Суер-Выер. Пергамент - Коваль Юрий Иосифович - Страница 20

– Мои ноги чуют сушу! – потрясённо вскрикивал он.

Спотыкаясь, мичман вбежал в ближайшую открытую дверь, кругом обежал косяк и кинулся нам навстречу.

– Я вошёл в открытую дверь! Я вошёл в открытую дверь! – кричал он, подпрыгивая, как ягнёнок.

Вслед за мичманом и мы с капитаном вошли в открытую дверь.

– Ну и что ты чувствуешь? – спросил меня капитан, когда мы оказались по другую сторону.

– Пока неясно, сэр. Кажется, прибавилось немного бодрости.

– Вот именно! – кричал надоедливый Хренов. – Именно бодрости! Бежим к другой двери!

Посетив следующую открытую дверь, мичман почувствовал совсем необыкновенный прилив бодрости.

– Мне чего-то очень хочется! – вскрикивал он. – Я чувствую такую бодрость, такую зверскую бодрость!

– Чего именно хочется? – строго спросил капитан.

– Сам не знаю точно. Но, пожалуй, я бы хотел иметь почётный диплом Королевского общества дантистов, два чемодана барахла, мулатку дезабилье и собрание сочинений Декарта.

– Вполне понятные желания, – сказал Суер. – Даже удивительно, к каким великим замыслам приводит порой прилив бодрости. А тебе, друг мой, – обратился Суер ко мне, – ничего не хочется?

– Хотелось бы ясности, сэр. Обычно, когда входишь в открытую дверь, – тебя что-то ожидает. Ну, скажем, бифштекс с луком или девушка с персиками. А здесь нету ничего – только бодрость и пустота.

– Но это тоже немало, – отвечал капитан. – Бодрость и пустота – целая философия. К тому же пустота, наполненная бодростью, это не совсем чистая пустота, это пустота взбодрённая.

– Извините, сэр, – возразил я, – но на хрена мне бодрость в абсолютной пустоте? В пустоте я и без бодрости хорош. Бодрость всегда хочется к чему-нибудь применить.

– Да, да, кэп! – закричал и Хренов. – Давайте применим нашу бодрость, чего ей зря пропадать?

– Пожалуйста, – сказал Суер, – применяйте. Вон ещё одна открытая дверь, можете войти.

Хренов, а за ним и мы с капитаном вошли в очередную открытую дверь.

– И здесь ничего нету, – сказал мичман, – а бодрости до хрена. Прямо не знаю, что и делать.

Мичман пригорюнился и сел на порог, подперев щёку кулачком.

– Сломать к чёртовой матери все эти двери! – сказал он. – Вот и применение бодрости! – И он пнул ногою косяк.

– Стоп! – сказал капитан. – Это уже бодрость, переходящая в варварство. Ладно, мичман, закройте глаза и считайте до двадцати семи. С окончанием счёта прошу войти вон в ту открытую дверь.

Мичман послушно закрыл глаза, а капитан подмигнул мне, и мы обошли следующий дверной косяк и уселись на травку. Я достал из бушлата бутылку «Айгешата», лук, соль, крутые яйца и расставил бокалы.

Аккуратно просчитав положенное, мичман открыл глаза и вошёл в открытую дверь.

– Ага! – закричали мы с капитаном. – Хренов пришёл!

– Вот это дверь! – восхищался мичман. – Яйца! «Айгешат»! Вот уж бодрость так бодрость!

Мы хлебнули, съели по яйцу.

– Ну а теперь, мичман, ваша очередь ожидать нас за открытой дверью!

– Идёт! Считайте до десяти и валите вон в ту квартиру напротив.

Честно прикрыв глаза, мы с капитаном досчитали до десяти и вошли в дверь, за которой таился Хренов. Он лежал на травке и, когда увидел нас, засиял от радости.

– А вот и вы! – закричал он. – А я-то вас давненько поджидаю! Скорее выкладывайте, что принесли.

– Погодите, в чём дело? – сказал я. – Мы вас встречали по-честному, а у вас даже стол не накрыт.

– А зачем его накрывать? Я же знаю, что у вас есть остатки «Айгешата».

– Мы его допили по дороге, – мрачно сказал я.

– Да как же это вы успели? – расстроился мичман. – Надо было до трёх считать.

Мичман поник, прилив бодрости сменился отливом.

– Всё, – сказал он, – больше я ни в какую открытую дверь не пойду.

Он уселся на песочек на берегу, а мы с капитаном всё-таки прошли ещё несколько дверей, и за каждой нас ничто не ожидало, кроме травы и мелких цветочков, океанской дали и прохладного ветерка.

– А это куда важней, чем «Айгешат» с яйцами, – пояснял капитан.

– Я с вами согласен, сэр, – говорил я, – но остатки «Айгешата» всё равно Хренову не отдам.

– Давай сами дольём его за какой-нибудь дверью.

И мы вошли в очередную дверь и чудесно позавтракали, овеваемые ветром и отделённые от мичмана десятками открытых дверей.

– Мы совсем забыли про окна, – сказал Суер-Выер, допивая последний глоток креплёного напитка. – Надо бы заглянуть хотя бы в одно окно, посмотреть, что там, за окном. Всё-таки интересно.

– Высоковато, сэр. Никак не дотянуться.

– Давай-ка я заберусь к тебе на плечи.

И капитан забрался ко мне на плечи, заглянул в окно.

– Ну, что вы там видите, сэр? – кряхтя, спрашивал я.

– Много-много интересного, – рассказывал капитан. – Я вижу камин, в котором пылает полено, вазы с цветами, бифштекс с луком и девушку с персиками.

– Ну а девушка-то, что она делает?

– Улыбается, на бифштекс приглашает.

– Так залезайте в окно, сэр, а мне потом какую-нибудь верёвку кинете.

– Подсади ещё немного.

Капитан подтянулся, повис на подоконнике и скрылся в глубинах окна.

Я, конечно, чрезвычайно опасался, что достойный сэр свалится по другую сторону подоконника и расшибётся о землю. Но подобного не произошло.

Сэр Суер-Выер исчез, а окно по-прежнему висело в воздухе, и колыхались его занавесочки.

Некоторое время я растерянно стоял под окном, осознавая исчезновение капитана.

Вдруг из окна высунулась рука и кинула мне верёвочную лестницу.

И я полез по этому трапу наверх[6].

Глава XLIV. Ступеньки и персики

Поднявшись ступенек на десять, я хотел уж заглянуть в окно, приподнял голову. Боже! Что это?!

Окно осталось на том же расстоянии от меня, что и прежде.

Я шагнул ещё наверх и заметил, что с каждым моим шагом из окна вываливается новая ступенька. Тяжестью своего шага я вытягиваю её.

Бодрость моя внезапно закончилась, и прибавилось в душе пустоты.

– Сэр! – закричал я. – Придержите ступеньки! Вываливаются.

Ответа не последовало.

– Сэр! Капитан! Забейте там какой-нибудь гвоздь, чтобы они не вываливались.

Занавески шуршали, простые ситцевые занавесочки с подзорами и кружевами.

– Мне надоели эти игрушки, сэр! – закричал я. – Спускаюсь вниз к Хренову!

Я глянул вниз и – о Господь милосердный! – очень и очень высоко болтался я над землёй, причём по-прежнему стоял на первой ступеньке.

А внизу, далеко-далеко-далеко, лежал остров со всеми своими косяками, где-то в канавке дремал Хренов, я видел насквозь океан, его потайные бездны и прибрежные пляжи, плантации медуз и кораллов, на горизонте торчали мачты нашего «Лавра». На фок-мачте курил матрос Вампиров.

– Эгей! – закричал я. – Эге-гей! Хренов! Вампиров! Э-эээээээ-й!

Ни Хренов, ни Вампиров меня не заметили.

Зато неожиданно приметила злостная чайка. Какая-то рябая и клочковатая, с каменным лицом, она накинулась на меня и стала терзать мою печень.

Я врезал ей под рёбра. Кувыркаясь, чайка отпала в океан.

На крик чайки из окна высунулся Суер-Выер.

– Ну ты чего там? – спросил он. – Завис, что ли?

– Так точно, уважаемый сэр, завис.

– Да ты лезь наверх.

– Ступеньки вываливаются, сэр, из окна.

– Какие ступеньки?

– Да вот эти, сэр, на которых я стою.

– А ты что, разве на ступеньках стоишь?

– Как же так, сэр, вы же сами мне их выбросили.

– Я выбросил? Ничего я не выбрасывал.

– А на чём же я тогда повис?

– Сам не понимаю, – сказал Суер, приглядываясь. – Ты и вправду на чём-то висишь, а что это такое? Не пойму. Клевер, что ли?

– Какой ещё к чёрту клевер? Это верёвочная лестница!

– Да? – удивился Суер. – Странно. Очень уж похоже на клевер.

– Дорогой сэр! – взмолился я. – Положение отчаянное. Погибаю над бездной. Протяните мне чего-нибудь, руку какую-нибудь или буксирный канат.