К черту! Но если ты сделала все эти глупости… (СИ) - Ручей Наталья - Страница 62

Она может даже убить его.

— Ты знал?!

Император был немного удивлен вторжением Виллы в свои покои: она предпочитала делать вид, что он для нее в первую очередь владыка, на личное пространство не посягала и к себе старалась не приближать. А здесь — такой накал, такие страсти, что дверь, опешив, ударилась о стену, а шелковый ковер предусмотрительно спрятал глаза под уверенной поступью. А взгляд? Серое пламя под сводом ночи. А волосы? Каштановая река, мягкой волной скрывающая спину до талии.

Красивая, и самое важное — любящая его. Пусть советчики закроют пасти, алчно распахнутые от недоверия и зависти, и катятся к черту! Его дочь рядом с ним, он сам сделает ее легал, а дальнейшее… несмотря на туманность, под контролем. В его власти. И не дай тебе Бог, кто-нибудь вздумает помешать ему!

Отогнал темные мысли, посмотрел в упор на гостью, но она не стушевалась и не нацепила маску покорности, опасаясь его норова. Отчасти, она не так хорошо его знала, отчасти — и не собиралась скрывать негодование.

Знал ли он о том, что его дочь замужем? Забавный вопрос после трех недель знакомства. Это его долг, как императора и отца.

— И мама?

— Алиша не обладает магическими способностями, и так как ты ей о жемчужине ничего не говорила — не знает до сих пор. Кстати, вряд ли ее это обрадует.

— Но почему ты ничего не сказал мне?! — возмутилась Вилла, проигнорировав последнее замечание. Если убрать жестикуляцию, она легко сошла бы за воина на параде, а командный тон — с претензией на начальника стражи, но тот не позволяет себе взрыва эмоций, тем более при своем императоре.

Но для нее он отец.

— Когда? — он специально добавил нотку растерянности, которая лучше негодования охладила запал Виллы. Она перестала мелькать перед глазами, плюхнулась в его любимое бордовое кресло, задумчиво покрутила золотую тесьму на бильцах, и поддакнула:

— Ну, да.

И попыталась посмотреть на ситуацию его глазами. Жемчужину ей подарил Дон в четырнадцать лет. Да, он не посчитал нужным ничего объяснить — подал ее как красивый камушек, посоветовав никому не показывать, а то начнутся вопросы и все такое. Жемчуг могли просто украсть, потому что Вилла и мать жили в районе корри, и там водились все, кто угодно, кроме легал, так что на чужое позарились бы запросто.

Возможно, — Вилла была на него жутко зла и не хотела оправдывать, — но представим такую возможность, что он все-таки собирался ей рассказать. Когда-нибудь. В будущем. Но не успел. А императора тогда Вилла знала лишь понаслышке: по какой-то причине он не считал правильным появляться в ее жизни. И что? Пришел бы император к девочке и сказал, мол, девочка, ты только что вышла замуж? Она бы первым делом поинтересовалась, кто он такой, вторым — а какое ему дело, а третьим — убила новоиспеченного мужа.

Веселая свадебка: без брачной ночи, но крови в изобилии.

А после смерти Дона вообще не было смысла рассказывать, потому что дико представить, как император говорит: «А знаешь, одиннадцать лет назад ты вышла замуж, потом твой муж умер, потом я его оживил по твоей наводке, но это ты уже в курсе, но так как он труп — ты не жена ему, а вдова».

Вдова…

Император, следивший за ее мыслями, кивнул.

Уж лучше вдова, чем жена, которая узнав о подобном бракосочетании, по закону империи могла превратить супруга в раба или отбивнушку. Несмотря на каламбур, Дон спасся от ее смертоносной мести благодаря своей смерти. Неисправим и невыносим, а чувства юмора как нет, так и не было! Только ему в голову могло прийти: взять ее замуж на пыльной улице Анидат, при свете фонарей, без красивого платья, без подарков, без поцелуя, в конце концов! Еще бы и взял в полном смысле этого слова на той же пыльной улице — чурбан неотесанный!

Император наградил дочь насмешливым взглядом, предложил бокал вина, которое потягивал с удовольствием до ее, мягко говоря, визита, и Вилла с жадностью выпила свой до дна.

— А если бы он сказал тебе тогда все, ты бы взяла жемчуг? — спросил с ноткой любопытства.

Вопрос, действительно, интересный. Наверное, да, но только наверное, потому что Дон в то время встречался с другими корри, и что, она бы терпела его неверность?

А, кстати, получается, что терпела! Нет, отбивная — это оченно мягкое наказание. Фарш, дважды прокрученный — вот его участь!

— Ты была слишком молода, чтобы он заявил на тебя брачные права.

— И что?! Это что, значит, что можно заявлять их на других девушек?! — взорвалась Вилла, и встав с кресла, снова беспокойно заходила по комнате. Глаза на ковре распахнулись, влево-вправо — проследили за ней, как маятник; спрятались, когда она обернулась. — И вообще, почему ты его защищаешь?! Он ведь тебе не нравится!

— Верно.

Мягкий голос отца и добрая улыбка сбили запал. Попросив обновить содержимое бокала, Вилла начала пить медленно и наконец распробовала вкус. Черт! Фэйри-вино! Значит, не просто угощение, не избежать допроса с причастием, и ведь не соврешь, если что…

— Если что? — так же мягко поинтересовался император, и наткнулся на мгновенный мысленный блок, который, несмотря на эмоции и легкое опьянение, она установила более чем хорошо. Более хорошо, чем демоны, Лэйтон и Уна вместе взятые. Стена, а не голова, и ответы можно получить только задав их, и то если посчитает нужным озвучить. Похвалил ее мысленно, и задал:

— Ты любишь Дона?

Глаза на ковре приоткрыли веки.

— Да, — не задумываясь.

Глаза уставились на Виллу в упор.

— Уверена, что это любовь, а не детская привязанность?

Глаза прищурились в ожидании.

— Да, — чуть помедлив.

Император сделал два шага влево, чтобы глаза не портили себе зрение и могли беспрепятственно и не опасаясь быть пойманными, видеть, что захотят. Вилла машинально повернула к нему голову.

— А, может, ты просто была эмоционально возбуждена, шокирована, когда его увидела и приняла радость от встречи за нечто большее? Когда не любил, ошибиться легко, — продолжил император, не дождавшись ответа. — Иногда любовь путают с дружбой, иногда с благодарностью, привязанность и привычка часто становятся чем-то, с чем не хочется расставаться. Иногда многолика страсть. Ты хотела бы с ним переспать? Хотела бы почувствовать вкус его поцелуев не только на губах, не только невинный, а пожирающий тебя, во всех местах, до которых реально и нереально дотянуться. Хотела бы зажечься для него, ощутить страсть, и потребовать, чтобы он тебя взял? Хотела бы ощутить голод от одного его взгляда? Хотела бы удовлетворить его только взглядом? А потом потребовать все, до чего сможешь дотянуться, взять всеми реальными и нереальными способами? Хотела бы…

— Папа!

Император застыл: никто и никогда не прерывал его, но… Первый раз, когда она назвала его папой, это было спонтанно — почти случайно, за три недели она мысленно несколько раз примеряла бирочку «отец», вслух — единожды, и вот… так мягко… и так непривычно приятно…

— Ты только что назвала меня папой.

Вилла растерянно заморгала ресницами, пытаясь скрыть внезапно набежавшие слезы. Отвернулась, глядя в окно, на луга, куда угодно, только не в серые глаза, наблюдающие с такой нежностью.

Трусиха, — словно наяву услышала голос Дона.

Перевела взгляд на императора.

— Да, — сказала, сглотнув ком в горле, — я только что назвала тебя папой.

— Иди ко мне, — он раскинул руки, и Вилла поспешила в объятия. Он властный, загадочный для нее, но он тот, о ком она мечтала не только в детстве. Он — важная часть ее самой, та часть, которой ей не хватало, и чувство, которое она к нему испытывает, тяжело перепутать с другим.

— Я знаю, что ты меня любишь, — сказал император, и не оправдываясь, а нравоучительно добавил: — Тебе нужно контролировать эмоции, доча, только что твой мысленный блок ослаб.

Но вместо того, чтобы закрыться, Вилла убрала защиту. Позже восстановит, для посторонних, а папа — родной для нее человек. К тому же, вряд ли он будет копаться в ее мыслях в эту минуту, верно?