Голодный ген - Шелл Эллен Руппел - Страница 18

Джефф Фридман — профессор Университета Рокфеллера, руководитель лаборатории молекулярной генетики, директор Генетического центра Старра и научный сотрудник Медицинского института Говарда Хьюза. Это мужчина завидного роста с широкими покатыми плечами и темной спутанной шевелюрой. Он носит усы. Судя по большим мускулистым рукам, мог бы стать неплохим баскетболистом. Однако Фридман лишь иногда, свободными воскресными вечерами, играет в хоккей, изредка — в теннис; по всему видно, что всерьез спортом Джефф не занимается; стоящий в углу его офиса велосипед покрыт внушительным слоем пыли. Один из коллег охарактеризовал Фридмана как «неуклюжего зануду». Кажется, на сегодняшний день это не совсем справедливо. Он обходителен, неравнодушен к опере и живописи, красноречив и не лишен юмора, правда несколько натужного. Другое дело, что в разговоре Джеффри перетягивает одеяло на себя и, если тема ему неинтересна, плохо скрывает скуку.

Ясно без слов, что Фридман умница, «скороспелость» — необходимое условие и цена допуска в Университет Рокфеллера. Иначе туда не попадают и уж, во всяком случае, там не задерживаются. Джефф знает, чего хочет. Его необычайная трудоспособность общепризнанна, а упорству Фридмана в достижении цели можно только позавидовать, он способен почти бесконечно отказывать себе в удовольствии. Один из друзей, имея в виду постоянную включенность Джеффа в работу, сказал, что у того «чересчур много силы воли». Другие относятся к целеустремленности Фридмана иначе: «Амбиций в нем как воды в океане».

Джефф родился в Орландо, штат Флорида, но никогда не бывал в Диснейленде: еще до того, как тот построили, семья Фридманов перебралась в Вудмир на Лонг-Айленде — престижный район, который облюбовали имеющие некоторый достаток переселенцы из Бруклина и Квинса. Все ожидали, что Джефф станет врачом, как его отец и брат, однако сам юный Фридман думал иначе. Заставить его изменить точку зрения никогда не представлялось возможным. «Когда Джеффу талдычили, что он не сможет чего-то сделать или что ему этого не позволят, он именно это и делал», — вспоминает его брат Скотт.

В средней школе Джефф ничем особенно не выделялся. Среди немногих сохранившихся его тогдашних работ обращает на себя внимание разве что доклад о положении аборигенов Америки, сведения для которого почерпнуты в основном из левого журнала «Рэмпартс». Преподаватель биологии смутно припоминает «высокого худого парня с вьющимися волосами, ученик так себе, но порой мог отмочить какую-нибудь шутку». Подпись под ежегодной школьной фотографией не содержит сведений ни о членстве в спортивной команде, ни о медалях или других регалиях.

Среднюю школу Фридман окончил в шестнадцать лет, университет и медицинскую школу — в двадцать два, ординатуру по медицине внутренних болезней в Олбани — в двадцать пять и сразу же занял должность ведущего ординатора — немалая честь для молодого специалиста. Но Джефф томился, ощущая клиническую медицину совершенно чуждым для себя занятием — в основном потому, говорят в приватных беседах его бывшие коллеги, что с трудом переносил рутинное общение с больными. Острый и быстрый интеллект проложил ему путь к карьере, но не подготовил к нудной практической медицине или к общению с несчастными родителями, потерявшими ребенка. В клинической медицине, прямо скажем, мало разнообразия. По существу, одно и то же изо дня в день: выслушивание, обследование и лечение пациентов и, что хуже всего, беспомощное наблюдение за тем, как они угасают, а затем сочувственные беседы с безутешными родственниками. Фридман особенно ненавидел безысходное состояние бессилия и безнадежности. Когда удавалось принести пользу больным, те, разумеется, испытывали благодарность, но не о том мечтал Фридман. Он хотел научиться управлять болезнями, повелевать ими и верил, что такой путь открывает быстро развивающаяся молекулярная биология. Поэтому, когда однажды руководство намекнуло Фридману о возможности годичной научной стажировки в Университете Рокфеллера, одном из лучших мировых исследовательских центров, он немедленно ухватился за этот шанс.

Расположенный в процветающем манхэттенском Верхнем Ист-Сайде, университет представляется пределом мечтаний для любого ученого.

Вымощенные камнем дорожки вьются между деревьев, подстриженных в английском стиле. Японские падубы, красный клен и тис, азалии, барвинок. Дорожки приводят к постройкам, увитым плющом и расположенным в продуманном порядке, как мебель в великосветской гостиной. На полянках и лужайках — скульптуры работы Кармена Тейксидора и Джеймса Розати. Фонтаны, тенты, площадки для барбекю. В погожие дни на корте, испещренном солнечными бликами, нобелевские лауреаты играют в теннис с нобелевскими аспирантами. Если идет дождь, можно прогуляться до Каспри-Холла, где звучит камерная музыка, или полакомиться отварной семгой в столовой, стены которой украшены полотнами Джеймса Брукса, Джоан Митчел и Кензо Окады на мифологические сюжеты. Поговаривают, что профессора университета живут как восточные набобы. Это, конечно, преувеличение, но, несомненно, нужды они здесь не испытывают ни в чем.

Джон Д. Рокфеллер полагал, что ученые заслуживают именно такого места — оазиса тишины, сада для созерцания, инкубатора талантов. Как писал Рон Черноу в биографии магната «Титан», миллионер «хранил сакральную веру в то, что Бог дал ему деньги на благо людей». Другие «денежные мешки» использовали бы подобные земельные угодья в собственных интересах, но у Рокфеллера, убежденного баптиста, были собственные взгляды на предначертания Господни. Его ближайший советник, баптистский пастор Фредерик Гейтс, еще в 1892 г. прочитал книгу Уильяма Ослера «Теория и практика медицины» и ужаснулся, узнав, что лишь немногие из бактериальных инфекций поддаются лечению. Он побудил магната вложить деньги в создание медицинского исследовательского института, специализирующегося на изучении инфекционных болезней, чтобы благотворитель таким образом заслужил если и не место на небесах, то хотя бы земное прощение.

Гейтс оказался в нужном месте в нужное время. Последняя четверть XIX века была золотой эрой микробиологии. Французский ученый Луи Пастер, сын простого кожевника, получил непреложные доказательства того, что все инфекционные заболевания вызываются специфическими микроорганизмами. Немецкий микробиолог Роберт Кох разработал метод выращивания бактерий вне человеческого организма, что помогло ему и другим ученым установить связь между специфическими бактериями и многими заболеваниями. С ошеломляющей скоростью один за другим были установлены возбудители туберкулеза, дифтерии, тифа, пневмонии, гонореи, проказы, сифилиса, коклюша, сибирской язвы, стрептококковой и стафилококковой инфекций.

Тем не менее медицину конца XIX столетия нельзя еще назвать точной наукой. Количество вакцин росло, но лишь немногие из них давали ожидаемый и необходимый эффект. Роль врача состояла преимущественно в том, чтобы диагностировать болезнь, объяснить диагноз пациенту и его семье, сделать предположительный прогноз, ободрить, посочувствовать и получить гонорар.

Лечебные учреждения Америки, весьма прибыльные организации, укомплектовывались не учеными-медиками, заинтересованными в выяснении причины заболеваний, а чистыми клиницистами, часто работающими по совместительству, что шло на пользу их кошельку, но не пациентам. Медицинское образование оставляло желать лучшего. «Врачебные объединения, — пишет один исследователь, — существовали обособленно от научных организаций, если вообще имели с ними какую-нибудь связь. Они были всего лишь группками местных практиков; если список наличествующих врачей превышал полдюжины, их содружество без особых на то оснований в любой момент могло приобрести звание медицинской школы». Мысль о том, что врачи (главным образом мужчины — женщин среди медиков насчитывались единицы) должны заниматься исследованиями, а не доходной практикой, не посещала американских эскулапов. Медицинские институты существовали и развивались в Европе (самый известный из них — Институт Пастера в Париже), но в Соединенных Штатах сама идея создания организаций, полностью сосредоточенных на медицинских изысканиях, вызывала споры и в большинстве случаев отвергалась. Гейтс предложил Рокфеллеру именно такой проект, далекий от тогдашних веяний, можно сказать, безрассудный поступок: профинансировать создание института, где лучшие, известнейшие специалисты занимались бы не врачеванием, а размышлениями, постижением и творчеством или, как позже выразился сам благотворитель, «могли экспериментировать и мечтать».