Топ-модель - Валяев Сергей - Страница 4

Особенный фурор у этой части публики вызвал пляжный ансамбль под названием «Морской бриз». Это когда манекенщицы появились в купальниках. Разумеется, по малолетству плохо понимала такой ажиотаж, однако общая атмосфера праздника меня окончательно покорила и так, что я тут же представила себя идущей по высокому подиуму.

Раньше, кем только себя не представляла, но теперь решено: буду демонстрировать модные одежды. Дело остается за малым: вырасти и превратиться в длинноногую и красивую топ-модель.

Наивная детская мечта? Отнюдь. Тот летний денек оказался, если выражаться красиво, поворотным в моей судьбе. Именно тогда я впервые приблизилась к незнакомому миру, искрящемуся, как китайская петарда.

Конечно, тогда не могла знать всей изнанки этого мира — мира опасного, кровоточащего и гноящегося, как раны прокаженных. Не могла знать мира, где за приторными улыбками и позолоченной мишурой праздника скрывается блудливая похоть, зависть, тщеславие, страх и беда. Не могла знать, что на планете под названием «Высокая мода» нет никому пощады — выживает сильнейший. Не могла знать, что чаще всего успеха на подиуме добиваются, торгуя в розницу собственным телом и душой. Не могла знать, что, если проявишь слабость души, то превратишься в вещь — в вешалку. Вешалка безропотна, гибка и готова всегда к халдейскому прислуживанию. Не так ли?

Разумеется, всего этого я не знала, и чувствовала себя в геленджикском Зеленом театре небесным ангелочком, залетевшим по случаю на прекрасную планету.

К сожалению, детство не бесконечно. И наступит день, когда я, защищая себя, проломлю голову самодовольному болвану. И, глядя на чужую кровавую кашу, пойму, что выросла, и что наивный ангелочек упорхнул из моей души, словно бабочка из сачка этимолога. И я осталась один на один с жизнью, не признающей слез, малосильности и сопливых сантиментов.

Москва меня испугала — храбрилась, уезжая в златоглавую, но, увидев воочию кишащую людскую массу на вокзале и напряженный гул, исходящий с улиц, проспектов и площадей, почувствовала себя маленькой букашечкой, которую вот-вот раздавит огромный индустриальный башмак города. Возникло ощущение, что я поспешила, надеясь на свою самостоятельность и характер.

Впрочем, обстоятельства сложились так, что я была вынуждена убыть из родного Дивноморска. Это решение принималось на семейном совете. Хотя, понятно, что решающую роль сыграла мама. И, наверное, была права — ситуация вокруг меня и моего имени складывалась самая скандальная.

Весь городок неделю судачил о происшествии, случившимся в бухте Счастливая, где находился дом отдыха «Факел». Там поправлял здоровье руководящий состав работников газовой промышленности, коих мы называли «газовщиками». Там была лучшая танцевальная площадка, куда мы, шестнадцатилетние, летели, точно мотыльки на костер. Там было весело и по южному жизнерадостно. Там я себя чувствовала превосходно, несмотря на то, что вымахала в дылду, как любя ворчала бабушка, и на многих своих кавалеров смотрела сверху вниз.

Что скрывать, каждая дивноморская девчонка мечтала о принце, молодом и красивом, который вдруг появится на нашей танцплощадке и…

Увы, должно быть, принцы перевелись либо отдыхали в более престижных местечках, и поэтому мы вынуждены были танцевать или со своими глуповатыми ломкими сверстниками, или изношенными жизнью «газовщиками».

Для нас все, кто был старше двадцати, казался малоинтересным липким «папиком». Хотя кое-какие девочки постарше ходили на танцплощадку именно для того, чтобы подцепить брюхатого буржуя для своего интереса. Понятно, что интерес в таких случаях возникал обоюдный.

Я догадывалась, что существует и этот мир, где есть свои правила и законы. Некоторых моих старших подруг этот мир притягивал. Меня же он пугал, и я была занята собой.

— Я хочу быть топ-моделью, — сообщила после того давнего возвращения из Галенджика, где впервые увидела показ мод.

— Похвально, — улыбнулась мама. — Но для этого надо расти и учиться.

— Я же учусь? — удивилась.

Мама рассмеялась и сказала, для того, чтобы стать хорошей манекенщицей мне нужно, во-первых, подрасти хотя бы до шестнадцати лет, во-вторых, заняться художественной гимнастикой, а не разбивать ноги в секции тэквондо, в-третьих, ходить в музыкальную школу, в-четвертых, слушаться бабушку.

— Тэквондо — это святое, — запротестовал папа, который, собственно, меня туда и отвел в мои девять лет.

— Руки-ноги ломать — это святое дело?

— Пусть учиться себя защищать, — не уступал отец. — В жизни пригодится.

— Ну не знаю, — сдалась мама. — Все-таки она девочка.

— Тем более, — со значением проговорил папа. — Пусть будет разносторонним человеком.

И на этом спор закончился: пришлось мне не только расти, но и бегать на тренировки восточного единоборства, ходить на занятия по художественной гимнастике, посещать музыкальную школу, покупать журналы мод, плавать в море до глубокой осени и слушаться бабушку.

Словом, к своим шестнадцати я имела рост 1,81 см., натренированное тело, развитый музыкальный слух, добрые отношения с бабулей и оптимистическое восприятие мира. Сверстники хороводились вокруг меня, включая братьев Крючковых, да я настолько была занята воспитанием себя, что принимала их постольку поскольку. В отличие от Верки Солодко, которая иногда секретничала со мной, рассказывая о своих похождениях в плавнях с дивнаморскими пацанами. Ее рассказы воспринимались, как небылицы. Я была уверена, что подруга больше врет, чем говорит правду, таким образом, пытается утвердиться, считая меня целомудренной задавакой и дурочкой.

Правда, однажды я не выдержала и решила посетить мир, где, как уверяла подруга, очень интересно. И что же? Выпускники школы дули местное вино у костра, курили и рассказывали похабные анекдотцы, а разрисованные малолетки хихикали, как кикиморочки, и со всех сил делали вид, что они счастливы. Южный темперамент бил через край и, перепившись, мальчики начинали тискать девочек. Те деланно отбивались. Диалог был примерно такого содержания: «Ну ты чево?» «А ты чево?» «А чо — ничо!», «И я ничо»… Потом некоторые пары падали на песок… и ничего. По той причине, что кавалер засыпал беспробудным пьяным сном, а барышню тошнило на него от неумеренного курения и пития…

Когда вернулась домой под утро, то чуткая бабушка уловила запах сигаретного дыма и вина, и папа с мамой пристроили мне допрос с пристрастием. Отца я никогда таким не видел, он побелел, как полотно, решив, что его дочка низко пала. Мама была более сдержана. Как я поняла, для отцов честь дочери — это как стяг боевого корабля, а для матерей — это дело житейское.

— Всё! К доктору! — Кричал папа. — И если что-то… я всех твоих дружков пересажаю! И особенно Крючковых!

— При чем тут Крючковы? — смеялась я.

— Они шпана!..

— Прекрати, — требовала мама. — Еще ночь, какой доктор?

— Нет-нет, ты посмотри на нее, она смеется, шлюха! И-и-издевается…

Мне было жалко отца — создавалось такое впечатление, что он потерял смысл жизни. И голову. Маме пришлось применить силу — она вытеснила его на кухню и провела там короткую профилактическую беседу. Потом вернулась в мою комнату, и мы поговорили… по душам.

О чем может говорить мать с дочерью? Думаю, противоположному полу об этом знать необязательно. Главное, мама мне поверила, и мы договорились, что я девочка взрослая и буду крепко думать о своем будущем.

— Или будешь сидеть здесь в железной палатке и торговать водкой, или поедешь в Москву. Выбирай, Маша.

Естественно, я выбрала «Москву», и два года вела себя, словно ангел в байковых облаках.

Правда, братья Крючковы говорили про меня всякие гадости, впрочем, они говорили эти пакости обо всех девчонках, и однажды за это поплатились. Может, они расплатились за что-то другое, но случилось то, что случилось: братья упились на пляже до такой степени, что бросились купаться в шторм и не вернулись. Море не любит пьяных и наглых.

Утром рыбаки нашли Пашу-Сашу на берегу — они лежали на песку, словно закоченевшие, прижимая крючковатые руки к груди. По цвету были неприятно синеватые. А на молоденьких умытых лицах — удивление, будто они увидели на дне, мутном от шторма, то, что неведомо пока нам, живым.