Поздним вечером ранней весной - Коваль Юрий Иосифович - Страница 37

– Что за времена? Что за зимы? – вздыхала Орехьевна. – Никогда теперь не будет настоящей зимы.

– Надоел снегодождь, – говорил я. – Нужен снегопад.

Как-то в конце декабря, ночью, вышел я на улицу.

Все зимние звезды и созвездия были передо мной. И небесный охотник Орион, и Псы – Большой и Малый, – и Возничий, и Близнецы.

– Что же такое делается-то? – обратился я к Ориону. – Снегодождь.

И тут тряхнул Орион плечом, и с плеча его полетела на землю звезда, за нею – другая, третья. Начался настоящий декабрьский звездопад.

Затихли скоро звезды, угасли, и откуда-то из черных глубин ночи явились снежинки. Звездопад превратился в снегопад.

Повалил снег валом, и вся деревня – дома и сараи – превратилась вдруг в сказочный город.

И сразу мне стало ясно, что снег этот лег окончательно и надолго и будет лежать до тех пор, пока виден на небе Орион. Значит – до самой весны.

СНЕГИ БЕЛЫ

Холодные уже наступили времена. Темные настали долгие ночи. Вечерами все сидит Орехьевна у окна, вяжет варежки и напевает:

– Сирени теперь долго не дождаться, – сказал я. – Про сирень – не время петь. Зима на носу. Грачи последние улетают.

– Про сирень всегда время петь. И зимой, и летом.

Она отложила вязанье, глянула в потолок и вдруг запела:

– Снеги белы выпадали.

– Охотнички выезжали! – подхватил я.

Так мы пели и глядели в потолок – наверно, потому, что откуда-то оттуда, из высот запотолочных, ожидали мы снега.

А наутро, когда я проснулся, Орехьевна сказала:

– Накликали мы с тобой, зазвали, наманили…

Необыкновенно светло было в избе. Серебряный, снежный свет шел из окон.

Я надел валенки, выскочил на улицу.

Первый снег этого года ровно и плотно лег на землю. Все покрыл: и крыши, и дорогу, и дальние лесные поляны.

Сосед наш, Ляксандрыч, вышел на улицу, и тоже в валенках.

– Вот теперь и считай, – сказал Ляксандрыч. – Через сорок дней ляжет настоящий снег, а это – первая пороша. Она скоро растает.

СОЛНЦЕ И СНЕГ

С утра багряное, днем лимонное, стало к вечеру зимнее солнце цвета ягоды морошки.

Но тепла морошка-ягода, а зимнее солнце – прохладно. Чуть скользят его лучи по деревьям и крышам домов, скользят-пролетают по снежным сугробам.

Ослабело зимнее солнце, никак не может согреть снег, растопить, привести поскорей весну. Быстро склоняется солнце за лес, уходит с небесного склона.

Солнце и снег вроде бы не такие уж большие друзья. Всю зиму старается солнце растопить снег, да ничего не выходит.

Как-то вечером шел я по лесной дороге, смотрел, как сверкает снег под последними солнечными лучами, и вдруг понял, что солнце вовсе и не старается растопить снег. Оно ласкает снег утром багряными, днем лимонными, а вечером лучами цвета ягоды морошки.

Ласкает его, балует. Ладно уж, полежи, брат, полежи в лесах до весны.

ЧЕРНОЕЛЬНИК

Скрытые от глаз, в глубине леса прячутся черные елки.

Если случайный человек забредет в черноельник, он и не заметит, куда попал. Вроде бы все елки зеленые, а они-то – черны.

Точно так получается и с березами. Люди давно привыкли, что березы белы, и не замечают, что среди них много розовых.

Глубокой зимою, в оттепель, наткнулся я на черные елки. Ветки их были завалены снегом, и я не сразу понял, что они черны. И вдруг увидел, как зияет под снежными шапками странная чернота.

Стало как-то не по себе.

Я и раньше слыхал про черные елки, но думал, это так – болтовня.

Огляделся.

Черных елок было немного. Они стояли поодаль друг от друга и все-таки окружали меня кольцом. Тут стало совсем неприятно, что елки кольцом, а я – в середине.

«Окружают, – подумал я. – Сейчас двинутся, и мне – конец».

Но елки не двигались. И ничто не двигалось, не шевелилось в глубоком зимнем лесу.

Тронул я черную ветку, и тут же обрушилась на меня с макушки снежная лавина, завалила снегом, снег набился за воротник.

– Ладно, ладно, – сказал я. – Не буду я вас трогать, не буду.

В руке у меня остались три еловых иголочки. Они были черные как уголь, а пахло от них обычной зеленой смолой. Я спрятал их в спичечный коробок.

Присел на пенек, посидел, посмотрел.

Лес был завален снегом, но здесь, в черноельнике, было особенно глухо и темно. Совсем мало дневного света проникало в эту глухомань, а елки вбирали в себя свет, прятали под ветки, прижимали к стволам.

– Ну вот, – сказал я Орехьевне, вернувшись домой. – Видел черные елки. Три еловых иголочки принес.

– А Дедку-то видел?

– Какого Дедку?

– Ну как же. Там, в глубине леса, стоят кольцом черные елки, а посредине Черный Дедко сидит. Там прячутся самые черные силы, таятся под елочками. Как же ты Дедку-то не видел?

– И не знаю как.

– Да ты вспомни. На пенечке не Дедко ли сидел?

– На пенечке я сам сидел.

– Ну-ну, – сказала Орехьевна и внимательно оглядела меня, – ты вроде пока не дедко. Только глаз у тебя темноват. Смотри уж – не сглазь никого.

– Да что ты, что ты, – заволновался я. – Не буду.

– Тогда брось эти иголки в огонь.

Я достал черные еловые иголочки и бросил их в печку.

Они скрючились, вспыхнули и сгорели.

ВОРОНА

Вороны вообще-то очень умные птицы.

Идешь, к примеру, без ружья и всегда подойдешь к вороне близко, а уж если идешь с ружьем – до вороны никогда не дойдешь.

А тут у нас вдруг одна глупая ворона объявилась. С чем угодно к ней подойдешь – хоть с ружьем, хоть с пушкой.

Но вообще-то к ней особенно и подходить никто не собирался. Все люди заняты, у всех заботы – не до ворон.

И тогда эта глупая ворона сама надумала к людям подходить. Подойдет к трактору и смотрит, как тракторист гайки крутит. Или подлетит к магазину, сядет на крылечко и глядит: кто чего в сумке несет – кто хлеб, а кто постное масло.

И особенно ворона привязалась к одной нашей деревенской бабе – Кольки-механизатора жене. Куда она идет – туда и ворона летит. И уж если увидишь – глупая ворона крутится, значит, здесь где-то рядом и Кольки-механизатора жена.

Ребятишки, конечно, веселятся, да и взрослые дразнятся:

– Эй, привет! Воронья невеста!

– Да не воронья я невеста, а Кольки-механизатора жена!

Вот однажды пошла жена Колькина на колодец. Набрала воды, оглянулась, а ворона рядом на снегу сидит, глядит на нее вороньим глазом. Тут жена эта схватила ведро и окатила ворону с головы до ног. Обиделась ворона. Сидит на снегу мокрехонька, глядит вслед глупой бабе.

Тут все в деревне напугались: замерзнет ворона. А ворона залетела в магазин, уселась там на прилавке, обсохла кое-как. А потом снова полетела Кольки-механизатора жену искать.

– Да что же это такое! – сказал я. – Чего она к ней привязалась? Ну, привязалась бы ко мне. Я бы ее водой не обливал, я бы ей хлеба накрошил.

– И ничего особенного тут нет, – сказала Орехьевна. – У Кольки-то механизатора жены по две серьги в каждом ухе. Да и на шее побрякушки висят. Вороне нравится, как они блистают, летает за ней, побрякушку хочет. Вот и отдала бы вороне серьгу, небось не обедняла бы.

Не знаю уж, правильно сказала Орехьевна или нет. Но только если б за мной ворона летала, если б меня любила, я бы ей крошки хлебные сыпал и побрякушки дарил, а водой бы никогда не обливал. Но не меня полюбила ворона. Полюбила она жену Кольки-механизатора. Вот все-таки какая глупая бывает на свете любовь!

ЗАЯЧЬИ ТРОПЫ

Да что это такое! Куда ни пойдешь – всюду заячьи следы.

А в саду не то что следы – настоящие тропы натоптали беляки между груш и яблонь.

Стал я считать по следам, сколько зайцев приходило ночью в сад.