Детская книга - Акунин Борис - Страница 34

Из-за плеча боярина показалась физиономия Шарафудина. Озадаченно перекосилась, но не более того — непохоже было, что на свете есть явления, способные так уж сильно поразить этого субъекта.

— Воскресе! — прохрипел Борис, тыча пальцем. — Дмитрий воскресе! За грехи мои! Томно! Воздуху нет!

Он опрокинулся на спину, рванул ворот — на пол брызнули большие жемчужные пуговицы.

Двое других не тронулись с места, всё пялились на Ластика.

— Руда навскипь толчет… сердце вразрыв… — с трудом проговорил Годунов. — Отхожу, бо приступил час мой…

И вдруг улыбнулся — что удивительно, словно бы с облегчением.

Как вести себя в этой ситуации, Ластик не знал. Терять все равно было нечего, поэтому он выудил из-за гроба унибук, раскрыл и включил перевод.

— Кровь бурлит толчками… сердце разрывается. Умираю, пришел мой час… Благодарю тебя, Боже, что явил мне перед смертью чудо великое — оживил невинно убитого царевича, грех мой тяжкий, — вот что, оказывается, говорил государь, еле шевеля побелевшими губами.

Потом взглянул на воскресшего покойника, уже не с ужасом, а, пожалуй, с умилением.

— Ты кто еси? Мнимый образ альбо чудо Господне?

«Ты кто? Примерещившееся видение или Божье чудо?»

— Никакое я не видение, я нормальный человек, — ответил Ластик и скосил глаза на экран.

Унибук, умница, сам перевел его слова на старорусский: «Аз есмь не мнимый образ, но тлимый человек».

— Аз тлимый человек, — прочитал вслух Ластик.

Царь слабой рукой перекрестился:

— Се чудо великое. Сподобил Господь свово Ангела заради земли Русския плоть восприяти и облещися в тлимаго человека!

«Это великое чудо. Соизволил Господь ради спасения России превратить своего ангела в плоть и сделать живым человеком!»

Повернул голову к дверце и, хоть и тихо, но грозно приказал:

— Падите ниц, псы!

Те двое разом бухнулись на колени, однако князь левый глаз уже прикрыл, а злодей Ондрейка и вовсе смотрел на «ангела» прищурясь. Похоже, не больно-то поверил в чудо.

Царь заговорил отрывисто, мудреными словами — если б не унибук, Ластик вряд ли что-нибудь понял бы.

— Слушайте, рабы, и будьте свидетелями. По своей воле я отрекаюсь от царского венца. Вручаю скипетр и державу царевичу Дмитрию Иоанновичу, законному наследнику усопшего Иоанна Васильевича. Пусть правит чудесно воскресшее дитя и пусть рассеются враги Русской земли! Объявите всему народу о великом событии! А мне… Мне кроме прощения ничего не нужно…

Он, кажется, хотел сказать что-то еще, но вдруг страшно захрипел, изо рта, из носа, даже из ушей потоками хлынула темная кровь — Ластик жалостливо сморщился.

— Свиту, свиту зови, пока не умер! — вскинулся боярин. — Не то подумают, это мы с тобой его кончили!

Ондрейку как ветром сдуло. Неужто в самом деле умирает? Ластик соскочил на пол, бросился к царю, приподнял его голову, а больше ничем помочь не сумел. Страшно было смотреть, как по усам, по бороде Годунова течет кровь, как растягиваются в улыбке губы, хотят что-то сказать, да уже не могут.

Донеслись крики, топот ног, и в маленькое помещение в один миг набилось ужасно много народу.

Бесцеремонно распихивая всех, вперед пробился важный старик — толстый (впрочем, как и остальные), седобородый, со сливообразным носом.

— Пошто стогнешь, государю? Опоили зельем? Кто сии злодеятели? — воинственно воскликнул он, наклоняясь над лежащим.

— Я… сам… Сам… Промысел Божий… — просипел монарх и показал сначала на Ластика, а потом на Василия Ивановича. — Он… Шуйский… изречет… мою волю…

И больше не произнес ни слова — кровь полилась еще пуще, затылок самодержца стал неимоверно тяжелым, и Ластик догадался: царь умер.

Испуганно отдернул руки. Голова Бориса стукнулась об пол, а Ластик поскорей сел на лавку и забился в угол. Ему хотелось только одного: чтоб на него перестали обращать внимание.

Бородачи смотрели на неподвижное тело с одинаковым выражением — любопытства и ужаса. Некоторые закрестились, некоторые стояли так.

— Рцы, князь Шуйский, — сказал сливоносый (он из всех, видимо, был самый старший). — Яви нам царскую волю.

И низко поклонился. Остальные последовали его примеру.

Василий Иванович (правильно, его фамилия «Шуйский», а не Шаинский и не Шиловский, вспомнил теперь Ластик) откашлялся, но начинать не спешил.

Унибук уже был наготове — тут нельзя было пропустить ни единого слова.

— Слушай, князь Мстиславский, слушайте все вы, бояре и дьяки. Перед тем как умереть, царь и великий князь всей России при мне и моем ближнем дворянине Ондрее Шарафудине, а также в присутствии вот этого святого отрока велел передать державный венец… своему сыну царевичу Федору!

Это известие никого не удивило — кроме Ондрейки. Тот так и вылупился на боярина своими кошачьими глазами. Прочие же с интересом уставились на Ластика, который сидел ни жив ни мертв и сосредоточенно смотрел в книгу — боялся встретиться с придворными взглядом. То, что князь Шуйский переврал волю Годунова, Ластика нисколько не расстроило. Не хватало ему еще на царский трон угодить! Навряд ли в истории был такой самодержец — Ластик Первый.

Главный из бояр, которого хозяин назвал «князем Мстиславским», махнул рукой, все снова склонились бородами до самого пола, распрямились.

— Что ж, на то его царская воля. А наше дело повиноваться.

Четверо придворных почтительно подняли с пола мертвеца, а Мстиславский, разглядывая Ластика, спросил:

— Кто этот мальчик с книгой? Почему государь указывал на него пальцем? И зачем на лавке стоит детский гроб?

У Шуйского ответ был наготове:

— Боярин, этот отрок — великий схимник. Спит в гробу, питается росой и птичьим пением, Книгу Небесной Премудрости читает, в великой святости пребывает. А сейчас он у меня в доме гостит, оказал мне такую честь. Когда мы давеча за столом сидели, видел, как я шептал на ухо его величеству? — Мстиславский кивнул. — Это я царю про малолетнего праведника рассказывал. Вот государь, прими Господь его душу, и пожелал посмотреть собственными очами. Хотел, чтобы блаженное дитя за него помолилось. Только маестат(Это слово, очевидно, происходит от немецкого majestat — «королевское величество».) рот раскрыл помолиться, как его хватил удар. Хорошо умер государь, перед Божьим угодником. Дай Господи всякому такую кончину.

Все снова перекрестились, а Василий Иванович низко поклонился Ластику. Поколебавшись, то же сделал и Мстиславский, за ним остальные. Но интерес к «малолетнему праведнику» явно поугас — и Ластика такой поворот дела очень устраивал.

Почти все последовали за мертвым телом, задержались лишь оба князя, да у дверцы неприметной тенью маячил Шарафудин.

Озабоченно почесав бороду и понизив голос, Мстиславский сказал:

— Ох, не ко времени прибрал Бог государя. Самозванец с польскими добровольцами и запорожскими казаками бьет наших воевод. Хитер он и изобретателен, уж мне ли не знать — сам с ним воевал, еле жив остался. Рассказывал я тебе про сатанинскую птицу? То-то. Боюсь я, больно юн Борисов сын, шестнадцать лет всего. Сдюжит ли?

— На то воля божья, — ответил Василий Иванович, и это было понятно без перевода.

— Твоя правда, князь, — набожно возвел очи к потолку Мстиславский. — Ладно, повезу новопреставленного Наверх, к царице. Ну, крику будет…

И вышел. Ластик с удовольствием выскользнул бы за ним, но разве эти двое отпустят. Вон как зыркал на него Шуйский своим выпученным правым глазом. О чем думает — не поймешь.

Похоже не только для него это было загадкой.

— Пошто неистинно рек боярам, княже? — спросил Ондрейка.

Ластика это тоже очень интересовало. Чтоб ничего не упустить, он опустил взгляд в книгу.

— Зачем сказал боярам неправду, князь? Почему утаил про воскрешение царевича? Что тебе царевич Федор? Какая от него польза? А этому кто бы он ни был на самом деле, ты стал бы первый помощник и опекун. Никуда бы он от нас не делся. Ведь мы-то про него правду знаем. Так, дитя?