Междумир - "sonate10" - Страница 18

Вверх. Влево. Съесть Большой белый шар. Маленькие волосатые штуковины синеют. Съесть волосатиков, а то замигают. Убежать.

И опять. И опять. Бесконечное повторение не столько давало Любистку чувство комфорта, сколько подчиняло его своей воле. Он не мог остановиться. Он не хотел останавливаться. Никогда.

Там, в лесу, он, конечно, тоже подчинялся силе привычки, одиноко кувыркаясь в древесных кронах, играя в игры — одни и те же день за днём. Но там это было как-то по-другому. Радостно, непринуждённо. Здесь же непрекращающаяся стимуляция со стороны новой, электронной, игрушки требовала от него предельного сосредоточения. В лесу такого не было. Ребята говорили Любистку, что этот игровой автомат давно устарел, но ему было всё равно. Для него все подобные игры были внове.

Вверх. Вниз. Налево. Направо. Съесть. Убежать.

— Любисток, что ты делаешь? Сколько времени ты уже здесь торчишь?

Голос Алли доносился до него словно издалёка. Он ответил, даже не повернув головы:

— Давно. — Вверх. Влево. Вниз.

— Мне кажется, ты не отходишь от этой машины уже пять дней подряд!

— И что?

— Так нельзя! Я заставлю тебя убраться отсюда! И вообще — нам всем надо отсюда убираться!

Но Любисток больше её не слушал — смешная волосатая штуковина посинела.

Уже давно Зелёныши не оказывали такого воздействия на Мэри, как в этот раз. Речь не о Любистке — он-то как раз не представлял собой проблемы, вызвав, как и положено, лишь материнские чувства, с которыми она относилась ко всем детям, находящимся на её попечении. А вот Алли с её бесконечными вопросами и напрасными надеждами пробуждала в Мэри эмоции, о которых она бы хотела забыть и которые, как ей казалось, давно канули в прошлое: сомнение, досаду и сожаление — столь же глубокие, сколь высокими были её башни.

А тут ещё и Ник. Чувства, которые он возбуждал в ней, хоть и были другого свойства, но хлопот доставляли не меньше. Он был таким... живым! Его телесная память о жизни, его трепет и румянец в присутствии Мэри зачаровывали и пленяли её настолько, что она готова была проводить с ним всё своё время. Вот где таилась опасность, такая же страшная, как и зависть к живым людям. Она слыхала передаваемые шёпотом страшилки о Послесветах, чья зависть к живым превратила их в инкубов [20]— эти души потеряли свою свободу и безвольно следовали за своими живыми хозяевами. Конечно, с Ником было совсем не так, но всё равно — это слабость, а Мэри не могла позволить себе быть слабой — слишком многие нуждались в ней. Она стала рассеянной и подверженной резким перепадам настроения. Поэтому когда никто за нею не наблюдал, даже Вари, она тайком спускалась на пятьдесят восьмой этаж — место, где всегда могла побыть в покое и уединении.

В день, когда башни перешли в вечность, пятьдесят восьмой этаж никто не снимал, и поэтому здесь не было ни стен, ни ширм, разделяющих пространство на отсеки; так что если не считать лифта, ничто не нарушало пустоту обширного помещения.

Кроме Ника. Он нашёл Мэри и здесь.

— Один из малышей сказал, что ты, возможно, пошла сюда.

Она удивилась — оказывается, все знали, куда она направилась! Но опять же — зная, уважали её потребность побыть наедине с собой и не беспокоили.

Ник шёл к ней. Она отчётливо различала его мягкое свечение — хотя окна были расположены по всему периметру стен и в них проникал яркий дневной свет, но помещение было так велико, что большая его часть постоянно находилась в тени. Нику явно было не по себе в столь огромном открытом пространстве.

— Тебе не страшно здесь? — спросил он. — Тут так пусто...

— Ты видишь пустоту. Я вижу возможности.

— Думаешь, тебе когда-нибудь понадобятся все эти этажи?

— Там, за этими стенами — множество Послесветов, и с каждым днём их становится всё больше. Возможно, на то, чтобы заполнить все эти помещения уйдёт целое тысячелетие, но приятно сознавать, что у нас достаточно места на всех.

Мэри уставилась в окно, на тусклый живой мир, надеясь, что Ник уйдёт, желая, чтобы он остался, и проклиная себя за то, что не в силах держаться от него подальше.

— Что-то не так?

Мэри сначала хотела уклониться от ответа, но, подумав, решила, что не стоит.

— Алли уходит, не так ли?

— Это не значит, что и я уйду.

— Она опасна. Прежде всего для себя самой, но не только. Для тебя тоже.

Но Ника её предупреждение ничуть не обеспокоило.

— Она всего лишь хочет отправиться домой и узнать, выжил ли в аварии её отец. Что в этом такого опасного?

— Уж кто-кто, а я знаю, что значит «отправиться домой», — проговорила Мэри. Одно лишь упоминание об этом печальном опыте так живо возродило неприятные воспоминания, что ей стало больно.

Должно быть, Ник догадался о её состоянии.

— Если тебе не хочется говорить об этом, то не надо.

И именно потому, что он не настаивал, Мэри неожиданно рассказала ему всё — честно и без утайки, словно на исповеди. Эти воспоминания она отчаянно пыталась вычеркнуть из своего сознания, но, как пятна шоколада на лице Ника, чем сильнее она старалась забыть, тем ярче они становились.

— Я умерла в среду. Но я умерла не одна. Как и у тебя, у меня был компаньон.

— Вообще-то, — возразил Ник, — мы с Алли не были компаньонами. До аварии мы понятия друг о друге не имели.

— Я тоже погибла в катастрофе, но мой компаньон не был мне чужим человеком. Это был мой брат.

Несчастье произошло исключительно по нашей собственной вине.

Мы с Майки возвращались из школы. Стояла весна, и день был прохладный, но солнечный. Холмы уже начали одеваться в зелень. Я до сих пор помню аромат полевых цветов — это единственный запах из живого мира, который я не могу забыть. Не правда ли, это странно?

— Так это случилось в поле? — спросил Ник.

— Нет. Тропинку, по которой мы шли, пересекали два железнодорожных пути. По ним ходили в основном грузовые составы. Время от времени, без всякой на то причины, поезд вдруг останавливался прямо поперёк тропинки и торчал там часами. Ужасная досада — ведь чтобы обойти поезд, приходилось делать лишних полмили.

— О нет! — воскликнул Ник. — Вы что же — полезли под поезд?

— Нет, мы же не окончательные дураки. Иногда поблизости случалась открытая платформа, так что мы могли перебраться через поезд поверху. Так и в тот день. Мы с Майки поссорились, уже не помню, по какому поводу, но, должно быть, речь шла о чём-то важном, потому что я жутко вышла из себя и кинулась на него с кулаками. А он, хохоча, побежал от меня. Поперёк тропинки стоял вагон, двери на обе стороны были открыты, так что получился сквозной проход. Майки взобрался в поезд, я за ним, чуть не поймала его за рубашку, но промахнулась. Он всё смеялся, что злило меня ещё больше. Он спрыгнул на землю по ту сторону вагона и повернулся лицом ко мне.

Мэри закрыла глаза. Картина, вставшая перед её мысленным взором, была необыкновенно ярка — как будто на внутренней стороне века прокручивалось синематографическое шоу. Кинофильм, как это теперь называют живые.

— Тебе не обязательно всё это рассказывать, — мягко сказал Ник, но Мэри зашла уже слишком далеко, чтобы остановиться.

— Если бы я не была так разъярена, то увидела бы, как в глазах Майки вспыхнул внезапный ужас. Но куда там! Моим единственным желанием было надавать ему. Я спрыгнула на землю и двинула его по плечу, а он, вместо того, чтобы дать сдачи, вцепился в меня. И только тогда я сообразила, что кое-что упустила из виду: путей-то было два! На одном уже несколько часов стоял товарняк. А по второму на полной скорости шёл другой поезд, которого с той стороны вагона не было видно. Мы оказались прямо на его пути. Когда я увидела несущийся на нас локомотив, было уже поздно. Я так и не успела почувствовать удар. Вместо него вдруг возник тёмный туннель, а в конце него — свет. Он был далеко, но постепенно приближался. Я летела по туннелю ему навстречу, и летела не одна.