветок...

— Люб! — воскликнул он. — Заплетись-ка вокруг меня ещё немножко!

И не дожидаясь реакции мальчика, Ник схватил его и толкнул — Любисток снова пошёл описывать вокруг него круги, пока их канаты не переплелись настолько туго, что вращающий момент начал медленно раскручивать их обратно. Тогда Ник сказал:

— Делай то же, что и я! — и, вытянув руку, схватил другого «висельника».

— Эй, ты чего! — взвыл тот.

Ник, не обращая внимания на его нытьё, закрутил мальчишку вокруг себя, и теперь к их с Любистком перепутавшимся канатам присоединился третий. Любисток сделал то же самое со своим соседом с другой стороны.

Вот теперь и другие подвески обратили внимание на происходящее. Это тебе не просто бесцельное болтание на верёвке! Здесь явно чувствовался какой-то пока ещё неясный замысел. Тут пахло чем-то новеньким!

— Чем вы там занимаетесь? — спросил Самый Высокозаносчивый.

— Народ! — воззвал Ник. — Хватайте друг друга и переплетайте ваши верёвки! Чем туже, тем лучше!

— Зачем? — спросил всё тот же Самый.

Задачка. Надо было разъяснить замысел так, чтобы этому Высшему авторитетустало понятно. Поскольку на парне была скаутская форма, Ник сразу сообразил, чем аргументировать.

— Когда был в скаутах, шнуры крутил? — спросил он. — Такие, из целого пучка нейлоновых ниток — для свистка на шею или ещё для чего?

— Ну, крутил...

— Когда ты только приступаешь к делу, нитки у тебя длиннющие, разве не так? А когда заканчиваешь, когда все их скрутил в один шнурок — то он не такой уж и длинный, помнишь?

— Ну, помню... — сказал парень, начиная «догонять».

— Если мы перепутаем свои канаты, как будто скручиваем шнурок, мы будем подниматься всё выше и выше над полом. Может, поднимемся так высоко, что сможем дотянуться до той решётки вверху и...

— …выбраться наружу! — договорил Бой-Скаут за Ника.

— Я не хочу путаться! — заныл кто-то на другом конце камеры.

— Заткнись! — прикрикнул Бой-Скаут. — Думаю, это может сработать. Ну-ка, все! Делаем, как он предлагает. Запутываемся!

Приказ начальника — закон для подчинённого. Все принялись запутываться. Это походило на странный танец: ребята раскачивались, перемещались, хватали друг друга за руки, тянули, толкали, поворачивали, метались туда и сюда; канаты переплетались, и чем дольше продолжался танец, тем выше поднималась вся коллекция «подвесков».

Всё дело заняло больше часа, и когда на канатах больше не осталось ни единого непереплетённого дюйма, дети поднялись, по крайней мере, на двадцать футов над полом. Получившийся шедевр вряд ли можно было назвать шнуром или хотя бы макраме-корзинкой. Верёвки перепутались без всякой системы, и дети накрепко засели в этой «дедовой бороде», словно мухи в сети гигантского паука, не вполне психически здорового — разумеется, по-своему, по-паучьи. С того места, где висел Ник, он мог видеть забранное решёткой отверстие — оно было так близко, всего в каком-то десятке футов. Ему бы только освободиться от этой проклятой верёвки — и он залез бы по психопаутической сети, а там — поминай как звали. Эх, вот бы где-нибудь хоть одна поганая крыса завалялась, что ли — перегрызть канат!..

Он обвёл глазами соседей. Теперь вокруг него были совсем не те ребята, что раньше. Все незнакомые. Ничего себе! Они, фактически, безостановочно чесали яыками. Те, кто помнил, как их зовут, называли свои имена, знакомясь с новыми друзьями. Народ оживился. Да, такого тут уже много лет не бывало! Даже Оратор, замкнувший рот на замок с тех пор, как Алли запретила ему орать, — даже он, похоже, заговорил, как нормальный человек, и был этим весьма доволен. И всё же, хотя «макраме» внесло в их жизнь такое необходимое всем разнообразие, само по себе оно никому не принесло свободы. Так, решил Ник, надо подумать, наверняка что-нибудь придумается. И тут среди всей этой болтовни он услышал:

— А который час?

Сквозь спутавшиеся канаты Ник углядел пацана в пижаме — все звали его Рыба-Молот. В мозгу сверкнула идея — вот оно! И как это никто во всей подвесочной не додумался до этого раньше? Неужели до того погрязли в рутине, что совсем выключили головы? Хотя, говоря по правде, он и сам до сегодняшнего дня не слишком утруждал мозги...

Канат у Ника был натянут, но всё-таки не очень туго — мальчик смог мало-помалу протиснуться сквозь плотную связку ребят и наконец очутился всего в паре футов от Рыбы-Молота. Тот улыбнулся Нику, показав множество острых треугольных зубов:

— Классно! Даже лучше, чем впасть в жратвенный экстаз!

— А... ну да. Слушай, ты не смог бы мне помочь?

— Не вопрос. Что делать?

На то чтобы перегрызть Ников канат Рыбе-Молоту потребовалось меньше пяти минут.